л Михоэлс, находившийся в самом центре
дискуссий по созданию еврейской республики в Крыму.
     Кроме того,  к Сталину  поступили  оперативные  материалы  о  том,  что
Михоэлс якобы  стремится  заручиться поддержкой его зятя Г. Морозова,  чтобы
обеспечить в советском руководстве выгодное ему решение вопроса по улучшению
положения еврейского  населения  и  развития  еврейской  культуры. МГБ также
подозревало, что через связи Михоэлса с сионистскими организациями в Америке
стали  известны  некоторые   трагические   события   в   жизни   Аллилуевых,
родственников  Сталина.  Сталин,  вероятно,  опасался,  что  большой  личный
авторитет  Михоэлса   может   быть  использован  международным   сионистским
движением  в  своих  целях.  Михоэлс  пользовался  мировой  известностью  и,
безусловно,   был   сильной,  незаурядной   личностью,  поэтому  в  условиях
тоталитарного режима  того времени не могло быть и речи о применении  к нему
отработанной  схемы  ареста  и расправы, прикрытой фиговым листком судебного
разбирательства.
     Михоэлс был ликвидирован  в так называемом специальном порядке в январе
1948 года. К моему  счастью, к  этой операции я не имел никакого  отношения.
Подробности убийства мне стали  известны лишь в  апреле 1953 года. Помнится,
что непосредственно этой операцией на месте руководили заместитель Абакумова
Огольцов   и  министр   госбезопасности   Белоруссии  Цанава.   Михоэлса   и
сопровождавшего его Голубова заманили на дачу Цанавы под предлогом встречи с
ведущими  белорусскими  актерами,  сделали смертельный  укол  и  бросили под
колеса грузовика,  чтобы инсценировать  бандитский наезд на окраинной  улице
Минска.  За  рулем  грузовика  сидел  сотрудник транспортного отдела  МГБ по
Белорусской железной дороге.
     Голубов был агентом МГБ в среде творческой интеллигенции, чего Михоэлс,
конечно,  не  знал.  В  той  ситуации,  однако,  он  оказался  нежелательным
свидетелем, поскольку именно при его  помощи  удалось  привезти  Михоэлса на
дачу.
     Известие о гибели Михоэлса пробудило в моей душе  подозрения, о которых
я никому не стал говорить. Однако  я  не мог  себе представить, что Огольцов
сам отправится в Минск, чтобы лично руководить операцией. Убийство совершил,
как я считал, какой-нибудь антисемитски настроенный бандит, которому заранее
сказали, где и когда он может найти человека,  возомнившего себя выразителем
еврейских интересов.
     Судьба  Огольцова  типична  для руководителей МГБ того времени. Берия в
апреле 1953  года  добился  его  ареста  формально  за незаконную ликвидацию
Михоэлса, в  августе 1953 года после ареста Берии он был освобожден. И никто
ему не ставил даже  в  вину эту акцию.  Еще бы!  Ведь в то время  все, кто в
Политбюро в  1952-- 1953 годах  в  ходе "дела  врачей"  ее  одобрил,  были у
власти.  Лишь  в  1957   году,  чтобы  скомпрометировать  Огольцова,   тесно
связанного с Маленковым,  следившего по поручению  Сталина за  Берией с 1951
года,  его  исключили  из  партии  за  "нарушение  соц.  законности  в  ходе
следственной работы в Ленинграде 1941--1943 гг.".
     Большую  часть 1948  года  я занимался берлинским кризисом  и созданием
курдской  подпольной  сети  в  Иране,  Ираке  и  Турции  с  целью  свержения
правительства Нури Сайда и Фейсала в Ираке, а также чехословацкими делами. Я
летал в Прагу  вместе с Зубовым, чтобы попытаться нейтрализовать сторонников
президента  Бенеша  при  передаче  власти новому  правительству  во  главе с
Готвальдом.
     В 1947 году  моя жена серьезно заболела и вскоре вышла на пенсию. Еще в
1940  году  она  проявила  достаточно мудрости, чтобы отойти  от оперативной
работы, и была назначена старшим преподавателем спецдисциплин в Высшей школе
НКВД  (позднее  МГБ).  Время от  времени  ее  использовали  для контактов  с
агентами-женщинами,   представлявшими   особый   интерес   для   руководства
контрразведывательного управления, но большей частью она старалась держаться
в тени и не привлекать к  себе внимания. Ее болезнь совпала  с  кампанией по
чистке  от  евреев  МВД,  МГБ  и  МИДа.  Она  вышла  в   отставку  в  звании
подполковника  в 1949 году и проходила по спискам личного состава  под своей
девичьей фамилией Каганова.
     В 1949  и  1950 годах, когда мне  приходилось  часто выезжать в  Прагу,
Западную   Украину,  Азербайджан  и   Узбекистан,  Эйтингон   исполнял   мои
обязанности в  бюро  по разведке  и диверсионной работе.  Он  навещал Эмму и
рассказывал  ей  об  антисемитской  кампании,  которая  набирала  обороты  и
принимала все больший размах.  Сестра Эйтингона  Соня,  известный терапевт и
главврач поликлиники автозавода (ныне  ЗИЛ), была арестована, младшую сестру
моей жены Елизавету отчислили из аспирантуры медицинского института в Киеве.
Мы пытались  как-то  помочь им,  используя  дружеские отношения с Музыченко,
директором МОНИКИ в Москве. В 30-х годах он был нелегалом НКВД  во Франции и
Австрии, но в 1938 году ушел  из разведки  и смог вернуться к своей  прежней
профессии врача. Он устроил на работу Елизавету, которая, кстати, работает в
этом институте и поныне.
     Для меня явилось большим ударом известие об  аресте Хейфеца в  1948 или
1949 году:  здесь заступничество, мое или Эйтингона, было бесполезно. И я, и
он связывали  этот арест с антисемитской  кампанией. В  результате почти все
члены  Еврейского  антифашистского  комитета  и  другие  деятели   еврейской
культуры  были арестованы  и отданы под суд по обвинению в заговоре  с целью
отделения Крыма от СССР.

     Борьба за  власть в кремлевском руководстве. Провокационная  фабрикация
дела   о   заговоре   в   руководстве   МГБ    с   притягиванием   к    нему
сионистов-заговорщиков-врачей

     Внутренняя борьба за власть  в период  с 1948 по 1952 год вызвала новую
волну  антисемитизма  --  возникло "дело врачей".  Хотя  оно  и было  частью
антисемитской   кампании,  одними  евреями  не  ограничились.  Скорее  можно
сказать, что "дело врачей" явилось продолжением борьбы,  в которой сводились
старые  счеты  в руководстве страны.  Сталин при помощи Маленкова  и Хрущева
хотел провести чистку в рядах старой гвардии  и отстранить  Берию.  Главными
фигурами  в пресловутом "деле врачей" должны были стать Молотов, Ворошилов и
Микоян, эти "последние из могикан" в сталинском Политбюро. Однако вся правда
в отношении "дела врачей" так никогда и  не была обнародована, даже в период
горбачевской гласности.  Причина  в  том, что речь  шла о грязной  борьбе за
власть, развернувшейся  в Кремле  перед  смертью Сталина и  захватившей,  по
существу, все руководство.
     Принято  считать,  что  "дело врачей"  началось с  истерического письма
Сталину, в котором врачи-евреи  обвинялись в  вынашивании планов умерщвления
руководителей страны с помощью неправильных методов лечения  и ядов. Автором
письма  была   приобретшая   скандальную  известность  Лидия  Тимашук,  врач
кремлевской поликлиники. Письмо Тимашук, однако,  было послано Сталину  не в
1952  году,  накануне  арестов  врачей,  а  в  августе  1948  года.   В  нем
утверждалось, что академик  Виноградов  неправильно  лечил Жданова и  других
руководителей,  в  результате  чего  Жданов   умер.  Тогда  реакция  Сталина
выразилась  в  презрительном  "чепуха", и письмо пошло в  архив.  Там оно  и
оставалось без всякого движения в течение трех  лет, пока его  не извлекли в
конце 1951 года. Письмо понадобилось как орудие в борьбе за власть. О письме
знали все члены Политбюро -- знали  они и о сталинской реакции. Однако самое
важное заключается в  том, что Тимашук  никого  не обвиняла  в  заговоре.  В
письме она лишь сигнализировала об имевших место недостатках  и  упущениях в
обеспечении  лечением  руководителей  партии и государства. По этой  причине
текст письма так до сих пор и не опубликован, в нем излагаются, по существу,
взаимные претензии лечебного  персонала друг другу, как  правило,  склочного
характера. Об этом  мне  уже  во Владимирской  тюрьме рассказывал  полковник
Людвигов, помощник Берии по делам Политбюро и Совета Министров.
     Я всегда  считал, что "дело врачей"  затеял  Абакумов  как  продолжение
кампании  против  космополитов.  Однако  в  1990  году,  попав   в   военную
прокуратуру, куда меня вызвали как свидетеля в связи с  новым расследованием
дела Абакумова  в  послевоенные годы,  я  узнал нечто иное.  Оказалось,  что
инициатором "дела врачей" он не был, напротив, Абакумов, арестованный в 1951
году, обвинялся в том, что  скрывал данные о  заговоре,  целью которого было
убийство Сталина.  Делал он это якобы для того, чтобы  захватить власть. При
этом  Абакумов, по  словам  его  обвинителей,  опирался  на  врачей-евреев и
евреев-сотрудников  в аппарате  министра  госбезопасности,  в  частности  на
Эйтингона.
     Маленков и Берия, несомненно,  стремились  устранить Абакумова,  и  оба
были готовы для достижения своей цели  использовать любые средства. Суханов,
помощник  Маленкова,  весной  1951  года  принял в  приемной ЦК  следователя
Следственной  части  по  особо   важным  делам  МГБ   подполковника  Рюмина,
известного  своим антисемитизмом.  Результат  этой встречи стал роковым  для
судьбы  советской  еврейской  интеллигенции.  В   то  время  Рюмин  опасался
увольнения из органов госбезопасности из-за выговора, полученного за то, что
забыл  папку с  материалами следствия в служебном  автобусе. Кроме того,  он
скрыл  от  партии  и  управления  кадров  госбезопасности, что отец  его был
кулаком, что его родные брат и сестра обвинялись в воровстве, а тесть служил
в армии Колчака.
     Надо   отдать   должное   Абакумову:   он   прекрасно    понимал,   что
предпринимавшиеся  ранее Рюминым  попытки  представить  арестованных  врачей
террористами были всего лишь прелюдией к "делу врачей". В течение нескольких
месяцев  1950  года ему как-то удавалось держать Рюмина в узде. Чтобы спасти
карьеру  и дать  выход  своим антисемитским настроениям, Рюмин охотно  пошел
навстречу  требованию  Суханова  написать  Сталину  письмо  с  разоблачением
Абакумова.
     Через   тридцать   лет  после  описываемых  событий  моя  родственница,
работавшая  машинисткой  в  секретариате   Маленкова   (ее  непосредственным
начальником  был  Суханов),  рассказала  мне,   что   Рюмин  был   настолько
необразован и  безграмотен,  что  одиннадцать раз переписывал  свое письмо с
обвинениями  в адрес  Абакумова.  Суханов держал его  в приемной около шести
часов,  а  сам  вел  переговоры  с Маленковым  по поводу  содержания  письма
Сталину. Лишь Суханов знает, почему выбрали Рюмина, чтобы обвинить Абакумова
в заговоре. Однако он ничего не сказал об  этой стороне дела, когда выступал
по российскому телевидению в июле 1992 года в передаче об истории  "заговора
врачей".
     В  своем  письме,  обвинявшем  Абакумова (с  подачи  Маленкова),  Рюмин
заявлял,  что тот приказал Следственной части не  давать хода  материалам по
сионистскому  заговору,  направленному   против   руководителей   советского
государства.
     К этому времени уже арестовали за антисоветскую  сионистскую пропаганду
целый ряд хорошо известных врачей-евреев. Самый, пожалуй, знаменитый из них,
специалист с мировым  именем  Этингер  трагически  погиб  в тюрьме  во время
допроса. Это случилось еще  до  ареста Абакумова. Рюмин обвинил  Абакумова в
том, что  именно он  несет  ответственность  за  смерть  Этингера,  так  как
специально поместил его  в  холодную камеру в  Лефортовской  тюрьме  с целью
убрать  одного из участников "заговора врачей"  и  тем  самым  помешать  ему
выдать других заговорщиков-сионистов. Для  придания этим обвинениям  большей
убедительности на свет было извлечено из архива письмо Тимашук.
     Абакумов,  более  опытный  в  подобных  интригах,  чем Рюмин,  опасался
чрезмерно   раздувать  "сионистский  заговор",  прибегая   к  слишком  явным
фальсификациям. Он предвидел,  что Сталин  может потребовать реальных улик в
этой весьма рискованной провокационной игре.  Кроме того, Абакумов прекрасно
знал,  что в  делах,  где  инициатива  принадлежала высшему руководству,  не
полагалось  проявлять своей собственной.  Некоторые из арестованных  медиков
были лечащими врачами Сталина. Многих из  них с членами Политбюро  связывали
подчас не только профессиональные, но и доверительные отношения.
     Учитывая все обстоятельства, Абакумов не горел желанием расширять рамки
дела Еврейского  антифашистского комитета  до  уровня мирового  заговора. Он
знал, что такие обвинения наверняка вызовут напряженность в верхах, особенно
недовольство  Ворошилова  и Молотова,  женатых на  еврейках,  и  Кагановича,
который сам был евреем. Осторожность, проявленная Абакумовым, сыграла  в его
судьбе роковую роль.
     Энергичный  Рюмин между тем был назначен начальником Следственной части
по особо важным  делам,  а потом  заместителем  министра госбезопасности  по
следственной работе. Это развязало ему руки для подтасовки материалов против
Абакумова с тем, чтобы, устранив его, свободно раскручивать дело о "заговоре
врачей"  и  участвующих  в  нем  руководящих  работников  МГБ  -  евреев  по
национальности.
     Рюминские  следователи потребовали от Абакумова назвать  членов  своего
кабинета  министров,  который он якобы предполагал создать  после  свержения
Сталина. Его также обвинили в сокрытии предательских замыслов  жены Молотова
Полины  Жемчужиной, в  частности ее  контактов  с  израильским  политическим
деятелем Голдой Мейер.
     Абакумов яростно отрицал  свою вину,  доказывая, что не скрывал никаких
материалов о "заговоре врачей" и  тем более не являлся его руководителем или
вдохновителем и не привлекал к  "заговору" подчиненных сотрудников-евреев из
Министерства    госбезопасности.    Он    продолжал    полностью    отрицать
предъявлявшиеся ему обвинения даже под пытками, "признания" от него так и не
добились. Таким  образом,  дело о  "заговоре" в Министерстве госбезопасности
зависело от признании полковника Шварцмана, журналиста по профессии. Работая
в  Следственной части,  он, как  правило, сам не  занимался допросами,  а  в
основном редактировал фальсифицированные показания, вырванные у заключенных.
Когда Сталин распорядился арестовать начальника Следственной части Леонова и
его  заместителей, одним  из  арестованных  оказался  и Шварцман,  еврей  по
национальности. Он показал, что является помощником Абакумова по сионистской
террористической  организации,  куда  входили  все  высшие  офицеры МГБ.  На
допросе он  "признался", что якобы  получил  от  Абакумова задание создать в
Министерстве  госбезопасности   группу  евреев-заговорщиков  для  разработки
террористических акций против членов правительства.
     Шварцман также  "признался",  что, будучи гомосексуалистом, находился в
интимных  отношениях  с  Абакумовым,  его  сыном и  послом Великобритании  в
Москве. Свои  гомосексуальные  контакты с  американскими агентами-двойниками
Гавриловым и Лаврентьевым он,  по его  словам, использовал для  того,  чтобы
через  этих внедренных в посольство США людей  получать инструкции и приказы
для еврейских заговорщиков.
     Шварцман  хорошо знал, как работает машина следствия, и, чтобы доказать
свое    сотрудничество,   выдвигал   против   должностных   лиц    еврейской
национальности одно обвинение за другим. В то  же  самое время он  выдумывал
самые невероятные истории вроде такой: к  террористической деятельности  ему
помогали  "родственники", "сионисты". Он  также рассказал следователям,  что
спал с падчерицей и в то же время имел гомосексуальные отношения с сыном. Он
добивался,  чтобы его направили на  психиатрическую экспертизу,  -- и  такое
предложение внес заместитель военного прокурора полковник Успенский. Когда о
выдвинутых  Шварцманом  обвинениях против тридцати  сотрудников Министерства
госбезопасности еврейской национальности, занимавшихся терроризмом, доложили
Сталину, он заявил Игнатьеву и Рюмину:  "Вы оба  дураки. Этот подонок просто
тянет время. Никакой экспертизы. Немедленно арестовать всю группу". (Об этом
мне рассказывал Людвигов, когда мы оба находились в тюрьме.)
     По  распоряжению Сталина  были арестованы  все евреи  --  ответственные
сотрудники центрального аппарата Министерства госбезопасности, а  также "ряд
руководящих  работников  нееврейского  происхождения".  Так   оказались   за
решеткой   Эйтингон,   Райхман,    заместители   министра    госбезопасности
генерал-лейтенанты  Питовранов  и  Селивановский. Арестовали и  полковника в
отставке   Маклярского,   ставшего   к   тому   времени   весьма   известным
кинодраматургом, специализировавшимся  на  сценариях  из  жизни разведчиков:
Шварцман в своих показаниях  упомянул и его.  Был  брошен  в  тюрьму  и  сын
первого главы советского государства Свердлова полковник Андрей Свердлов.
     Вместе с  этими людьми  также  были  арестованы и  их  непосредственные
подчиненные, по национальности русские. В МГБ и Следственной части появились
новые  лица  из  партийных  органов.  Они,  как  правило, отличались  полной
некомпетентностью. На волне набиравшей силу антисемитской кампании и истерии
руководство Следственной  части  по  особо  важным делам МГБ было усилено  в
1951-- 1953  годах  по специальным  решениям ЦК  КПСС Коняхиным и Месяцевым.
Последний  имел большой  опыт работы  в  годы  войны  в  качестве начальника
следственного отдела во фронтовых органах военной  контрразведки (СМЕРШ).  В
60--70-х  годах  он  стал председателем  Гостелерадио  СССР, затем  послом в
Австралии.
     Люди из ЦК руководили  Следственной частью, иногда участвуя в допросах,
вспоминал бывший начальник  группы учета и  регистрации Следственной  части,
полковник, позднее известный писатель Ананьин.
     Подследственных   зверски   избивали,  помещали  в   камеры-карцеры  со
специальным охлаждением, почти постоянно держали в  наручниках и кандалах, а
нежелательные протоколы допросов и постановлений уничтожались.
     Из  всех арестованных  "заговорщиков в МГБ" только  Абакумов, Эйтингон,
Питовранов и Матусов ни в чем не признали себя виновными.
     Арестованные   Рюминым   врачи-евреи,   находившиеся   под  следствием,
обвинялись  в   том,  что   выполняли  задания  Абакумова.   Приписывавшиеся
участникам "заговора врачей" преступления казались мне невероятными. Один из
этих  "террористов",  профессор  Александр Фельдман,  лечил всю нашу  семью,
пользовался нашим полным доверием, и я всегда поздравлял его с праздниками и
посылал ему цветы.
     По сценарию  Рюмина в роли связного между  врачами  и  "заговорщиками в
МГБ" должна была выступать сестра Эйтингона Соня, которая якобы поддерживала
связь между учеными-медиками  и братом, планировавшим убийство руководителей
страны.
     Об арестах публично не сообщалось, и я не сразу осознал, какие масштабы
приняла  эта  чистка в МГБ. Серьезность  угрозы  я почувствовал,  предприняв
попытку   связаться   с   полковником   Шубняковым,    генералом   Утехиным,
заместителями начальника Главного контрразведывательного управления. Попытка
оказалась  безуспешной,   хотя   мне   в   тот  момент   срочно  требовалась
справка-проверка на одного важного агента. Сведения, которые были мне нужны,
могли дать только они, а  Шубняков  и Утехин  как  в воду канули. Между  тем
никто  не  хотел  внятно  объяснить,  куда  они подевались,  хотя по  своему
служебному положению (начальник Специального бюро по разведке и диверсиям) и
званию (генерал-лейтенант) я имел  на  это право.  Возмущенный,  я  позвонил
Питовранову,  заместителю  министра,  их  непосредственному  начальнику,  но
оказалось, что и с ним нельзя  связаться: он  таинственно исчез. Тут до меня
дошло, что  повторяется то  же самое,  что было в период массовых арестов  в
послевоенные годы.  И  Шубняков, и Питовранов, и  Утехин к тому времени  уже
находились в Лефортовской тюрьме.

     В  1951 году, когда арестовали Абакумова, мне  позвонил Рюмин, которого
только  что  назначили начальни