были немедленно арестованы и брошены в тюрьму. И лишь после падения Хрущева,
одиннадцать лет спустя, их амнистировали.
     Не дожидаясь конца рабочего дня, я поехал к больной матери, которая уже
две недели находилась  в  нашем  госпитале. Об этом я  уведомил  секретариат
Круглова. Позвонив жене  на дачу,  я  договорился  с ней  встретиться  после
больницы в центре и вместе пообедать. Она  была встревожена больше, чем я, и
считала,  что  список  арестованных  будет пополняться,  в него  обязательно
попаду и я. Как начальник особо  важного подразделения  министерства, хорошо
известного Маленкову, Молотову и Хрущеву, я не  мог избежать их пристального
внимания.  Все, что  нам  оставалось,  -- это быть  тише  воды и ниже травы,
ничего не предпринимать и как можно скорее привезти детей из Киева. Жена тут
же позвонила моему  брату, директору консервного завода в Киеве, и попросила
немедленно отправить  детей в Москву, используя его собственные каналы, и ни
в коем случае не обращаться за помощью  к украинской службе госбезопасности.
Она  намекнула на человека, с  которым  он обедал, имея  в  виду  Мешика, об
аресте которого еще не было публично объявлено.
     К счастью, в  госпитале я встретился с  Агаянцем, начальником одного из
отделов разведуправления министерства, который еще не знал,  что происходит.
В  случае  необходимости  он всегда  мог  подтвердить,  что  я действительно
навещал свою больную мать.
     Вечером того же дня мы с женой были у моей старшей сестры, доверительно
рассказав ей  о происшедших событиях и о грозившем нам обоим  аресте. От нее
мы еще раз позвонили в Киев, чтобы не пользоваться нашим домашним телефоном.
Старший  брат  Григорий  подтвердил,  что  отправит  наших  детей  вместе  с
племянницей в Москву  на следующий день. Как директор  завода, он имел право
заказывать билеты на поезд  и не должен был ни у кого  просить одолжения. Мы
решили, что моя старшая сестра  Надежда встретит детей на  вокзале и отвезет
их к  себе домой, если жену  и меня  уже арестуют. Я  был  уверен,  что жену
обязательно арестуют либо вместе со мной, либо вскоре  после меня. В тот  же
день я узнал подробности об арестах: Богдана Кобулова арестовали в здании ЦК
на  Старой  площади, куда его вызвали  для обсуждения  кадровых  назначений,
Мешика -- в ЦК компартии Украины.
     Важную информацию  два дня спустя сообщил мне  младший брат Константин,
рядовой сотрудник  Московского управления  МВД. Его жена была машинисткой  в
секретариате  Маленкова и  работала в  Кремле. От Константина я  узнал,  что
Берия был арестован Жуковым и несколькими генералами на заседании Президиума
ЦК партии  и содержался  в  бункере штаба Московского военного округа. По ее
словам, в Кремле  в день ареста Берии царила  нервозная обстановка. Суханов,
заведующий  секретариатом Маленкова,  распорядился, чтобы все  сотрудники  в
течение  трех  часов -- пока  длилось заседание Президиума --  оставались на
рабочих местах и не выходили в коридор. От Константина я узнал, что в Кремле
(вещь  совершенно  беспрецедентная!)   появились  более  десяти  вооруженных
генералов  из Министерства обороны,  которых вызвали в Президиум ЦК КПСС. По
приказу  Серова и  Круглова, первых заместителей Берии, охрана правительства
передала  им  несение боевого  дежурства  в Кремле. Среди них был и Брежнев,
заместитель  начальника  Главного  политуправления  Советской  Армии и  ВМФ.
Арестованы  были  еще  два сотрудника  МВД,  о чем  никому  не  объявлялось:
начальник  управления   охраны  правительства   генерал-майор   Кузьмичев  и
начальник учетно-архивного спецотдела "А" генерал-майор Герцовский.
     Информация  Константина  серьезно  встревожила меня: борьба за власть в
Кремле приняла опасные размеры.  При Сталине входить в Кремль с оружием было
строго-настрого  запрещено  --  единственные, кто имел при себе оружие, были
охранники. Какой прецедент создавал министр обороны Булганин, приведя группу
вооруженных офицеров и генералов, скрытно пронесших свое оружие! Вооруженные
офицеры  ничего   не  знали  о  цели   вызова  в  Кремль:   министр  обороны
распорядился, чтобы  они  пришли  со  своим  личным  оружием, но  ничего  не
объяснил. А что, если бы офицеров со спрятанным оружием остановила охрана, у
кого-то  не выдержали  бы нервы и  в  Кремле началась стрельба?  Последствия
могли быть  трагическими. Позже я узнал,  что маршал Жуков  услышал  о плане
ареста Берии всего за несколько часов до того, как это произошло.
     Людвигова   арестовали  на  футбольном  матче  двое  высокопоставленных
офицеров оперативного управления МВД. поджидавшие его  у  выхода со стадиона
"Динамо". Они  официально  объявили  ему,  что он  находится под трестом,  и
отвезли в  Бутырскую  тюрьму.  Позже, в тюрьме,  он рассказал мне, что в тот
момент решил: его арестовывают по  приказу Берии, и  поэтому  был  потрясен,
когда  через  несколько дней на  допросе  следователи сказали  ему,  что  он
обвиняется вместе  с Берией  в заговоре  против советского правительства. Он
подумал, не провокация ли это со стороны Берии, чтобы вырвать у  него ложные
признания и  избавиться от него.  Потом мелькнула  мысль: раз  он  женат  на
племяннице Микояна,  Берия,  близко знавший  Микояна и иногда  ссорившийся с
ним,  хочет иметь  на  него компромат. Впрочем,  достаточно скоро  прокуроры
убедили Людвигова в том, что обвинения против него и Берии могут закончиться
расстрелом обоих.
     Саркисова арестовали  в отпуске, и он также был совершенно уверен,  что
это сделано по приказу Берии.

     Было ясно, что за переворотом в Кремле стоял Хрущев и  арестовали Берию
его  люди,  не  Круглов и  Серов,  заместители  министра внутренних  дел,  а
военные, подчинявшиеся непосредственно Булганину, который, как было известно
всем, являлся человеком Хрущева. В 30-х  годах они вместе работали в Москве,
Хрущев  был  первым секретарем  МК и МГК партии,  а  Булганин  председателем
Моссовета.   Тот   факт,   что   Берию   держали  под  арестом   у  военных,
свидетельствовал: Хрущев взял "дело" Берии в свои руки.
     Позже   я   узнал,  что   военные  по  приказу   Булганина   пошли   на
беспрецедентный шаги не позволили Круглову, новому министру  внутренних дел,
провести  допрос Берии.  Маленков,  формально  все  еще остававшийся  главой
правительства, хотя  и отдал приказ об аресте  Берии, на самом деле уже мало
влиял на  ход событий. Будучи близким к Берии  человеком в  предшествовавшее
десятилетие, он, по существу, тоже был обречен.
     Воспоминания Хрущева об аресте  Берии выглядят  неубедительными. Сейчас
установлено, что Берия не вступал ни в какие заговоры с целью захвата власти
и  свержения  коллективного  руководства. Для этого у него  не было реальной
силы  и  поддержки  в  партийно-государственном  аппарате.  Предпринятые  им
инициативы показывали,  что  он хотел лишь  усилить  свое  влияние в решении
вопросов как  внутренней,  так  и  внешней политики.  Берия использовал свои
личные связи  с Маленковым  и  фактически  поставил его в трудное положение,
изолировав  от других  членов Президиума  ЦК партии.  Однако положение Берии
целиком зависело от Маленкова и  его поддержки. Берия раздражал Маленкова: в
союзе с Хрущевым Берия поспешил избавиться от Игнатьева, человека Маленкова,
который отвечал за партийный контроль над органами безопасности. Маленков, в
свою очередь,  переоценил собственные силы; он не видел, что поддержка Берии
была решающей для  его положения в  Президиуме ЦК.  Дело в том,  что  Берия,
Первухин,  Сабуров  и Маленков представляли относительно молодое поколение в
советском  руководстве. "Старики" --  Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович,
--  лишенные  Сталиным реальной  власти  в  последние  годы  его  правления,
враждебно  относились к  этому  молодому  поколению, пришедшему к  власти  в
результате   репрессий  30-х--40-х  годов.  Между  этими  двумя  возрастными
группами  в  марте--апреле 1953  года  установилось  зыбкое  равновесие,  но
общественный  престиж старших лидеров  был выше,  чем у Маленкова, Хрущева и
Берии, которые в глазах народа являлись  прислужниками  Сталина, а вовсе  не
любимыми вождями.
     Хрущев   успешно  маневрировал  между   двумя  этими  группами  --   он
поддерживал  Берию,  чтобы  ослабить  Маленкова,   когда  Игнатьев  оказался
скомпрометированным после провала дела  о "заговоре врачей". Поддерживал  он
его и тогда, когда надо было лишить Маленкова власти, которую давал ему пост
секретаря  ЦК. Сейчас мне совершенно ясно, что Хрущев вовремя воспользовался
недовольством  среди  других  руководителей, вызванным  всплеском активности
Берии, чтобы устранить  его. В  1952  голу был упразднен  пост  Генерального
секретаря  ЦК партии,  это сделало Хрущева единственным членом Президиума ЦК
КПСС  среди  секретарей  ЦК. Для  достижения  высшей  власти  в  стране  ему
необходимо было избавиться от Маленкова как от главы правительства и ЦК. Для
этого нужно было  разрушить альянс  Маленков  -- Берия,  который обеспечивал
Маленкову   реальную   власть   и   контроль   за   работой   партийного   и
государственного  аппарата.  Хрущеву  необходимо  было  поставить  во  главе
органов безопасности и прокуратуры преданных ему людей.
     Архивные документы  свидетельствуют,  что  Хрущев  после  ареста  Берии
перехватил  инициативу.  Под  его  нажимом  Президиум ЦК  снял  генерального
прокурора Сафонова и назначил на эту должность хрущевского  протеже Руденко.
Только что назначенному генеральному прокурору  29 июня  1953  года поручили
расследование  дела  Берии.  Чтобы  представить  себе,  в  какой  спешке оно
проводилось,  следует  иметь  в  виду,  что  его  вели  в  основном   те  же
следователи,   которые  до  этого   занимались  прокурорским   надзором  так
называемого  "сионистского заговора" и "дела МГБ". Я никогда  не верил,  что
Берия организовал  заговор, чтобы захватить власть. Теперь  меня в  этом еще
больше  убедил писатель Кирилл Столяров, имевший возможность познакомиться с
материалами  дела  Берии.  В  обвинительном заключении  нет  ссылок  на  его
приказы,  конкретные  даты или устные распоряжения. Нет  там  и  указания на
места встреч "заговорщиков" и содержания их плана  захвата власти. Напротив,
материалы дела  говорят  о  том,  что  Берия  в это время  был  занят своими
любовными  похождениями.   Столяров  задал  вопрос:   как   может   человек,
стремящийся к захвату власти, проводить время с любовницей в тот день, когда
им  якобы назначен  государственный  переворот? В деле нет никаких ссылок на
то, какие силы он планировал использовать для переворота.
     Обвинения   против   Берии  базировались  лишь  на  его  "предательских
инициативах"  в  области   национальной  политики,  шагах,  направленных  на
урегулирование   отношений   с  Югославией,  и  его  намерениях  объединения
Германии. По словам Столярова, версия  о "заговоре"  включала связь  Берии с
британской   "Интеллидженс   сервис":   прокурор  сделал   это   заключение,
основываясь  на  приказе  Берии о прекращении следствия  по  делу  Майского,
нашего посла в Великобритании, обвинявшегося в шпионаже в пользу англичан. В
обвинительном заключении, рассказал мне  Столяров, утверждалось, что Майский
должен был занять пост министра иностранных дел в правительстве Берии. Берию
обвиняли  в  том,  что он  без  санкции  ЦК  дал  распоряжение  о подготовке
испытания водородной бомбы. Между тем этот приказ никто не отменил после его
ареста, и подготовка продолжалась весь июнь, когда Берия уже сидел в тюрьме,
а испытание провели в августе.
     Одно из главных обвинений против Берии заключалось  в том, что во время
гражданской  войны,  в  1919   году,   он  являлся  агентом   мусаватистской
националистической разведки и якобы  установил тайные  контакты с британской
спецслужбой  в  Баку,  которая  внедрила его в большевистскую организацию. В
приговоре по  его делу утверждалось,  что Берия  уничтожил  всех  свидетелей
своего предательского  поведения  в  годы  гражданской  войны  на Кавказе  и
оклеветал  память славного большевика Серго  Орджоникидзе, героя грузинского
народа и верного друга Ленина и Сталина.
     Позднее,  в  50-х  годах  и  до  августовского  путча  1991  года,  все
руководители от Хрущева до Горбачева продолжали утверждать, что Орджоникидзе
стал  жертвой Сталина и  Берии  из-за своей оппозиции сталинским  репрессиям
30-х  годов. Однако  архивные документы  рисуют совершенно иную  картину. По
словам Мамулова,  начальника секретариата  Берии, Орджоникидзе  подготовил и
собственноручно написал  заявление  в Комиссию партконтроля, подтверждавшее,
что Берия был  послан коммунистической партией в организацию азербайджанских
националистов,  с тем, чтобы  проникнуть в их  спецслужбу.  Его  работа  там
представляла ценность для большевистского подполья Баку  в  период 1918-1920
годов. Этот документ находится в "фонде Берии", в  президентском архиве. Там
же  должны  быть  документы,  подтверждающие  личные  конфликты   Сталина  с
Орджоникидзе. Последний защищал отдельных людей, но нет никаких свидетельств
того, что он в принципе возражал против арестов и репрессий.
     В  январе  1991 года  в  журнале  "Известия  ЦК  КПСС"  был  неожиданно
напечатан  протокол  Пленума  ЦК  по  делу  Берии.  Выступления  на  Пленуме
Молотова,  Маленкова, Хрущева, Микояна  и  других показывают, что  обвинения
против Берии основывались на  слухах, которые  сами же члены Президиума ЦК и
распространяли.  Протокол  не содержит  никаких  прямых  улик, зато  пестрит
неопределенными замечаниями: "Я думал", "С самого начала я ему не доверял" и
тому подобное.

     Вслед  за  арестом  Берии,  в  конце  июня  или начале  июля 1953 года,
Маленков назначил  секретаря ЦК партии Шаталина  по совместительству  первым
заместителем  министра  внутренних  дел,  поручив  ему  курирование  внешней
разведки.  Я  сразу  же  доложил  ему  о  своей работе, направленной  против
американских стратегических баз,  и попросил дальнейших указаний, показывая,
что  меня  волнуют серьезные  дела, а  не  интриги  властей. Я  попросил его
санкционировать  дальнейшее изучение боеготовности натовских баз. В ответ он
заявил:
     -- Я здесь не для того, чтобы что-то решать. И подписывать документы не
собираюсь.
     И возвратил мою записку-рапорт без комментариев.
     После того как об аресте Берии объявили официально и он был исключен из
партии  и  назван  врагом  народа, состоялся  партийный  актив  руководящего
состава  Министерства внутренних дел.  Выступления Маленкова  и  Шаталина  с
объяснением   причин   ареста   Берии  для   профессионалов,  собравшихся  в
конференц-зале, прозвучали наивно и  по-детски  беспомощно.  Аудитория молча
выслушала откровения Шаталина о том, что для  усыпления  бдительности  Берии
Центральный  Комитет  сознательно пошел  на обман, принимая  заведомо ложные
решения и отдавая соответствующие распоряжения. Все это было беспрецедентно.
Все  мы  верили, что наше руководство ни при каких обстоятельствах не примет
директивы для обмана членов партии даже ради самой благородной цели.
     Я  был  тогда  настолько  наивен,  что  верил:  при  Сталине  все  было
по-другому. Да и  все мы полагали,  что  подобный цинизм невозможен. Шаталин
между  тем   продолжал  свое   выступление.   По  его   словам,  руководство
Центрального Комитета  партии  и  товарищ Маленков  вместе  с прославленными
военачальниками  --  он  упомянул  маршала  Жукова  и  генералов Батицкого и
Москаленко,  которые  помогли провести арест Берии, -- совершили героический
подвиг.
     -- Совсем непросто было спланировать и провести арест такого злодея, --
сказал Шаталин.
     Эйтингон, Райхман и  я, сидевшие  рядом, обменялись  многозначительными
взглядами. Мы сразу поняли, что никакого бериевского заговора не существует,
был антибериевский заговор в руководстве страны.
     Сразу  после  Шаталина  слово  взял  заместитель  министра   по  кадрам
Обручников и  назвал  Райхмана, Эйтингона и меня  лицами, не  заслуживающими
доверия. Он вовсе не был нашим  врагом -- он выполнял то, что ему приказали.
Обручников  обрушился  на  меня  за  то,  что  я  окружил  себя  одиозными и
подозрительными  личностями вроде Эйтингона, Серебрянского  и  Василевского,
ранее  арестовывавшимися  и  отстраненными  от  работы  в  разведке. Все мои
попытки  ответить  на  эти   обвинения   пресекались  председательствовавшим
Серовым.
     Лишь в 1991 году я узнал: Обручников  просто повторил слово в слово то,
что  сказал Круглов на Пленуме в Кремле.  В отличие от Серова Круглов не был
ключевой фигурой в заговоре против  Берии: он так за себя боялся, что в  эти
тревожные дни потерял половину своего веса.
     Шаталин  сообщил,   что  начальник  отделения  в  контрразведывательном
управлении  полковник Потапов проявил политическую близорукость  и  вопиющую
некомпетентность: встречаясь со своими осведомителями накануне ареста Берии,
он  позволил   себе  восхвалить  его  политическую  прозорливость.   Шаталин
процитировал письмо осведомителя, учившегося в Институте иностранных языков.
Я  увидел, как побледнело лицо Потапова, услышавшего вопрос Маленкова: "Этот
человек  здесь?" Потапов  поднялся, но  был не в состоянии что-либо сказать.
Вмешался Серов,  заявивший,  что  такие  безответственные люди,  допускающие
антипартийные   высказывания,   не    могут   присутствовать   на   закрытых
партсобраниях, и Потапов был выдворен из зала. К его счастью, он  не занимал
столь высокое положение, чтобы стоило затевать громкое  дело, -- его уволили
из органов с партийным взысканием.
     Хотя  партактив  и  выбил  меня  из  душевного  равновесия, я  все  еще
надеялся, что жизнь в министерстве вскоре снова войдет в нормальную колею. Я
аккуратно  являлся на работу, но  никаких существенных дел мне не  поручали.
Судя  по моим заметкам, актив состоялся 15 июля, а  5 августа меня вызвали в
кабинет  к  Круглову   и  приказали   принести  агентурное  дело  Стаменова,
болгарского  посла  в Москве в 1941-- 1944  годах, агента  НКВД,  которого я
курировал.  Без  всякого  объяснения   Круглов   сказал,  что  нас  ждут   в
"инстанции",  --  это  означало, что мы  едем в  Кремль.  Мы проехали  через
Спасские ворота и повернули направо к знакомому мне зданию Совета Министров.
Там  мы  прошли тем  же самым коридором,  как и  феврале 1953 года,  когда я
последний  раз видел Сталина. Приняли нас весьма своеобразно. Мы с Кругловым
сразу  поняли:  должно  произойти  что-то  необычное.  Вместо   того,  чтобы
пригласить министра  и  его подчиненного в  кабинет,  начальник секретариата
Маленкова  попросил  Круглова остаться в  приемной (такого не  случалось при
Сталине), а мне предложил пройти в бывший кабинет Сталина.
     Это не было случайностью. Руководители страны  отдавали  себе  отчет  в
том, что  Круглов и Серов,  возглавлявшие МВД, не были  в курсе ряда  важных
деталей и обстоятельств в работе  органов безопасности 1945--1953 годов, ибо
МВД,  возглавляемое  ими,  лишь  взаимодействовало с  МГБ  при  Абакумове  и
Игнатьеве.  Вполне возможно, что члены Президиума ЦК еще не решили  для себя
вопрос, стоит ли их посвящать в ряд особых акций внутри страны и за рубежом,
в которых  были  лично замешаны, помимо Берии, Хрущев,  Молотов, Маленков  и
Булганин -- нынешние обвинители Берии.
     В бывшем кабинете Сталина  за  столом заседаний  Президиума  ЦК  сидели
Хрущев, Молотов, Маленков, Булганин, Микоян и Ворошилов. Хотя считалось, что
в  качестве Председателя Совета Министров Маленков был  главой коллективного
руководства,  приветствовал  меня и  предложил сесть  не он,  а  Хрущев.  По
сложившейся  практике  на  встречах такого  рода  было  принято  официальное
обращение по фамилии с добавлением слова "товарищ". Однако  Хрущев обратился
ко мне иначе:
     -- Добрый  день, товарищ генерал. Вы выглядите прямо как на картинке (я
был в военной форме). Садитесь.