рание. Роялистов в нем уже
нет.  Справа  --  минималисты,  сторонники  конституционной  монархии, центр
составляют либеральные  республиканцы, так  называемые "жирондисты", а левую
радикальную  демократию возглавляют Марат и  Робеспьер  из  клуба якобинцев.
(Революционный  демократический  клуб  якобинцев, распущенный  в  1794 году,
собирался в монастыре св. Якоба). Пока бал правят жирондисты.
     В  начале  1792  года  начинается война между  революционной Францией и
вторгшимися на ее  территорию европейскими  монархическими государствами  --
Габсбургским, Пруссией и Швецией.
     Позднее   к  этой   коалиции   присоединяется  и  Англия.  Одновременно
вспыхивает восстание  роялистски настроенных  католиков в  Бретани и Вандее.
Как  ни удивительно,  спешно  созданная народная  армия  Франции  не  только
выстояла, но даже перешла в наступление на Германию.
     В августе того же года толпы парижан ворвались  в Тюильри.  На  сей раз
королевская  семья  была уже фактически посажена под арест, король  в Темпл,
остальные  в Консержери. Законодательное собрание было распущено и  заменено
Национальным конвентом,  который должен был стать постоянным законодательным
корпусом. Впервые он  собрался 21 сентября 1792 года. На этом заседании было
ликвидировано королевство и провозглашена Французская Республика.
     Ситуация драматически революционизируется.
     К  власти приходит радикальная мелкая буржуазия; она ослабляет  позиции
жирондистов, пытавшихся этот процесс остановить,  и устанавливает якобинскую
диктатуру. Огромный авторитет в Конвенте  обретает Дантон. Влиятельной силой
становятся санкюлоты (называвшиеся так потому, что они не носили обычные для
периода  рококо короткие штаны), на  которых более  всего опираются  главные
представители революционно-демократической диктатуры.
     Наряду с  Национальным конвентом  в апреле 1792  года возникает Комитет
общественного  спасения,  возглавляемый  Робеспьером.  Начинаются  казни.  С
помощью  только  что  изобретенной  гильотины  в  январе   казнен  последний
дореволюционный Бурбон на французском троне; та же  участь постигла королеву
и  почти всех  аристократов, которым не  удалось  бежать  за  границу. Затем
приходит   черед   жирондистов,   представителей  торговой  и   промышленной
буржуазии.  При этом падают головы не только врагов революции. Революционный
трибунал  выносит  смертные приговоры и представителям крайне левых. 10 июня
1794  года  Национальный  конвент  принимает  предложение  Кутона  (близкого
соратника  Робеспьера)  об упрощении процесса в  соответствии  с законом  "о
подозрительных" -- чтобы враги революции могли быть быстрее наказаны. Террор
достигает неслыханных масштабов.
     Был,  однако,  не только  террор,  была  и  лихорадочная реформаторская
деятельность.   Революционно-демократическая    диктатура   приняла    новую
конституцию, провозглашавшую и право на труд. Было довершено решение главной
революционной  задачи --  аграрного вопроса.  Было отменено и старое деление
страны на провинции и введена действующая по сей день система департаментов,
усовершенствованная  затем  еще Наполеоном Бонапартом. Был даже принят новый
календарь.  И,  по  нему,  9  термидора   (27  июля)  1974  года   вспыхнуло
антиякобинское восстание (якобинцы во главе с Робеспьером были на этом этапе
Великой  французской  революции  практически ее гегемонами, а потому  на них
ложилась  ответственность за революционную диктатуру террора). В тот же день
Робеспьер  и  его ближайшие сподвижники  были арестованы. Сутки спустя вождь
якобинцев без суда и следствия был казнен.
     Революционно-демократическая диктатура  сменилась правлением правых, то
есть верхушки крупной  буржуазии. Их называли термидорианцами. На сей раз на
гильотину   посылали  радикальных   демократов,   якобинцев.  Как  сторонник
Робеспьера  в это  время  арестован  и  молодой  бригадный генерал  Наполеон
Бонапарт...
     Национальный конвент заменили  Совет пятисот и Совет старейшин во главе
с Директорией (из пяти директоров), которая спустя  год  взяла  в  свои руки
власть в стране.
     9  ноября  1799   года  с  Директорией  покончила  диктатура  Наполеона
Бонапарта, который возглавил Францию сначала как ее консул, а через пять лет
стал императором...
     Революция  закончилась,  но  остались  живы  ее  идеи. Сознательно  или
подсознательно их распространяли по Европе и солдаты наполеоновской "великой
армии".  Эти  идеи в полную  силу  вспыхнули  а  революционном 1848  году, и
погасить их не удалось уже никому.
     Идеалы  Великой французской  революции  пережили  неоднократные попытки
реставрации Бурбонов и интервенцию альянса консервативных держав. Постепенно
они  стали  идеалами общеевропейскими;  росло  стремление  акцентировать  их
социальный аспект.  Особенно  ярко это  проявилось в  великие  дни Парижской
Коммуны.
     У них есть свои приливы и отливы, но они живут, они бессмертны.
     Но  вернемся к ходу революции. Она  развертывалась на огромном полотне,
где  сияли и  гасли  фигуры ее  ораторов  и  вождей.  Что  касается основных
исторических  фактов,  то  тут  в  основном  особых  проблем  нет.  Проблемы
возникают в зависимости от того, под каким углом на них смотрят.
     Их  имена  всегда   притягивали  к   себе  историков.  А  некоторые  их
неординарные  поступки и трагические  развязки побуждали  задуматься также о
поведении и характерах этих революционеров, поскольку зачастую они  казались
странными.
     Итак,  зададим  себе  вопрос: можно  ли обнаружить  у  лидеров  Великой
французской  революции особенности, которые  неврологам  могли бы показаться
недугами? О тяжелых заболеваниях такого рода не может быть и речи -- иначе о
них  было  бы  упомянуто  в  доступной  литературе,  ведь  с  той  поры,  по
историческим меркам, времени прошло не так уж много.
     Могли, однако, иметь место мелкие неврологические нарушения, незаметные
для непосвященного,  но угадываемые  врачом. И такие нарушения могли создать
впечатление "странности".
     Первым  нашим пациентом в  ряду  великих  деятелей Великой  французской
революции является
     Оноре  Габриэль  Рикети,  граф де Мирабо, наиболее  значительная фигура
первого этапа революции  (1789--1791). Он родился в  замке Ле Биньон (1749),
но  в полном  смысле родовым  следует считать  принадлежавший его  предкам с
шестнадцатого столетия провансальский замок Мирабо.
     "Трудные  роды  едва  не   стоили   матери  жизни.  Новорожденный  имел
искривленную  ножку и  непомерно  большую голову.  В  раннем детстве мальчик
часто болел; когда ему было три года, он заболел  оспой, оставившей следы на
его  лице.  Но  благодаря  сильному  организму ему  удалось  преодолеть  все
болезни. Он быстро  зрел физически и духовно, и учителя вскоре открыли в нем
бесспорные интеллектуальные  способности", --  утверждает А.  3.  Манфред. К
тому  же  Мирабо  унаследовал  от  своих  предков  стремление  к  свободе  и
независимости, а также гордыню, часто граничащую с необузданностью.
     Его отец, уверенный в себе и гордый аристократ, маркиз Мирабо, с самого
начала относился  к сыну  пренебрежительно,  твердя, что от старинного  рода
Мирабо в том нет ровным счетом ничего и что свои дурные свойства и внешность
он  унаследовал от матери, баронессы де Васан, которую  маркиз ненавидел и с
которой позднее фактически разошелся, поскольку женился на ней исключительно
ради денег.
     Оноре -- как было привычным у "дворянства шпаги" --  готовили к карьере
военного.  Но  когда он пожелал иметь собственный  полк (что тогда  не  было
редкостью),  отец отказался ему его купить. Тем  не менее, Оноре не  намерен
жить иначе, чем в то время  соответствовало  его происхождению.  Он избирает
несложный путь -- делает долги. Маркиз их оплачивать не желает и действует в
отношении  сына  все более жестко.  Так Оноре  постепенно познает  наихудшие
тюрьмы  бурбонской  Франции -- остров Ре, замок Иф, Винценне. В Винценне  он
попал за один из  самых шумных скандалов, шокировав  им не только отца, но и
всю  аристократию: им была  похищена  и увезена в  Швейцарию  Софи де Монье,
супруга главы безансонского парламента.
     На основе своего недоброго опыта с правившей тогда элитой, для  которой
по существу не было никаких  запретов,  Оноре пишет свое первое политическое
произведение, "Рассуждения  о  деспотизме".  Через несколько лет  появляются
"Рассуждения о  lettres de cachet и  о государственных  тюрьмах".  Однако  в
Винценне он  пишет и  то, что  остается  бессмертным спустя  два столетия --
письма Софи. Эти письма по праву занимают свое место в литературе.
     Потрясений в жизни Мирабо  было  достаточно. Одно из  них  он пережил в
1770 году. Отец вдруг пригласил  его к себе --  не  из любви или симпатии, а
чтобы попросить о помощи. Решалась судьба огромного наследства, оставленного
бабкой  Оноре по матери. Сын был послан к матери, которую следовало в чем-то
переубедить.  Та вместо  ответа прицелилась и выстрелила -- пуля пролетела в
нескольких сантиметрах от головы потомка...
     Для  аристократии он всегда оставался  enfant terrible . Неудивительно,
что провансальское дворянство отвергло его, когда в 1789 году он хотел стать
его кандидатом в Генеральные штаты.
     Так  Мирабо  оказался в списке  кандидатов "третьего сословия" -- и был
избран,  чтобы  вскоре  стать  одной  из  ярчайших  личностей  Национального
собрания.   Он    был   одарен   большим   ораторским    талантом,   который
продемонстрировал за шесть лет до  этого при пересмотре процесса, на котором
был осужден за похищение Софи де Монье.
     В  Национальном собрании он возглавляет тех членов "третьего  сословия"
(тогда  они  составляли  большинство), которые выступают  за конституционную
монархию,  подобную   английской.  Он  отстаивает  ряд  прогрессивных  идей,
например,  принцип   свободы   вероисповедания.   Мирабо  обретает   широкую
популярность среди простых парижан. Те называют его "маман" Мирабо.
     Но  он  честолюбив  и хотел бы  войти  в  новое  правительство.  Однако
Национальное собрание принимает решение, по  которому ни  один из его членов
не  может  быть  министром,  В  итоге   он  становится  неким   "советником"
королевского  двора. Мирабо  был  революционером,  но монархию ему  хотелось
реформировать и демократизировать, а не уничтожить. В  этом смысле его можно
считать типичным представителем первого периода революции, счастью для своей
популярности --  и для себя  --  Мирабо умирает уже в апреле  1791  года. По
неподтвержденным сведениям, его постигла сначала какая-то глазная болезнь, а
потом  к  ней  прибавились постоянные резкие боли  в области  живота.  После
некоторого  улучшения состояние вновь  осложнилось. На  этот  раз речь  шла,
видимо, о  воспалении подбрюшья, с которым  уже ничего нельзя было поделать.
Мирабо  устроили  пышные  похороны.  Но когда  через  два года  на основании
секретных королевских  документов стало известно о его  связях с королевским
двором, разочарованные  поклонники  принялись  разрушать его  скульптуры,  а
останки были убраны из Пантеона.  Их  место заняли останки Жана Поля Марата.
Но и те оставались там недолго...
     И все-таки  --  можно ли обнаружить у  Мирабо  признаки неврологических
нарушений?
     Конечно. И один из них бесспорен. Это некий "эксгибиционизм".  Он прямо
купается  в своих  ораторских успехах  --  возможно, компенсируя таким путем
лишения  безрадостной молодости и  неудавшуюся семейную жизнь, -- и в период
своей парламентской деятельности часто изображается в гротескных театральных
позах. Известны его высказывания, рассчитанные скорее на анналы истории, чем
на  какую-либо действенность.  Так  характеризуют,  например,  его  отповедь
маркизу де Брезу,  главному придворному церемониймейстеру, когда тот зачитал
в Палате  волю  короля, предписывающего депутатам разделиться по сословиям и
заседать отдельно. Мирабо, якобы,  ответил так: "Вы, не имеющий среди нас ни
места,  ни  слова, идите  к тем, кто вас сюда послал,  и скажите им, что  мы
находимся здесь по  воле  народа, и что изгнать нас отсюда они смогут лишь с
помощью  вооруженного   насилия".  Почти   наверняка   "для   истории"  были
предназначены его последние слова: "Саван монархии уношу с собой в гроб".
     Тем не менее он был оратором божьей  милостью и умел зажечь слушателей.
"Свои речи он  сначала пишет, но потом умеет, благодаря своему темпераменту,
настолько их оживлять, что однажды актер  Моле  отвесил ему поклон: Граф, Вы
ошиблись в выборе профессии!" -- указывает П. Сагнац.
     Эти   черты  позерства  дают  основание   полагать,  что  Мирабо   было
свойственно гистрионство,  один из элементов  истеричного характера.  Другой
его  элемент, повышенная сугестибильность,  у него,  хотя и  не был доказан,
однако,  не исключается. И все же мы не встречаемся в этой  связи с обычными
истерическими     проявлениями    (истерические    приступы,    истерическая
нечувствительность и т. п.).
     Истерические приступы являются наиболее серьезными  формами  неврозов и
чаще  встречаются  у  женщин;  отсюда их наименование  (гистерос  -- матка),
идущие от Гиппократа.
     Таким  образом,  признаки  частично  истеричного  характера  у  Мирабо,
несомненно, были.
     Некоторые  крайности  в его поведении (например, установление  связей с
королевским  двором в  конце жизни, наряду с искренним неприятием  деспотии)
можно объяснить как форму протеста, бурлившего в его истерическом характере.
Невротические   состояния   стали  продолжением   врожденного   расстройства
центральной нервной системы. Следствие тяжелых родов -- крупная голова.
     Это никак не уменьшает его бесспорного величия  как одного из вождей на
первом этапе Великой Французской революции.
     Русская  царица  Екатерина  II,  заигрывавшая  с  Вольтером и  Дидро  и
претендовавшая  на  репутацию  завзятой  демократки,  в  замечании на  полях
радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву"  у строки, дающей  высокую
оценку Мирабо,  написала: "Здесь  он хвалит  Мирабо,  который заслуживает не
одной, а нескольких виселиц".
     И напротив -- спустя примерно три четверти столетия после смерти Мирабо
Карл Маркс назвал его в первом томе "Капитала" "львом революции".
     Другой наш пациент
     Жан Поль Марат пережил Мирабо  всего  на два года,  но его деятельность
распространяется уже на последующие,  более  драматичные этапы революции. Он
стоял  в авангарде политической  жизни Франции  также с  самого  начала,  но
наибольшее  влияние  оказал  на нее  в  период Законодательного  собрания  и
первого  года  деятельности   Национального  конвента   (1791  --1793).   Он
принадлежал к самым радикальным демократам, сыгравшим главную роль в падении
феодальной монархии и возникновении республики.
     Марат родился  в  Бодри  (Швейцария) в  1745 году. Он изучал медицину и
стал  очень  хорошим  врачом. Им были  написаны и научные труды -- их  автор
занимался электротерапией.  Как практический врач Марат  пользовался высоким
авторитетом, предпочитая при этом лечить "бедных", то есть людей, не имевших
дворянского звания.
     Вскоре его заинтересовали радикальные прогрессивные идеи, и в 1789 году
он вступает на политическую сцену как журналист.
     Еще раньше,  одновременно с  "Размышлением о  деспотизме" Мирабо, Марат
публикует (под  псевдонимом) "Цепи рабства". Обе книги во многом были схожи.
И хотя в этой работе  Марата "его политические  воззрения были еще не вполне
зрелыми,   каждый,   кто  прочтет  анонимно  изданное  сочинение,  сможет  с
уверенностью  заявить,  что автор -- революционер, демократ.  Книга была как
будто озарена  светом  далеких  пожаров  народного  восстания.  Прошлых  или
будущих?  Трудно сказать,  но  при чтении "Цепей рабства"  каждый  чувствует
дыхание вихрей, веющих над миром" (А. 3. Манфред).
     Журнал  Марата  под названием "Друг народа" уже был  полон радикально -
демократических идей. Он, требовал, в  частности, уничтожения королевства  и
казни аристократов и предателей.
     Примечательны его "Проект провозглашения прав человека и гражданина", а
также проект справедливой, мудрой  и свободной конституции.  Она направил их
конституционному комитету, работа которого продвигалась очень  медленно. Вот
лишь один для того времени неслыханно прогрессивный абзац:
     "Общество  обязано  своим  членам,  не  имеющим  никакого  имущества  и
достаточной работы, покрывать их потребности, обеспечивать их существование,
чтобы у них  была еда,  одежда и  нормальная жизнь,  оно должно заботиться о
них, если они больны или стары, и давать им средства на воспитание детей".
     На  первом  этапе  революции,  вплоть  до  возникновения  Национального
конвента, в который он был в 1792 году избран,  Марат борется  со  всем, что
кажется ему  тормозом на пути  революции. В Конвенте он принадлежит к крайне
левым, является ярым сторонником революционного террора и добивается падения
и массовых казней жирондистов. Что и оказалось роковым для него самого.
     В  июне  1792  года  двадцатипятилетняя   жирондистка  Шарлотта  Корде,
принятая им в ванной, нанесла ему смертельный удар кинжалом.
     Его  роковая  схватка  с  жирондистами была закономерной  и,  поначалу,
победной. Когда жирондисты выдали ордер  на его арест  (он требовал изгнания
их из Конвента), парижские санкюлоты ворвались в зал Конвента и чуть ли не с
почестями  проводили  его  до самой квартиры. Защищаясь перед  революционным
трибуналом, он сделал это  блистательно,  предварив  тем  самым  наступление
якобинской диктатуры.
     Французский  историк Ипполит Тэн охарактеризовал его  как ненормального
индивидуума.  Но  Тэн  не  был  врачом (не говоря  уже о том, что о  Великой
французской революции он судит с правых позиций), и приписываемого им Марату
диагноза просто не существует.
     Призывы Марата  к  казни врагов  и  предателей революции нельзя считать
проявлением страха перед другими лицами, как полагал Тэн. Возможно, историка
склоняло к этому то обстоятельство, что в период, когда над Францией нависла
угроза  интервенции, а  в  Вандее  и  Бретани вспыхнули  восстания, он искал
врагов  республики и в "собственных" рядах,  среди жирондистов, и даже среди
крайне левых.
     Но не станем  уподобляться  Тэн, который,  по мнению  С.  К.  Нойманна,
написал о  Марате "больше  всего бессмыслиц"  -- маратовский  "Друг  народа"
призывал   не  только  к  крови.  Это  был   прогрессивный   журнал,  широко
информировавший общественность о  ходе и смысле революции и очень популярный
среди простых людей  -- как и его редактор.  Да, в нем выдвигались обвинения
против  аристократов   и  предателей   из   "третьего  сословия",  и  трудно
сомневаться в обоснованности многих таких  обвинений. А если нет? Могла ли в
таком  случае повлиять на однозначность  его позиции болезнь или психическое
расстройство?
     Для  подобного  диагноза  нет  никаких   оснований.  Вместе  с  тем  не
исключено,  что  Жан   Поль   Марат  страдал  легким  фобическим   неврозом,
способствовавшим  преувеличению   его   опасений  за  будущее  революции   и
придававшим особую  остроту его  журналистским выступлениям. Наряду с тем он
страдал кожным заболеванием, скорее всего, экземой, которая трудно лечится и
сегодня,  не  говоря уже  о  конце  восемнадцатого  столетия.  Марат лечился
частыми  ваннами  --  потому  и Шарлотту  Корде  принял,  находясь  в ванне.
Известно, что  на основе  как  раз таких  хронических  заболеваний возникают
неврозы.
     Судя  по  всему, у Марата возник  легкий фобический невроз на основе не
проходящей кожной болезни. Будучи врачом, он,  очевидно,  избрал для лечения
регулярные ванны, но о  том, насколько  они были действенны, нет достаточной
информации.  Таким образом,  не болезнь, а сам драматизм революционных дней,
все возрастающее нервное напряжение могло вести его к тому,  что он публично
требовал казни тех,