Я побежал, протолкнулся между двумя поставленными вплотную автомобилями и
бросился через дорогу.
   Стива за мной не было. На той стороне я остановился и обернулся.
   Он не успел. Я видел, как он  пытается  вырваться.  Светловолосая  голова
замоталась из стороны в сторону под ударами кулаков, чьи-то  руки  обхватили
его грудь и плечи.
   Я рванулся обратно, и теперь только чья-то припаркованная машина отделяла
меня от схватившей Стива толпы.
   - Стив!
   Он вывернул голову в мою сторону, и кровь  текла  у  него  из  глаз,  как
слезы.
   - Беги, Ник! Беги!
   В его голосе была смертная мука - они его убивали.
   Я залез на крышу машины и замолотил кулаками по  металлу,  будто  пытаясь
отогнать стаю диких собак.
   Что же еще я мог сделать?
   Как Стиву удавалось оставаться на ногах, я не знаю. Женщины обвивали  его
руками, будто хотели целовать, но они впивались  в  него  зубами.  На  щеках
Стива зазияли дыры.
   - Ник, Бога ради! Ник, бе...
   - Оставьте его, оставьте, оставьте... - вопил я.
   Они не замечали.
   Мимо меня через  машину  пронеслось  что-то  большое  -  какой-то  жирный
бросился на груду тел. Стив свалился.
   Они все навалились на него. Курган из бьющих, кусающих, рвущих людей.
   Их интересовало только одно - убить Стива. Даже на меня они  не  обращали
внимания, хотя их тела так  впечатывало  в  автомобиль,  что  меня  чуть  не
стряхнуло. Каждый хотел урвать свою долю уничтожения.
   Вот так. Они рвали моего друга на мелкие  куски,  как  обманутая  невеста
рвет фотографию коварного изменника.
   Я спрыгнул с машины и побежал.
 
*** 
 
   Остановился я тогда, когда бежать было уже некуда.  Я  добежал  до  верха
многоэтажной стоянки по пандусам, соединявшим уровни.
   Через  двадцать  минут,   когда   сердцебиение   замедлилось   почти   до
нормального, я оглядел Донкастер. В солнечном свете он выглядел как  всегда.
Рядом с художественной школой высилась церковь святого Георгия,  похожая  на
готический свадебный пирог. Железные дороги блестели на  солнце,  как  следы
проползшей улитки. Поездов не было.  Мост  Норз-Бридж,  река  и  канал  были
абсолютно пусты.
   Мне были видны улицы, магазины, торговые ряды. И безмолвное перемигивание
светофоров. Красный, желтый, зеленый.
   Все было нормально. Никто не сошел с ума. Вот оно что. Это я сошел с ума.
Я, Ник Атен. Или это Слэттер - кто же еще, как не этот подонок?  -  подсыпал
мне вчера кислоты в пиво. У меня галлюцинации.
   Ради всего святого, Атен, вылезай из этого! Вытрави эту гадость из своего
организма! Пей, ешь, ссы - вытрави! Эти мысли ползли у меня по извилинам, но
не замыкались ни во что ясное. Я вцепился в мысль, что меня опоили.  Глубоко
дыша, я пошел по пандусам обратно в город.
 
*** 
 
   Он обезлюдел.
   Я шел по улицам. Не зная, куда иду, только надеясь, что гадость,  которую
мне подсыпали, перестанет действовать. Один раз  я  видел  спящих  у  порога
детей. Только глубоко внутри я знал - по их виду, по их раскинутым  рукам  и
ногам, что они не спят.
   Около ?Макдональдса?  я  замедлил  шаг.  Там  за  стойкой  было  какое-то
движение. Я прошел мимо стеклянных панелей, стараясь  не  проявлять  особого
интереса к тому, что там делается.
   А там не делалось ничего необычного.  Две  девочки-подростка  в  униформе
накладывали гамбургеры на подносы.
   Одна из них приподняла корзину чипсов и высыпала на поднос. Я учуял запах
рая.
   И вошел в дверь.
   А внутри пахло еще лучше. С потолка  свисали  мобили  с  рекламой  особых
завтраков для детей и игрушечный Рональд Макдональд.
   - Чего желаете, сэр?
   Улыбка девочки была для меня уколом чистого противоядия.  Мир  снова  был
нормален и прекрасен.
   - Пожалуйста, биг-мак.
   Я вытащил деньги.
   - С жареной картошкой, сэр?
   - Да, пожалуйста.
   - Пить что-нибудь будете?
   - Большую колу... спасибо.
   И тут я посмотрел не на приветливую улыбку, а в глаза.
   И это было худшей из моих ошибок. Из-за улыбающегося лица на меня глядели
глаза перепуганного ребенка. Этот секундный взгляд сказал нам обоим  больше,
чем если бы мы вели часовой разговор за столом.
   Все было правдой. Кошмар стал действительностью. Кровь стояла на гудроне.
Лежали в кроватях мертвые дети, загрызенные ночью мамами и папами. Она  тоже
это видела.
   Она отвела глаза, выбивая кассовый чек. Я отдал ей деньги, но  глаза  мои
уставились на поднос.
   - Спасибо вам - кушайте на здоровье.
   Вторая девочка смотрела на меня из-за полок с гамбургерами. Она ждала  от
меня слов: ?Что мы тут делаем, черт побери? Там, на улице,  геноцид!  Почему
мы делаем вид, что ничего не случилось??
   Единственный человек, которому вы можете хорошо соврать, - это вы сами.
   В ?Макдональдсе? было  пусто,  если  не  считать  этих  двух  девочек  из
персонала. Все было так нормально,  цивилизованно.  Я  взял  поднос  наверх,
чтобы поесть среди того, что могло бы быть декорацией рая с мрамором колонн,
цветами, лианами и чувством покоя.
   Закончив есть, я автоматически  сбросил  мусор  в  контейнер  и  пошел  в
туалет. Дверь мужского туалета открылась только на несколько дюймов - что-то
ей  мешало.  Что-то  мягкое.  Я  толкнул  сильнее  и  заглянул.  Рибоковская
кроссовка на ноге.
   Я тут же бросил дверь, будто она вскипела. И стоял столбом - мне хотелось
поссать, а я не знал, что делать.
   Наконец я сообразил заглянуть в женский туалет. Розоватая пустота. Ощущая
какой-то глупый стыд, я зашел и вышел как можно быстрее,  застегивая  джинсы
на ходу.
   Две девочки смотрели, как я спускаюсь, расширенными от ужаса  глазами.  Я
никогда не видел, как вцепляется утопающий в спасательный круг,  но  уверен,
что он не мог бы хвататься сильнее, чем схватилась одна из них  за  автомат,
разливающий кока-колу.
   Выходя в дверь, я чувствовал у себя на спине их  взгляды.  А  что  я  мог
сделать? Что сказать? Я и сам был в шоке. Мозг в черепе стал черным свинцом.
Мне надо было им помочь - это же были просто перепуганные дети.
   Я этого не сделал.
   Выйдя на улицу, я не знал, куда иду, но шагал быстро. Если идти как будто
с целью, может быть, и цель появится. Мысль, куда идти.
   В полицию?
   Нет. Когда вы в последний раз видели копа-тинэйджера?
   Вот и та машина, с продавленной крышей, где я на нее прыгнул. Вот и  цель
появилась у моего хождения. Проверить, что со Стивом. Может, он жив.
   Я медленно  обогнул  машину.  Сперва  я  увидел  в  кювете  что-то  вроде
кроваво-красной патоки. На мостовой лежал мой друг. И непонятно было,  лежит
он лицом вниз или навзничь. Они поработали тщательно.
   Когда я шагнул вперед, мимо моего лица мелькнул черный силуэт, зацепив по
щеке чем-то мягким, и исчез. Подняв глаза, я увидел  тяжело  взлетающего  на
крышу грача, держащего в клюве кусок корма.
   Я пошел прочь.
   И все так же мигали передо мной светофоры. Красный, желтый, зеленый.  Над
магазинами сияли неоновые вывески.  Шесть  телевизоров  в  витрине  магазина
крутили одну и ту же старую видеозапись. И  вернулось  все  то  же  ощущение
вывихнутого мира. Наверное, легче было бы  идти  по  городу  после  ядерного
холокоста и видеть сгоревшие дома и ржавеющие остовы  машин,  но  безумие  и
убийство пришли в город с чистыми мостовыми и мигающими  на  пустых  дорогах
светофорами. Лежал на улице мой изуродованный друг, а телевизор в окне почты
сообщал зелеными буквами:
   ДОБРОЕ УТРО, ДОНКАСТЕР!
   ПОГОДА НА СЕГОДНЯ: СОЛНЕЧНО
   СОБЫТИЯ СЕГОДНЯ, В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 АПРЕЛЯ
   ВЕСЕННИЙ ФЕСТИВАЛЬ НА ПЛОЩАДИ РЕГЕНТА, 13 ЧАСОВ
   ЗА ДОСТОЙНУЮ СТАРОСТЬ, СОБРА...
   Пока я там стоял, экран погас. Умер. И в этот момент я понял,  что  начал
умирать сам город. Погасли огни  светофоров,  опустели  экраны  в  магазинах
электроники, видеорасписания на автобусных остановках почернели.
   Электричество - это как кровь в жилах.  Ее  не  замечаешь,  пока  она  не
перестанет течь.
   На город легло что-то холодное, инертное. Дома вдруг стали  темными  даже
при солнце. Стало тише. Остановились  все  кондиционеры  и  вентиляторы,  от
которых шел фоновый шум.
   Впервые я понял, что  одиночество  -  это  не  просто  отсутствие  людей.
Одиночество имеет форму, оно присутствует так ощутимо, что просто  давит.  И
надо что-то сделать, иначе оно начнет тебя душить.
   И надо перестать просто кружить по  городу,  как  теленок  возле  мертвой
матери. Она мертва, а мне надо вырваться.
   В конце концов вышло так, что принимать решение мне не пришлось.
   В сотне ярдов от меня, сбиваясь в кучу,  стояли  люди.  Они  выходили  из
боковых улиц. Среди них были и те, что напали на Стива. И  его  живая  кровь
засыхала корками у них на лицах и руках.
   Я свернул в боковую улицу,  идущую  к  вокзалу.  Она  провела  меня  мимо
?Макдональдса?. Ресторан заполнял дым. Я никогда не  узнал,  что  сталось  с
теми девочками, что подавали мне еду двадцать минут назад.
   Казалось, люди  выходят  из  кирпичных  стен.  Они  шли  к  Клок-Корнеру,
традиционному центру города, будто там что-то  объявят,  и  они  должны  там
собраться. Среди них не было ни одного моложе двадцати.
   Издали донесся чей-то крик боли - и через секунду оборвался.
   Покрывшись холодным потом, я бежал по узкому переулку. Но в  мою  сторону
шли пятеро мужчин лет сорока. Я бросился  налево  по  узкой  боковой  улочке
между высоких кирпичных стен.
   Хреново дело, хреново...
   Я оглянулся. Они шли за мной.
   Хреново.
   Впереди, загораживая  мне  путь,  стоял  большой  оранжевый  грузовик,  и
открытая водительская дверь упиралась в стену.
   С колотящимся сердцем, хрипло и отрывисто дыша, я  рванул  сильнее.  Надо
будет поднырнуть под дверцу и бежать,  пока  не  лопну.  Или  будет  как  со
Стивом. Эти ублюдки спляшут на моих сердце и легких и бросят меня воронам.
   Бросившись в щель между грузовиком и стеной, я  нырнул  под  дверцу  -  и
скорчился там. Впереди меня в мою сторону медленно шли трое мужчин.
   Нет, это не было нарочно подстроенной западней. Но стало ею.
   Пятеро за мной уже почти дошли до кормы фургона. Я влез в кабину.
   И тут я почувствовал, что Господь меня  не  оставил.  В  замке  зажигания
болтались ключи.
   Двигатель заурчал, когда я захлопнул дверь и защелкнул замок. Снаружи  на
меня смотрели два лица - бесстрастные, без выражения.  Такие  были  у  толпы
перед тем, как они бросились на нас со Стивом.
   Дрожащими руками я  стал  отжимать  ручной  тормоз,  газуя  так,  что  по
переулку поплыли клубы дыма. Те, что спереди, уже  почти  дошли  до  машины,
лица в окнах прижались сильнее, и мускулы этих  лиц  свели  их  в  выражение
чистой, блядской, нечеловеческой ярости.
   - Давай, ты,  мудак!  -  крикнул  я  сам  себе.  Руки  у  меня  были  как
картофельное пюре. Ничего  не  работало;  мотор  ревел,  как  раненый  слон,
визжали  шестерни,   прожевывая   осколки   стали.   Дверная   ручка   стала
поворачиваться. Они хотели внутрь.  Они  хотели  разорвать  меня  на  части.
Они...
   БАХ! Передача захватила ось.
   Грузовик поехал. Я  вдавил  педаль.  Мотор  взревел,  и  кирпичные  стены
слились в оранжевые полосы. Слава Иисусу и всем его ангелам, я в самом  деле
поехал!
   И отвернулся от боковых окон. Мне не хотелось видеть, что сталось с  теми
лицами.
   Грузовик летел по переулку, как снаряд в  стволе  пушки,  с  зазорами  по
каждой стороне не больше ладони.
   Грузовик пролетел мимо ?Макдональдса?, который уже пылал.  Я  резко  взял
вправо.
   Это была улица с односторонним движением, и я ехал против него. И плевать
мне было - глубже некуда.
   Я не остановлю эту оранжевую дуру,  пока  не  отъеду  на  много  миль  от
города. А что тогда делать? Только Бог знает...
 
Глава седьмая 
Оставайтесь на этой волне, сейчас будет передано важное сообщение 
 
   Отрезать  себя  от  Донкастера  -  это  было  как  перерезать   пуповину,
связывающую меня с этим городом уже семнадцать лет.
   Это было больно. Но надо было сделать, иначе город меня убил бы.
   Грузовик  был  медленным  и  шумным,  как  танк,  но  сама  его  величина
успокаивала.
   Я поехал по  боковым  дорогам,  которые  вывели  меня  на  плоские  поля,
окружавшие Донкастер широким кольцом.
   Движения не было. Ни одной машины я не видел. Действительно никто  никуда
не ехал. Я газовал  мимо  деревенек,  иногда  только  мелькала  какая-нибудь
фигура на обочине. Чаще всего это выглядело как  большая  кукла  или  просто
груда детской одежды. Я уже знал, что это.
   В саду дома священника, где входную дверь обвивали розы, я увидел остатки
костра. Обугленные  силуэты  с  протянутыми  руками,  твердыми,  как  ветви,
лежащие в пепле.
   Сельская гостиница. Из окна карнавальными декорациями висят головой  вниз
трое молодых людей. Мелькнула какая-то вывихнутая мысль: интересно, как  это
было сделано? Наверное, их вывесили из окна и кто-то прибил их  гвоздями  за
ноги к деревянной раме. От каждого  трупа  по  стене  ползли  вниз  кровавые
потеки.
   Сейчас ко мне приходят воспоминания об этом пути.  Яркие  и  трудные,  но
отрывистые. Мили по дорогам среди полей  и  лесов.  Пригвожденные  мальчики.
Синее небо.
   Сгоревшие тела, покрытые коркой, как пригорелые тосты. Стаи птиц. Горящий
гигантским фейерверком посреди дороги спортивный  автомобиль,  выбрасывающий
искры и дым. Я его объезжаю, грузовик ломится сквозь кусты.
   Часа два я ехал бесцельно, кружа все по тем же милям сельских дорог. И то
и дело проезжал гостиницу, где висели вниз головой трое прибитых гвоздями. В
какой-то момент я чуть не поймал себя на том, что еду обратно в Донкастер.
   Потом я миновал школьную игровую площадку, где сотни три  взрослых  рвали
на куски фигуры, похожие на  огородные  пугала.  Развернув  машину,  я  сбил
какой-то дорожный знак и вновь направился прочь от города.
   Через десять минут я остановился в поле под группой деревьев.
   В грузовике оказалось примерно десять тысяч бутылок минеральной воды. Что
ж, мне хотя бы не грозила смерть  от  жажды.  В  кабине  нашлась  коробка  с
завтраком для водителя.
   Помню неразумное сожаление, что то, что случилось с водителем  грузовика,
не случилось раньше. Потому что бутербродов уже не было, а  остались  только
два яблока и большой кусок пирога со свининой. На нем  не  хватало  куска  в
форме полумесяца, где водитель откусил крупно и жадно.
   Этот взрыв злости из-за такой мелочи, как пирог  со  свининой,  несколько
восстановил мое ментальное равновесие. Появилось что-то, на чем  можно  было
сорваться. Десять тысяч  бутылок  дурацкой  воды  и  полуобгрызенный  пирог.
Плевать на мертвых детей, украшавших ландшафт, - вот здесь что-то, с  чем  я
могу справиться. Даже видны были следы зубов этого типа на розоватом мясе. И
я ходил вокруг машины, пиная ногами баллоны и ругаясь.
   Потом сел на траву, обхватил руками колени и минут десять трясся.
   После этого я уже  не  был  таким  психованным.  Оторвал  куски,  которые
соприкасались с губами и зубами водителя, съел пирог,  выпил  воды  -  много
воды. Страх обезвоживает человека.
   Не знаю, почему раньше мне не  пришло  это  в  голову,  но  я  попробовал
включить в кабине радио. Обычно, когда  вертишь  ручку,  слышишь  все  время
треск и возникают  десятки  станций.  На  ЧМ  диапазонах  я  услышал  только
шипение. На AM поймал три станции.  Одна  крутила  классическую  музыку  без
перерыва. Вторая давала подряд старые песни диско без ди-джея. Потом  музыка
вдруг кончилась и сменилась жужжанием, как от электрической бритвы.
   Третья станция оказалась более  многообещающей.  Я  успел  настроиться  и
услышать  слово  ?сообщение?.  Потом  пошли  оркестровые  версии  популярных
гимнов. Еще пять минут я сидел в кабине, болтая  свешенной  наружу  ногой  и
слушая ?Радость северных холмов?,  потом  вдруг  она  кончилась  и  раздался
голос:
   - Оставайтесь на этой волне, сейчас будет передано важное сообщение.
   За этим последовала мелодия ?Все яркое и красивое?. Я ждал, вцепившись  в
баранку так, что пальцы побелели. Вот оно. Сейчас я узнаю, что случилось.  И
что делать дальше. И снова музыка резко оборвалась.
   - Оставайтесь на этой волне, сейчас будет передано важное сообщение.
   Я ждал. Снова музыка. И то же сообщение. Я стукнул  кулаком  по  баранке,
матюкнулся и стал ждать.
   Так я сидел целый час, слушая ту же говеннейшую музыку  и  автоматический
голос, повторявший одни и те же слова. Наконец я вырубил радио и отошел  под
дерево поссать.
   Солнце уже клонилось к горизонту, когда до меня  дошло,  что  надо  найти
себе место для сна. Было искушение лечь в кабине, но трехтонный кусок железа
с флюоресцирующей окраской посреди полей сияет, как полная  луна  на  ночном
небе. А я не хотел, проснувшись, увидеть прижатые к окнам лица.
   Прихватив две бутылки минералки и два  яблока  водителя,  я  сквозь  рощу
пошел туда, где местность падала в долину. Я отлично знал это место. Мы сюда
ездили, когда были детьми. Через долину был перекинут  виадук,  по  которому
шла автомобильная дорога. Сейчас по ней никто не ехал. За  ним,  у  дальнего
конца долины, была небольшая  деревня,  и  ее  церковь  проглядывала  сквозь
деревья.
   Я все это вспомнил, пока шел по тропам, вьющимся среди деревьев. Мы  сюда
приезжали с пневматическими пистолетами и часами  охотились  в  этих  лесах,
никогда не подстрелив даже самой мелкой мелочи,  но  радуясь  каждой  минуте
этой охоты.
   Возле скального выхода была пара песчаных пещерок. Там было всегда  сухо,
и там мы устраивали себе привал на час-другой. И  они  были  хорошо  укрыты.
Добраться до них можно было только по почти отвесному травянистому склону.
   И в одну из них я заполз.
   И ничего мне больше не оставалось делать, как лечь и закрыть глаза.
 
Глава восьмая 
В душе мне одиноко, будто мир не настоящий 
 
   Где-то после полуночи я проснулся. Полностью бодрый,  и  в  ушах  звенела
тишина. Подползя по песчаному полу к выходу, я выглянул.
   Ночь была тиха и прохладна. Ни  звезд,  ни  луны.  А  подо  мной  неясные
очертания деревьев леса.
   Пока я смотрел, через  долину  метнулась  полоса  света.  Она  пришла  со
стороны деревни, отраженный ее свет выхватил из темноты виадук с дорогой.
   Насколько я мог судить, она появилась из церкви на склоне холма.
   И сейчас, сидя у входа в пещеру, я мог бы поверить, что вся  внутренность
церкви, от паперти до купола, - это один кусок ослепительного света.  И  тут
кто-то распахнул дверь церкви.
   Спущенный с цепи свет прыгнул через всю  долину  твердым  и  прямым,  как
второй мост, лучом, таким твердым, что грузовик мог бы по нему проехать.
   Один, два, три... Оказалось, что я считаю секунды. На счете  ?пять?  свет
резко погас, и тьма навалилась так тяжело, что трудно стало дышать.
   Я вернулся ползком в угол пещеры. Что это был за свет?  Кто  его  сделал?
Зачем? Как?
   Я не знал. Знал я только одно: что мир сегодня ночью  совсем  не  тот,  в
котором я проснулся утром.
   И каково мне в тот момент было?
   Есть такая песня Сида Баррета. Называется  ?Поздняя  ночь?.  Описывается,
как это бывает - скатываться в душевную болезнь. И в этой песне  есть  такая
строчка: ?В душе мне одиноко, будто мир не настоящий?. Если вы  ее  слышали,
то знаете, что это самая грустная песня в мире.
   Я лежал, свернувшись в углу пещеры, и в голове ходила и ходила  по  кругу
эта строчка: ?В душе мне одиноко, будто мир не настоящий?.
   Боже  ж  ты  мой...  Бедный  Ник  хрен-с-ним  Атен.   Был   бы   я   хоть
университетский профессор или какое другое  такое  же  умное  говно,  вы  бы
сейчас держали в руках слова, ясно и  логично  объясняющие,  что  случилось.
Было бы ясное, как стекло, описание взорванной  и  всплывшей  брюхом  кверху
цивилизации.
   Да только у меня это не получилось бы. В душе мне было одиноко, будто мир
не настоящий. И песенка эта торчала в голове, как призрак в старом замке.  Я
был одинок. Я был испуган. И не знал, буду ли я жив завтра в это время.
   А потом я услышал чей-то поющий голос.