ственный цвет, который он носил, - красный с головы до  ног.
Это приводило отца в бешенство. Но было и другое. За  первую  неделю  работы
Верджила Сайкса на заводе я  отвез  на  двадцать  ящиков  готовой  продукции
больше, чем обычно. Во вторую неделю квота выросла  более  чем  на  тридцать
ящиков. Я не ошибаюсь - счет вели мои стонущие мышцы.
   Загадка постепенно разъяснилась  благодаря  мистеру  Рафаэлли.  Работа  в
руках мистера Сайкса буквально горит, и мистер Рафаэлли никогда в жизни  еще
такого не видел. По заводу поползли  слухи,  что  мистер  Сайке  работал  на
многих заводах нашего побережья  и  на  каждом  благодаря  ему  производство
продукции увеличивалось на  двадцать  -  тридцать  процентов.  Этот  человек
никогда не прохлаждался, никогда не уставал  и  даже  не  прерывался,  чтобы
попить водички. Когда он трудился на каком-то заводе крайнего Юга, про  него
каким-то образом узнал мистер Линдквист и  переманил  к  себе.  Единственным
условием переезда в Грейстоун-Бэй мистер Сайке выдвинул  следующее:  дом,  в
котором ему предстоит жить, должен быть выкрашен снаружи и изнутри  в  самый
яркий красный цвет, какой только смогут достать маляры.
   - Эта деревенщина гораздо моложе меня, - говорил отец за ужином. - В  его
возрасте я работал не хуже. - Но мы все знали, что это не так. Мы все знали,
что никто на заводе  не  может  работать  так,  как  он.  -  Если  он  будет
продолжать в том же духе, он просто  запорет  свою  машину!  Посмотрим,  что
тогда скажет мистер Линдквист.
   Но спустя примерно неделю прошел слух, что Сайксу предложили  обслуживать
две шлифовальные машины одновременно. Он легко управлялся с обеими; скорость
его действий была вполне сопоставима с машинами.
   Отцу красный дом стал сниться в ночных кошмарах. Порой  он  просыпался  в
холодном поту, кричал и метался.  Выпив,  он  разглагольствовал  о  покраске
нашего собственного дома в ярко-синий или желтый цвет - но все мы знали, что
мистер  Линдквист  не  позволит  ему  этого.  Нет,  Верджил  Сайке  оказался
исключением. Он был другим, и только поэтому мистер Линдквист  позволил  ему
жить в красном доме среди сплошных  серых  домов.  А  однажды  вечером,  как
следует выпив, отец произнес то, что явно давно вертелось у него на уме.
   - Бобби, сынок, - сказал он, положив руку мне на плечо. - А что,  если  с
этим проклятым коммунячьим домом случится  какая-нибудь  неприятность?  Что,
если кто-нибудь решит  устроить  небольшой  костерчик  и  этот  красный  дом
возьмет и...
   - Ты с ума сошел! - не дала ему договорить мать. - Сам не понимаешь,  что
ты несешь!
   - Заткнись! - рявкнул он. - У нас мужской разговор.
   Ну, после этого началась очередная свара, и я поспешил убраться из  дому.
Мне захотелось побыть одному, и я отправился к церкви.
   Я просидел там до часу ночи, а  может,  и  до  двух.  Во  всяком  случае,
возвращался уже в полной темноте. Аккардо-стрит затихла, ни в одном из домов
свет не горел.
   Но на крылечке красного дома я заметил  легкую  вспышку.  Спичка.  Кто-то
сидел на крыльце и закурил сигарету.
   - Привет, Бобби, - услышал  я  негромкий  голос  Верджила  Сайкса  с  его
характерным южным прононсом.
   Я приостановился, недоумевая, как он мог меня  разглядеть,  поздоровался,
затем продолжил путь к себе домой, поскольку был совершенно не в  настроении
с ним беседовать и вообще относился к нему как к своего рода привидению.
   - Погоди, - продолжил он. Я опять остановился. - Может, зайдешь? Посидим,
поболтаем?
   - Не могу. Уже слишком поздно.
   - О нет, слишком поздно никогда не бывает, - негромко  рассмеялся  он.  -
Заходи.  Давай  поговорим.  Я  поколебался,   вспоминая   свою   комнату   с
потрескавшимся  потолком.  Там,  в  этом  сером  доме,  храпит  отец,  мать,
наверное, бормочет во сне... Развернувшись, я пересек улицу  и  поднялся  на
крыльцо красного дома.
   - Присаживайся, Бобби, - предложил Верджил. Я устроился в  кресле  с  ним
рядом. В темноте много не разглядишь, но я чувствовал, что кресла - красного
цвета. Кончик сигареты тлел ярко-оранжевым  цветом,  а  в  глазах  Верджила,
казалось, отражаются огоньки пламени.
   Мы немного поговорили про завод. Он  спросил,  нравится  ли  мне  там,  я
ответил, что да, нормально. О, он задавал много вопросов - что я люблю и что
не  люблю,  как  я  отношусь  к  Грейстоун-Бэй.  Спустя  некоторое  время  я
сообразил, что выложил ему всю подноготную, рассказал о том, о чем никогда в
голову не пришло бы рассказывать родителям. Не  знаю  почему,  но  во  время
разговора G ним я чувствовал себя так удобно и комфортно, словно сидел перед
теплым, надежным гудящим камином в, холодную тревожную ночь.
   -  Взгляни  на  эти  звезды!  -  вдруг  произнес  Верджил.  -  Видел   ты
когда-нибудь нечто подобное?
   Верни, раньше я не обращал на них внимания, - но теперь всмотрелся.  Небо
было полно мерцающих точек, тысячи и тысячи которых сияли над  Грейстоун-Бэй
как алмазы на черном бархате.
   - Знаешь, что они собой представляют? - спросил он. - Это огненные  миры.
О да! Они созданы из огня, и до того момента, как погаснут, горят невероятно
ярко. Очень ярко горят. Понимаешь, огонь созидает - и  он  же  разрушает,  и
порой это может происходить одновременно. - Он посмотрел мне в лицо.  Огонек
сигареты сверкал в его оранжевых глазах. - Отец твой не очень хорошо ко  мне
относится, верно?
   - В каком-то смысле - да, - признался я. - Но в основном это из-за  дома.
Он терпеть не может красный цвет.
   - А я жить без него не могу, - ответил он. - Это цвет огня. Мне  нравится
этот цвет. Это цвет обновления и энергии.., и изменения. По-моему, это  цвет
самой жизни.
   - Поэтому вы захотели перекрасить дом из серого в красный?
   - Верно. Не могу жить в сером доме. И Эви не может, и  дети.  Видишь  ли,
мне кажется, что дома во многом похожи на людей, которые  в  них  живут.  Ты
только оглянись кругом, посмотри на эти серые дома,  и  сразу  почувствуешь,
что у их обитателей - серые души. Может, не они сами так выбрали, а может, и
они. Я говорю только о том, что каждый может сделать свой  выбор  -  если  у
него достаточно мужества.
   - Мистер Линдквист не позволит всем красить дома как им вздумается. Вы  -
другое дело, потому что вы очень хорошо работаете.
   - Я так хорошо работаю, потому что живу в красном доме, - сказал Верджил.
- Я не поеду ни в один город, если не смогу жить в таком.  И  я  всегда  это
четко и ясно оговариваю, прежде чем вести разговор о деньгах. Видишь  ли,  я
сделал свой выбор. Может, я никогда не стану миллионером и никогда  не  буду
жить в роскошном особняке, но с моей точки зрения я -  богач.  Ибо  что  еще
нужно человеку, кроме возможности свободно делать свой выбор?
   - Вам легко говорить.
   - Бобби, - негромко продолжал Верджил. - Каждый может выбирать,  в  какой
цвет красить стены своего дома. Не имеет  значения,  кто  ты,  насколько  ты
богат или беден, - ведь именно ты живешь  в  стенах  этого  дома.  Некоторые
хотят быть красными  домами  среди  серых,  но  все-таки  позволяют  кому-то
другому покрасить их в серый. - Он внимательно посмотрел на  меня.  Сигарета
погасла. Вспыхнуло маленькое пламя, и он раскурил новую. -  В  Грейстоун-Бэй
слишком много серых домов. Среди них  много  старых,  но  есть  и  такие,  у
которых это еще впереди.
   Он говорил загадками. Как я уже сказал, в нем было что-то от  привидения.
Некоторое время он сидел молча, потом я встал и сказал,  что  мне,  пожалуй,
лучше идти спать, поскольку завтра очень рано вставать на работу. Он пожелал
мне спокойной ночи, и отправился через улицу.
   Только у себя в комнате я сообразил,  что  в  руках  Верджила,  когда  он
прикуривал вторую сигарету, я не заметил ни спичек, ни зажигалки. Я сошел  с
ума - или пламя возникло прямо из его указательного пальца?
   Много старых, сказал Верджил. И тех, у кого это впереди.
   Я заснул, размышляя над этой фразой.
   Мне показалось,  что  я  только-только  сомкнул  глаза,  когда  над  ухом
раздался голос отца:
   - Подъем, Бобби! Вот-вот завод загудит! За следующую неделю  на  грузовую
площадку завода поступило на тридцать пять контейнеров больше нормы. Мы едва
успевали управляться с ними - с такой  скоростью  они  приходили  к  нам  из
упаковочного цеха. Отец только качал головой, рассказывая, с какой скоростью
способен работать Верджил Сайке. По его  словам,  тот  носился  между  двумя
машинами так, что воздух казался горячим, а красная одежда  Верджила  просто
дымилась.
   Как-то вечером мы вернулись домой и застали  мать  в  полной  панике  Она
сказала, что звонила миссис Эвери, которая живет в  двух  домах  от  нас  по
Аккардо-стрит. Миссис Эвери  кое-что  пронюхала  насчет  красного  дома.  Ей
удалось заглянуть в кухонное окно. Она увидела  миссис  Эви  Сайке,  стоящей
рядом с плитой. Та включила на полную мощность все горелки и склонилась  над
ними, как обычно поступает  человек,  если  хочет  посильнее  освежиться  от
работающего вентилятора.  И  миссис  Эвери  клялась,  что  видела  и  вторую
женщину, которая прямо нагнулась над плитой  и  прижалась  к  пламени  лбом,
словно к куску льда.
   - Бог мой, - прошептал отец. - Они не люди! Как только я их увидел, сразу
понял,  что  здесь  что-то  не  так!  Их  нужно  выгнать  из  Грейстоун-Бэй!
Кто-нибудь обязан спалить этот проклятый красный дом к чертовой матери!
   И на этот раз мать ничего не сказала ему. Да простит  меня  Бог,  я  тоже
ничего не сказал. Много старых.  И  тех,  у  кого  это  впереди.  По  заводу
разнесся слух, что Верджил Сайке собирается работать  на  трех  шлифовальных
машинах сразу. И кое-кому из этого цеха грозит увольнение.
   Вы знаете, как создаются слухи. Иногда в них  есть  зерно  правды,  но  в
большинстве случаев они лишь накаляют обстановку. Как бы то  ни  было,  отец
теперь по три раза в неделю по дороге домой делал крюк к винной лавке. Когда
он сворачивал на Аккардо-стрит и видел красный дом, его бросало  в  пот.  По
ночам он почти не мог спать и порой часами сидел в гостиной, обхватив голову
руками, а если я или мать осмеливались сказать хоть слово, вспыхивал  словно
порох.
   В конце концов одним жарким августовским  вечером  он,  обливаясь  потом,
произнес ровным голосом:
   - Я задыхаюсь. Это все красный дом. Я чувствую, как он высасывает из меня
жизнь. Боже милостивый, я этого больше не  вынесу.  -  Он  встал  с  кресла,
посмотрел на меня и сказал:
   - Пойдем-ка выйдем, Бобби.
   - Куда мы? - спросил я по пути к машине. Красный дом  сиял  огнями  через
дорогу.
   - Не задавай вопросов. Просто делай, как я скажу. Садись.  Надо  кое-куда
съездить.
   Я подчинился. Мы отъехали от тротуара, я оглянулся, и показалось,  что  в
окне красного дома мелькнул чей-то силуэт.
   Отец приехал в какое-то захолустье и нашел хозяйственный магазин, который
еще был открыт. Он купил две трехгаллонные канистры для  бензина.  Еще  одна
лежала у нас в багажнике. Потом мы поехали на автозаправочную  станцию,  где
нас никто не знал, и заправили все три. На обратном пути от  запаха  бензина
меня чуть не стошнило.
   - Это  необходимо,  Бобби,  -  проговорил  отец.  Глаза  его  лихорадочно
блестели, в лице - ни кровинки.  -  Мы  с  тобой  должны  это  сделать.  Мы,
мужчины, должны быть заодно, верно? Нам обоим от этого будет  лучше,  Бобби.
Это семейство Сайксов - это не люди.
   - Они другие, хочешь сказать? - выдавил я, хотя сердце у меня  колотилось
как бешеное и спокойно рассуждать я не мог.  -  Да.  Другие.  Они  чужие  на
Аккардо-стрит. На нашей улице нам не нужно никаких красных домов. Сотни  лет
все шло хорошо, и мы восстановим все как было, верно?
   - Ты хочешь.., убить их? - прошептал я.
   - Нет! Черт побери, нет! Я не хочу никого убивать! Я просто разведу огонь
и тут же начну вопить о пожаре. Они проснутся и выбегут через заднюю  дверь.
Никто не пострадает.
   - Они поймут, что это ты.
   - А ты скажешь, что мы смотрели кино по телеку.  И  мать  подтвердит.  Мы
придумаем, что сказать. Черт побери, Бобби, ты со мной или против меня?
   Я не ответил, потому что не знал, что сказать. Что хорошо  и  что  плохо,
когда ты кого-то любишь?
   Отец дождался, когда погаснут все  окна  на  Аккардо-стрит.  Мать  сидела
вместе с нами в гостиной. Она молчала и даже не смотрела в нашу сторону.  Мы
ждали, пока закончится  шоу  Джонни  Карсона.  Потом  отец  сунул  в  карман
зажигалку, подхватил две  канистры  и  сказал,  чтобы  я  взял  третью.  Ему
пришлось  повторять  дважды,  но  я  все-таки  взял.  При  всех  выключенных
лампочках и мерцающем экране телевизора мы с отцом вышли из комнаты, перешли
улицу и тихо поднялись на крыльцо красного дома. Вокруг было темно и тихо. У
меня  вспотели  ладони,  и  я  чуть  не  выронил  канистру,  поднимаясь   по
ступенькам.
   Отец начал поливать бензином все подряд. Опустошив обе канистры, он вдруг
обернулся, увидел, что я стою просто так; и зашипел:
   - Выливай быстрее, что стоишь! Давай, Бобби!
   - Отец, - выдавил я. - Прошу... Не делай этого.
   - Боже всемилостивый! - Он выхватил мою канистру и вылил ее на крыльцо.
   - Отец, не надо... Они же ничего плохого не сделали. Только  потому,  что
они другие... Только потому, что они живут в доме другого цвета...
   - Они не должны быть другими! - ответил отец. Голос его звучал твердо,  и
я понял, что он по-своему прав. - Нам не нравятся другие! Нам не нужны здесь
никакие другие! - Он вытащил из кармана тряпку,  прихваченную  на  кухне,  и
начал рыться в карманах в поисках зажигалки.
   - Пожалуйста... Не надо! Они нам ничего  не  сделали!  Давай  забудем  об
этом, ладно? Можно же просто уйти отсюда...
   Зажигалка вспыхнула. Он поднес к язычку пламени тряпку.
   Много старых, вспомнил я. И тех, у кого это впереди.
   Это я. Верджил Сайке говорил про меня.
   В этот момент я подумал о шестеренках.  Миллионы  и  миллионы  шестеренок
проходят по ленте конвейера, и все они - абсолютно одинаковые. Я  подумал  о
бетонных стенах  завода.  Я  подумал  о  машинах,  их  постоянном  глухом  и
ритмичном гуле. Я подумал о клетке серого щитового домика, потом взглянул  в
испуганное лицо отца, освещенное оранжевым пламенем, и понял, что он страшно
боится  всего,  что  за  пределами  этих  серых  щитовок,   -   случайности,
возможности выбора, любого шанса, самой жизни... Он был напуган до смерти, и
я в тот самый момент понял, что больше не смогу быть сыном своего отца.
   Я подошел и схватил его за руку. Он посмотрел на меня так, словно  увидел
впервые.
   И я услышал свой голос - теперь твердый голос  постороннего  человека,  -
голос, который произнес "нет".
   Но  прежде  чем  отец   успел   среагировать,   красная   входная   дверь
распахнулась.
   На пороге появился Верджил Сайке. Его оранжевые глаза  сверкали.  Во  рту
торчала зажженная сигарета. За ним  стояли  жена  и  дети  -  еще  три  пары
блестящих оранжевых глаз, словно маленькие лесные костры в ночи.
   -  Приветствую,  -  по-южному  протяжно  произнес   Верджил.   -   Решили
повеселиться?
   Отец что-то бессвязно забормотал. Я  по-прежнему  крепко  держал  его  за
запястье.
   - В Грейстоун-Бэй стало одним серым домом меньше, Бобби,  -  улыбнулся  в
темноте Верджил.
   И уронил сигарету под ноги, на пропитанные бензином доски.
   Мгновенно, с хлопком, взвился огромный язык пламени. Я попытался схватить
Верджила, но тот отшатнулся. Сухие доски крыльца занялись  в  одну  секунду.
Отец столкнул меня на землю. Мы выбежали на улицу, вопя в два голоса,  чтобы
Сайксы спасались через заднюю дверь, пока не загорелся весь дом.
   Но они не стали этого делать. О нет. Верджил взял одного из детей на руки
и сел с ним в красное кресло, жена взяла другого и села в соседнее  -  прямо
среди бушующего огня. Крыльцо полыхало жарким,  ярким  пламенем;  мы  оба  с
ужасом и изумлением смотрели, как всех четверых лизали огненные языки. Но их
пламенеющие фигуры оставались в своих креслах в полном  спокойствии,  словно
наслаждаясь приятным деньком на пляже. Я видел, как Верджил кивнул. Я  видел
улыбку Эви за мгновение до того, как вспыхнуло ее лицо. Дети превратились  в
клубки пламени  -  радостные  огненные,  клубки,  весело  подпрыгивающие  на
родительских коленях.
   И тогда я кое-что сообразил. Такое, о чем лучше глубоко не задумываться.
   Я понял: Они изначально были созданы из огня.  И  теперь  возвращаются  в
свое привычное состояние.
   Искры, поднимались высоко в чернее, небо, плыли там  и  сверкали,  словно
звезды - огненные миры. Четыре фигуры начали терять очертания.  Не  было  ни
криков, ни стонов. Наоборот, мне показалось, что я слышу смех Верджила.  Так
мог смеяться только самый счастливый человек на свете.
   Или нечто, представшее в человеческом облике.
   По всей Аккардо-стрит в домах начали вспыхивать  окна.  Пожар  разгорелся
вовсю, и красный дом уже почти превратился в руины. Я видел,  как  искры,  в
которые превратились фигуры Сайксов, взвились в небо,  высоко  в  небо  -  и
затем медленно поплыли вместе над Грейстоун-Бэй. Но погасли они или полетели
дальше - я не знаю. Послышались сирены пожарных машин. Я посмотрел на  отца.
Посмотрел долгим, внимательным взглядом,  потому  что  хотел  запомнить  его
лицо. Он выглядел таким маленьким. Таким маленьким.
   А потом я повернулся и пошел по Аккардо-стрит - прочь от  горящего  дома.
Отец пытался схватить меня за руку, но  я  освободился  с  такой  легкостью,
словно отмахнулся от тени. Я дошел до  конца  Аккардо  и  не  останавливаясь
пошел дальше.
   Я люблю и мать и отца. После того как нанятый мною катер доставил меня  в
небольшой порт милях в тридцати от Грейстоун-Бэй, я позвонил им. Они были  в
порядке. Красный  дом  сгорел,  но  пожарные,  разумеется,  никаких  тел  не
обнаружили. Единственное, что от них осталось,  -  красный  помятый  фургон.
Наверное, его отволокли на автомобильную свалку, и  слепой  старик,  который
живет там, обзавелся новым спальным местом.
   У  отца  были  кое-какие  неприятности,  но  он   отговорился   временным
помутнением сознания. Любой на Аккардо-стрит знал, что Бык  "немного  того",
что он здорово психовал последнее время и много пил. Мистер Линдквист, как я
узнал позже, был весьма озадачен всей этой историей -  впрочем,  как  и  все
остальные, но щитовые дома дешевые, поэтому он решил строить  напротив  моих
предков белый кирпичный дом. Мистер Линдквист все равно собирался постепенно
избавиться от всех щитовых домишек и  вместо  них  построить  для  заводских
рабочих более основательные. Так что  это  событие  просто  подтолкнуло  его
Родители, разумеется, просили меня вернуться. Обещали мне все, что  угодно.,
Говорили, что могу в любой момент пойти учиться в колледж. Ну и так далее.
   Но голоса их звучали неубедительно. Я слышал ужас в этих голосах,  и  мне
их очень жалко, потому что они поняли -  стены  их  клетки  выкрашены  серым
цветом. О, когда-нибудь я вернусь в Грейстоун-Бэй - но не сейчас. Не раньше,
чем пойму, кто я есть и что я есть. Сейчас я Боб Дикен.
   Так я до сих пор и не могу разобраться. Было ли  это  запланировано?  Или
произошло по чистой случайности? Случайно ли эти  создания,  любящие  огонь,
приобщили меня к своей жизни, или  преднамеренно?  Знаете,  говорят,  дьявол
мечтает об огне. Но кем бы ни были эти Сайксы, они вырвали меня  из  клетки.
Они - не Зло. Как говорил Верджил Сайке, огонь и создает, и разрушает.
   Они не погибли. О нет. Они просто.., в каком-то другом месте. Может,  мне
еще доведется встретиться с ними. Все может быть.
   Я могу не стать красным домом. Я  могу  стать  синим,  или  зеленым,  или
какого-нибудь такого цвета, которого даже еще не знаю. Но  я  знаю  -  я  не
серый дом. Это я знаю наверняка.
   Вот и вся история.