нке
обнаружили  рапорт начальника  этой службы  Смольцова, адресованный  бывшему
министру  госбезопасности   Абакумову.  В  рапорте   говорилось,  что  лично
известный  министру заключенный  Валленберг  неожиданно  скончался  у себя в
камере вечером 17 июля 1947 года. Причина смерти -- инфаркт.
     Заканчивался   меморандум,  как   положено,  искренними  сожалениями  и
глубокими соболезнованиями по поводу смерти Рауля Валленберга.
     Обращает на себя внимание немаловажная деталь: на рапорте  Смольцова от
17 июля 1947 года сделана приписка, что о смерти  Валленберга доложено лично
министру и тело приказано кремировать без вскрытия.
     Я полагаю,  что  уничтожение  архивных следственных материалов  по делу
Валленберга  началось  в процессе подготовки  меморандума.  Обусловлено  это
было, видимо, тем, что непосредственные инициаторы его ареста и  убийства --
Молотов  и Булганин  --  все еще  находились у  власти  и  занимали  ведущее
положение  в  руководстве страны.  Булганин,  подписавший  приказ об  аресте
Валленберга,  был  главой  правительства,  а  Молотов,  отдавший  приказ   о
ликвидации шведского дипломата, входил в высшее руководство государства.
     Однако, по  моему  мнению,  в  архивах службы  внешней разведки имеются
обширные  материалы  по   этому  делу.  В   частности,  сразу  после  ареста
Валленберга, насколько я помню, в  феврале 1945 года, Сталину  по линии НКВД
было  доложено содержание  секретного  меморандума  министра иностранных дел
фашистской  Германии  Риббентропа  о  возможных  условиях  сепаратного  мира
Германии, США  и Англии. При этом отмечалось, что Рауль Валленберг занимался
посредничеством в установлении контактов по этому вопросу между спецслужбами
США и Германии.
     Наше   правительство   официально  признало  факт  ареста  Валленберга,
заключения  его в тюрьму и смерть от "инфаркта" спустя десять  лет после его
гибели.  Оно также заявило, что Рауль Валленберг  был незаконно арестован по
приказу Абакумова, который за совершенные им преступления, в том числе арест
Валленберга, понес самое суровое наказание.
     Это была циничная ложь. В ходе судебного процесса и следствия Абакумову
такого обвинения не предъявлялось.
     До сих  пор  не  найдена в архивах  КГБ  записка  Абакумова Молотову, в
которой,  вероятно,  должны   были   излагаться  суть  дела  Валленберга  и,
по-видимому, содержаться роковые для его  участи предложения, инициированные
Вышинским.  Хотя записка  не  найдена, следы ее, видимо, могут отыскаться  в
переписке   Министерства   госбезопасности  и  МИДа,  председателя   КГБ   с
руководством  ЦК  КПСС  и   правительства  в  указанный  период  времени.  В
регистрационном  журнале секретариата  Молотова  имеется  кодовый номер,  по
которому можно проследить прохождение этого документа.
     Зато в архивах  КГБ,  как заявили моему сыну  осенью 1994 года, удалось
найти  документ,  из  которого  следует, что председатель  КГБ  Серов просил
Молотова принять  его  по  делу  Валленберга  в  феврале  1957  года,  когда
готовился проект  меморандума  шведскому  правительству с признанием  ареста
Валленберга и его смерти.
     Не  обнаружена  пока и записка  Серова,  в  которой он, прежде чем  был
подготовлен  официальный  меморандум  советского  правительства, должен  был
сообщить  Хрущеву   и  Булганину,  соответственно  первому  секретарю  ЦК  и
председателю  Совета Министров, о  том,  что в действительности произошло  с
Валленбергом.
     Зная  повадки  Хрущева, я  утверждаю, что он  сохранил в  своем  архиве
записку Серова, безусловно содержавшую серьезный  компромат на Молотова. Для
Хрущева эта  записка имела существенное значение  в обстановке обострившейся
борьбы за власть в начале 1957 года, завершившейся,  как известно, разгромом
так  называемой  антипартийной  группы  Молотова,  Кагановича,  Маленкова  и
примкнувшего к ним Шепилова. Однако в силу неясных для меня причин Хрущев не
использовал  дело  Валленберга  против  Молотова.  Я помню, как  следователи
весьма настойчиво добивались от  меня данных об участии Молотова в секретных
сделках с  западными  промышленниками и  дипломатами,  и  я понимал,  что их
вопросы далеко не случайны. Однако имя Валленберга тогда не фигурировало.
     Серов  должен был  обязательно  обратиться  к Хрущеву за разрешением на
уничтожение материалов по делу Валленберга. Вполне вероятно, что после этого
они и были уничтожены. Причина ясна: Молотов  в феврале 1957 года  был еще в
силе и оставался весьма влиятельной  фигурой в руководстве. Он, как и другие
государственные деятели, имевшие прямое отношение к скандальным и преступным
акциям, был заинтересован, чтобы документальные свидетельства исчезли.
     Должно  сохраниться и  другое письмо Серова,  в котором  он  обязан был
доложить Хрущеву, что дело Валленберга уничтожено.
     Последний  раз дело Валленберга расследовалось по приказу Горбачева под
наблюдением Бакатина, председателя КГБ. Новое расследование подтвердило, что
Валленберг, действительно,  умер в  тюрьме. Было также установлено,  что его
следственно-архивное и тюремное дела уничтожены.
     Вероятно, некоторые  подробности поисков материала  по делу Валленберга
знает внук Молотова профессор Никонов, председатель фонда "Политика", бывший
тогда помощником Бакатина.
     К  сожалению, архивы, как и рукописи,  увы,  горят и  уничтожаются.  Но
следы  остаются.  Бывают  находки  совершенно случайные и  неожиданные. Так,
технический  сотрудник  в  архиве  КГБ,  не  имевший  никакого  отношения  к
расследованию  дела  Валленберга, обнаружил  его  дипломатический  паспорт и
личные вещи в пакете, выпавшем из увесистой пачки неразобранных документов.
     После  громкого  скандала,  вызванного  выходом  в  свет моей книги  на
Западе,  я  написал в мае 1994 года по просьбе русско-шведской  комиссии  по
делу  Валленберга  объяснение в  учетно-архивный  отдел  Федеральной  службы
безопасности.  Мой  сын  беседовал  с  шведскими  представителями: выяснение
истины о  деле Рауля  Валленберга  зависит в  немалой степени и от  шведской
стороны, которая упорно отказывается  предать гласности данные его отчетов о
контактах с немецкими и американскими спецслужбами в 1941-- 1945 годах.
     Как сказал  мне финский  историк  Сеппо  Изотало, в настоящее  время  в
распоряжении шведских властей  имеются скрываемые ими документы о выполнении
Валленбергом  задания  американской  разведки,  а  также о  его  участии  по
поручению  своего   дяди,   финансового   магната  Маркуса   Валленберга,  в
"отмывании" гитлеровцами захваченных ими богатств еврейского населения.
     Я думаю, что когда-нибудь  исследователи все-таки доберутся  до наших и
зарубежных  архивных материалов,  как  это произошло  с катынским  делом,  и
поставят точку в запутанной и трагической истории Валленберга.
     Попытка наших властей, надо  сказать,  небезуспешная,  скрыть  правду о
Валленберге напоминает дело о расстреле в 1940 году польских военнопленных в
Катынском лесу под Смоленском  и других  местах. Только в 1992 году в прессе
были опубликованы архивные материалы этого дела, в  частности рапорт бывшего
председателя КГБ Шелепина  об уничтожении документов, связанных с преступной
акцией (Шелепин в 1959 году обращался  к Хрущеву, чтобы получить  разрешение
на  их уничтожение).  Все это  дает  основание предполагать, что  и  с делом
Валленберга поступили так же.
     Хотя  Борис Николаевич Ельцин передал  Леху  Валенсе документы и дело о
польских военнопленных вроде бы уже закрыто, покров тайны все еще не сброшен
до  конца.  В  извлеченных  из  архивов  КГБ  документах  нет  сведений, как
планировалась  и проводилась  эта  акция.  Даже те,  кто  активно  занимался
вербовкой  польских  офицеров,  не   представляли,   какая  судьба   ожидает
военнопленных, отказавшихся сотрудничать с НКВД. Я предполагаю, что об  этом
знал Райхман, имевший отношение к польским делам.
     Официальное    сообщение    правительства    гласило,    что   польские
военнопленные,   находящиеся  в  лагерях,  попали  в  руки   немцев  и  были
расстреляны.  Действительно,  некоторые  польские  офицеры   были  убиты  из
немецкого оружия. Тогда многие, и я тоже, поверили этой версии.
     Впервые  я  услышал,  что польских  военнопленных  расстреляли  мы,  от
генерал-майора КГБ Кеворкова, заместителя генерального директора ТАСС в 80-х
годах. Он сказал, что  Фалин, заведовавший Международным отделом  ЦК КПСС, в
70-х годах получил выговор от Андропова за проявленный интерес к  катынскому
делу и предложение начать новое расследование. Меня поразило, что, по словам
Кеворкова,  в  ЦК  больше  всего были  озабочены тем,  чтобы  возложить  всю
ответственность  за  это  дело только  на  НКВД  и скрыть,  что  уничтожение
польских офицеров было проведено по решению Политбюро.
     Говоря  о  преступном  массовом уничтожении  польских  военнопленных  и
попытках  Хрущева  и Горбачева  скрыть эту  трагедию,  надо  отметить  и  то
обстоятельство, что, возможно, расстрел поляков  в 1940 году был своего рода
мщением, сведением счетов с  ярыми антисоветчиками, польскими офицерами,  за
уничтожение сорока тысяч (по разным данным разные цифры) наших военнопленных
в польских концентрационных лагерях  после  поражения Красной  Армии в  1920
году под Варшавой.
     В 1953  году меня  и  Эйтингона  обвинили в  том, что мы организовывали
ликвидацию   неугодных   Берии   людей   с   помощью  ядов   на  специальных
конспиративных  квартирах,   в  загородных  резиденциях   и   эти   убийства
преподносили как  смерть  от несчастных случаев. Абакумов также  обвинялся в
уничтожении  неугодных   ему  людей.   Вопреки  требованиям   закона,  ни  в
обвинительном заключении,  ни  в приговоре по нашим  делам  не  фигурировали
имена "наших жертв". И это  не было случайностью или  результатом  небрежной
работы  следователей  -- они  свое  дело знали.  Жертв  просто  не  было, не
существовало. В сведении личных  счетов Берии  и Абакумова с их противниками
ни я, ни Эйтингон участия не принимали.
     Все  тайные  ликвидации  двойных  агентов  и  политических  противников
Сталина,  Молотова,  Хрущева  в  1930--1950 годах осуществлялись по  приказу
правительства. Именно поэтому конкретные боевые  операции,  проводимые моими
подчиненными  совместно   с  сотрудниками  "Лаборатории-Х"  против   врагов,
действительно  опасных для советского государства, как тогда представлялось,
ни мне, ни Эйтингону в вину не ставили. Абакумову, лично отдававшему приказы
от имени правительства о проведении операций, они также не ставились в вину.
Берия же в 1945 -- 1953 годах не имел к этим делам никакого отношения и даже
не знал о них.
     Вся работа "Лаборатории-Х", не только научная. была хорошо известна как
тем,   кто  занимался   расследованием  дела   Берии  и   Абакумова,  так  и
правительству и ЦК партии, наблюдавшим и направлявшим ход следствия  по этим
делам и определявшим его содержание.
     В обвинительном же заключении  по моему делу утверждалось, что именно я
наблюдал  за работой сверхсекретной  токсикологической лаборатории,  которая
экспериментировала с ядами на приговоренных  к смерти заключенных в период с
1942 по  1946 год. Это обвинение было снято при моей реабилитации, поскольку
в архивах  ЦК КПСС и  КГБ обнаружили  утвержденное правительством Положение,
регулировавшее всю деятельность этой  лаборатории и порядок отчетности об ее
работе.  "Лаборатория-Х"  мне не  была подконтрольна. Я  не  мог ни отдавать
приказы  ее начальнику Майрановскому, ни использовать яды против  кого-либо,
ни тем более проводить с ними  эксперименты  на людях. И сейчас показаниями,
выбитыми  у  Майрановского,  якобы  участника  сионистского заговора в  МГБ,
которого   никогда   не   существовало,    пытаются   спекулировать,   чтобы
дискредитировать меня и  Эйтингона. Причем делают  это Ваксберг, Бобренев --
профессиональные юристы и Петров из  "Мемориала", отдающие себе отчет в том,
что использование потерявших юридическое значение показаний и протоколов, не
подписанных  обвиняемыми  и  подсудимыми,  против  реабилитированных  людей,
выставляет   их  в  самом  неприглядном  свете,  превращает  в  соучастников
фальсификации уголовных дел.
     При нынешнем взгляде на  эти  события нельзя не  иметь в  виду и другое
важнейшее   обстоятельство.   Практика   тайных   ликвидации    политических
противников  и агентов-двойников была  неприятным, но  неизбежным  атрибутом
"холодной   войны"  и   авторитарного   правления.  Она   регламентировалась
специальным решением не партийных  органов, а правительства,  объявленного в
приказах  как по  линии органов Госбезопасности, так  и военной разведки.  В
Положении о задачах службы разведывательно-диверсионных операций, подлежащих
неукоснительному  и  бесприкословному выполнению, было прямо  записано,  что
"служба осуществляет наблюдение и подвод агентуры к отдельным лицам, ведущим
вражескую  работу, пресечение  которой в нужных  случаях  и по  специальному
разрешению  правительства  может  производиться   особыми  способами:  путем
компрометации, секретного изъятия, физического воздействия или устранения".
     В 1951 году Майрановский вместе с Эйтингоном, Райхманом, Матусовым и А.
Свердловым были арестованы  и обвинены в незаконном хранении ядов, а также в
том,  что они являются участниками сионистского заговора,  цель которого  --
захват  власти  и  уничтожение  высших  руководителей  государства,  включая
Сталина. Рюмину, который возглавлял следствие по этому делу,  удалось выбить
фантастические признания у Майрановского (он отказался от них в 1958 году) и
заместителя начальника секретариата Абакумова Бровермана. Когда в конце 1952
года Рюмин, будучи заместителем министра госбезопасности Игнатьева, был снят
с  должности,   следственная  часть   не  могла   представить  обвинительное
заключение  против  Майрановского  в  том виде,  как его  подготовил  Рюмин.
Показания   начальника   токсикологической   лаборатории   не  подкреплялись
признаниями врачей, арестованных по делу Абакумова, которые не имели понятия
об этой лаборатории.
     Никто из  арестованных  врачей ничего не знал  о секретной деятельности
Майрановского:  он  сам  проводил эксперименты  с  ядами на приговоренных  к
смертной казни в соответствии с установленным правительством и Министерством
госбезопасности   порядком.   Зафиксировать   в   полном    виде   признания
Майрановского  было  чересчур рискованно,  поскольку он ссылался на указания
высших инстанций и полученные им награды.  Именно поэтому его дело поступило
на рассмотрение  во  внесудебный  орган  --  Особое  совещание  при министре
госбезопасности.   По-видимому,   имелись  какие-то  планы   использовать  в
дальнейшем  Майрановского  в  качестве  свидетеля против  кого-либо в высшем
руководстве. Его оставили в живых и в феврале 1953 года приговорили к десяти
годам  лишения  свободы   за  незаконное  хранение  ядов  и  злоупотребление
служебным положением.
     Майрановский был осужден незадолго до смерти Сталина. Когда Берия вновь
возглавил органы безопасности, Майрановский направил ему огромное количество
заявлений-просьб  об освобождении, писал о  своей невиновности и ссылался на
работу  под  его непосредственным руководством в  1938--1945  годах.  Берия,
видимо,  собирался освободить его,  но вскоре сам был арестован. Прокуратура
немедленно  использовала заявления Майрановского против него самого,  против
Берии,  Абакумова  и  Меркулова.  Теперь  Майрановский был  представлен  как
сообщник  Берии в  его мифических планах ликвидации советского руководства с
помощью ядов.

     Мне  известно  о четырех  фактах ликвидации опасных  врагов  советского
государства,  как  тогда   однозначно  понималось,  проведенных  с  участием
Майрановского  в  1946--1947  годах.  Я  имею  в  виду  известных украинских
националистов, о которых я уже рассказывал, а также иностранцев -- Самета  и
Оггинса.
     Самет,  польский инженер еврейской национальности, интернированный нами
в  1939  году,  занимался  совершенно секретными работами  по  использованию
трофейного немецкого оборудования на наших подлодках, которое давало большое
преимущество  в   длительности  пребывания  под  водой.   Самет  связался  с
англичанами: он  собирался  выехать  в  Палестину.  Чтобы внедрить агента  в
окружение Самета и контролировать его связи с иностранцами, в Ульяновск, где
все происходило, направили Эйтингона. Приехавший позже Майрановский вместе с
агентом,   врачом   заводской   поликлиники,   сделал   Самету    во   время
профилактического осмотра инъекцию яда кураре.

     Генерал  Волкогонов  в  1992  году  представил  в  конгресс США  список
американцев, погибших в Советском Союзе в годы второй мировой войны, а также
"холодной",  и выразил от имени президента Ельцина сожаление в  связи  с  их
гибелью.  В  этом  списке  был и Оггинс. Ликвидировали  Оггинса, как считает
Волкогонов,  чтобы  он не  смог  рассказать  правду  о советских  тюрьмах  и
концлагерях.
     На Западе к тому времени было достаточно  хорошо  известно о ГУЛАГе.  и
причина, по которой  уничтожили Оггинса, не так проста,  как  писали в наших
газетах.  Судя  по  публикациям,  Оггинс  был  незаконно  арестован  НКВД  и
приговорен   Особым  совещанием   к   восьми   годам  заключения  якобы   за
антисоветскую  пропаганду. На самом деле Оггинс приехал  в Советский Союз по
фальшивому чехословацкому  паспорту -- об этом в прессе не было ни слова. Он
действительно  симпатизировал  коммунистическим  идеям  и  являлся негласным
членом компартии США. Оггинс также был старым  агентом Коминтерна  и НКВД  в
Китае,  на  Дальнем Востоке  и США. Его жена Нора входила в агентурную  сеть
НКВД  в  Америке  и  Западной  Европе  и   отвечала  за  обслуживание  наших
конспиративных  квартир  во  Франции  и  США  в  1938--1941  годах.  Оггинса
арестовали в  1938 году, подозревая в двойной игре. Его жена вернулась в США
в  1939-м.  Вначале она  считала, что  муж  находится в Советском  Союзе  по
оперативным соображениям,  но  потом  поняла, что  он арестован.  У нас были
основания  предполагать,  что  Нора  начала  сотрудничать  с  ФБР  и другими
американскими и  японскими  спецслужбами.  Она  попыталась,  может быть,  по
заданию  американской контрразведки, восстановить  прерванные  с  1942  года
связи с нашей агентурой в Америке.  В конце  войны Нора Оггинс  обратилась к
американским  властям, чтобы  они  помогли  разыскать  ее мужа.  рассчитывая
добиться  его освобождения.  В период  наших хороших  отношений  с  Америкой
сотруднику  американского  посольства  в  Москве   разрешили  встретиться  с
Оггинсом в Бутырской  тюрьме,  преследуя свои цели --  выявить, что известно
американцам о его деятельности.
     После провала нашей разведывательной сети в США  и  Канаде в 1946--1947
годах  Молотов опасался, что если освободить и Оггинса,  то американцы могут
привлечь его  в  Комиссию  по  расследованию антиамериканской деятельности и
использовать как свидетеля против компартии США. Кроме того, по мнению наших
спецслужб, контакты Норы Оггинс с  американскими властями и сотрудничество с
ФБР уже нанесли серьезный урон нашим агентурным позициям в США и Франции.
     Абакумов,  зная  это,  предложил  ликвидировать  Оггинса, решение  было
принято Сталиным и Молотовым. В 1947 году Майрановский во время медицинского
обследования сделал Оггинсу, находившемуся в тюрьме, смертельный укол. Мне и
Эйтингону поручили организовать его похороны на еврейском кладбище в Пензе и
оформить дату захоронения 1944 или 1945 годом.
     Сейчас, вспоминая  этого  человека, я  испытываю сожаление. Но тогда, в
годы  "холодной  войны" ни мы, ни американцы  не  задумывались  о  моральных
аспектах ликвидации опасных противников, агентов-двойников.

     Показания Калугина об использовании ядов и токсикологических препаратов
в спецоперациях КГБ за грани