-  Перед ним,  как пред добрейшим государем,  бедняк и
богач,  вельможа и крестьянин,  все были равны.  Горе сильному,  который с
высокомерием притеснял убогого!  Дорога к императору была открыта каждому;
звание его любимца никого пред ним не защищало".
     "Как  государь с  самых младых лет  своих любил во  всем  порядок,  а
особливо точность в исполнении всего им приказываемого, то и по вступлении
своем на престол не преминул в  особливости о том стараться,  чтоб все его
повеления  выполняемы  были  в   точности,   -   что  для  наших  россиян,
привыкнувших уже издавна не слишком уважать, а иногда и вовсе пренебрегать
государския повеления,  и очень было нужно... К числу первых достопамятных
деяний нового монарха,  -  продолжает Болотов, - принадлежало и то, что он
торжественно  обнаружил  нетерпимость  всякого  непотребства  и  распутной
жизни, которая весьма уже и до самого высокого градуса у нас усилилась..."
     "Обнаружились многие вопиющие несправедливости,  и  в таковых случаях
Павел был непреклонен,  -  пишет Саблуков.  - Никакие личные или сословные
соображения не  могли  спасти виновного от  наказания,  и  остается только
сожалеть,  что его величество иногда действовал слишком стремительно и  не
предоставлял  наказания  самим  законам,  которые  покарали  бы  виновного
гораздо  строже,  чем  это  сделал  сам  император,  а  между  тем  он  не
подвергался бы  зачастую тем  нареканиям,  которые влечет за  собой личная
расправа".  Этим пользовались окружающие,  "не  делавшие ничего законного,
кроме своей личной выгоды", и ради этого потакавшие строгостям государя.
     Страх  перед ним  и  желание угодить приводили к  суровым приговорам,
внезапным высылкам из столицы,  скоропостижным падениям и возвышениям. Вот
что рассказывают, например, И. И. Дмитриев и И. В. Лопухин.
     И. И.  Дмитриев:  "Сначала первыми любимцами государя были  Кутайсов,
бывший  камердинер  его,  родом  турок,  присланный ко двору его мальчиком
после взятия Анапы,  Ростопчин и Аракчеев.  Они все трое получили графское
достоинство. Но фортуна неизменна была только к первому, двое же последних
были потом удалены и жили в деревнях своих до  самой  перемены  правления.
Никогда не было при дворе такого великолепия, такой пышности и строгости в
обряде...  Непрерывные победы князя Суворова-Рымникского  в  Италии  часто
подавали  случай  к большим при дворе выходам и этикетным балам.  Государь
любил называться и на обыкновенные балы своих  вельмож.  Тогда,  наперерыв
друг  перед  другом,  истощаемы  были  все  способы  к  приданию пиршеству
большего блеска и великолепия.  Но вся эта наружная веселость не заглушала
и  в  хозяевах и в гостях скрытого страха и не мешала коварным царедворцам
строить  Ковы  друг  против  друга,  выслуживаться  тайными   доносами   и
возбуждать  недоверчивость  в  государе,  по  природе добром,  щедром,  но
вспыльчивом.  Оттого происходили скоропостижные  падения  особ,  внезапные
высылки  из  столицы  даже  и отставных из знатного и среднего круга,  уже
несколько лет наслаждавшихся спокойствием скромной, независимой жизни".
     Сенатор И.   В.   Лопухин   упоминает  одного  такого  петербургского
сенатора,  сожалевшего о многих суровых приговорах  "невиновным  почти"  в
царствование Павла:
     "- Для чего же? - спросил Лопухин.
     - Боялись иначе, - отвечал он.
     - Что, - говорил я, - так именно приказано было или государь особливо
интересовался этим делом?
     - Нет,   -   продолжал  он,  -  да  мы  по  всем  боялись  не  строго
приговаривать и самыми крутыми приговорами угождали ему".
     Лопухин: "Мы, далекие от двора московские сенаторы, проще живем, и не
отведал бы,  конечно, знакомец твой кнута, если бы случилось делу его быть
в  пятом  департаменте (Московском головном департаменте Сената).  Во  все
царствование Павла I  во время присутствия моего в Сенате ни один дворянин
не  был  приговорен к  телесному  наказанию и  по  всем  делам  истощалась
законная возможность к облегчению осуждаемых.  Любопытно,  что Павел почти
все  московские  приговоры  конфирмовал без  возражений,  а  два-три  даже
смягчил".
     Подобную  историю  о  невиновности царя  в  вынесении  двух  смертных
приговоров приводит и  декабрист В.  И.  Штейнгель.  Он  сам слышал ее  от
любимца Павла I князя В.  Н. Горчакова. Однажды, как он (Горчаков. - Авт.)
распоряжался,  какой  дать  бал,  что  он  делал  часто,  прискакал  вдруг
фельдъегерь  с  повелением  немедленно  отправиться на  Дон  и  произвесть
исследование в  произведенной там  казни  над  двумя братьями Грузиновыми.
Собравшись тотчас в  дорогу,  он решился заехать в  Гатчино,  где государь
тогда находился,  чтобы принять изустно его наставления.  Как скоро явился
во дворец,  тотчас его позвали в кабинет; только что он вошел в двери, как
государь, ожидавший его у самой двери с левой стороны, схватив его за руки
и  подведя к образу,  сказал:  "Вот тебе Матерь Божия свидетельница,  я не
виновен,  защити меня".  Дело было в том,  как государь объяснял ему,  что
Грузиновы судились за оскорбление величества,  и наказной атаман Репин, и,
кажется,  Денисов представили дело  прямо  государю,  когда  бы  следовало
представить в аудиториат.  Государь,  взглянув в приговор, чтобы вразумить
их,  с  негодованием написал  карандашом "поступите по  законам"  и  велел
возвратить им  на их счет.  Те по недоумению и  по недоверию к  войсковому
прокурору,  который их  останавливал,  сочли это за утверждение сентенции,
назначили на  утро  казнь,  отрубили  головы  и  донесли  государю.  Князь
Горчаков разыскал все  как  следует,  атаманы  были  выключены из  службы;
третьему брату  Грузиновых было  пожаловано 1000  душ,  а  князь  Горчаков
назначен инспектором всей кавалерии..."
     Полицейское рвение подчиненных и окружающих часто совершенно искажало
смысл царских повелений.
     "К стыду тогдашних придворных и сановников должно знать,  что они при
исполнении не смягчали,  а  усиливали требования и наказания,  -  пишет Н.
Греч. - Однажды император, стоя у окна, увидел идущего мимо Зимнего дворца
пьяного мужика и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет мимо
царского дома и  шапки не  ломает!"  Лишь только узнали об  этом замечании
государя, последовало приказание: всем едущим и идущим мимо дворца снимать
шапки...  Ни  мороз,  ни  дождь не  освобождали от  этого.  Кучера,  правя
лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в зубы.
     Переехав в  Михайловский замок,  Павел заметил,  что  все идущие мимо
дворца снимают шляпы, и спросил о причине такой учтивости. "По высочайшему
вашего  величества  повелению",  -  отвечали  ему.  "Никогда  я  этого  не
приказывал!" - вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай..."
     Можно  привести  множество примеров  подобного "усердия",  совершенно
искажавших смысл царских повелений.  Особенно отличался этим петербургский
губернатор  Н.   П.  Архаров,  славившийся  расторопностью,  сметливостью,
угодничеством и  подлостью.  Всячески старался он  узнать  все  желания  и
причуды Павла, преувеличивал их при исполнении, предупреждал выражение его
воли.  Но усердие и сгубило его. Павел вскоре заметил истинную пружину его
действий и уже в 1797 году исключил его из службы.
     А.  Коцебу:  "...Обыкновенно всякий искал,  как бы подладиться к  его
подозрительному нраву,  как  бы  выставить чужую  дерзость,  чтобы придать
более цены собственному подобострастию и  выманить подарки от  государевой
известной щедрости...
     Что Павел приказывал со  строгостью,  то исполнялось его недостойными
слугами с жестокостью. Страшно сказать, но достоверно: жестокость обращена
была в  средство лести.  Его сердце о  том ничего не  знало.  Он  требовал
только точного исполнения во всем,  что казалось ему справедливым... Не по
недостатку рассудка Павел  подпал под  влияние льстецов,  а  вследствие их
адского искусства не давать уснуть его подозрительности и представлять как
преступление всякое правдивое противоречие".
     Барон  К.  Гейкинг:  "По  моему  мнению,  всякий его  добрый поступок
совершался под  влиянием  сердечной теплоты  и  первого  непосредственного
чувства,  тогда  как  все  отмеченное  печатью  жестокости  внушалось  ему
косвенным образом извне и было прежде всего порождением зависти, ненависти
и желанием выставить напоказ живейшую заботливость о его личности..."


                                  * * *

                                          Павел - первый противодворянский
                                     царь этой эпохи.

                                                             В. Ключевский

     "Тотчас  стало  заметно,  что  император  враг  сословных привилегий,
социального  неравенства,   -   пишет  Ключевский.   -  Как  мы  знаем,  в
предшествующее царствование во  главе общества стали два привилегированных
класса:  дворянство и гильдейское купечество.  Права этих сословий,  как и
область предоставленного им  самоуправления,  точно  описаны были  в  двух
жалованных грамотах 1785 года.  Новый император стал отменять эти  грамоты
статью за  статьей:  прежде всего он отменил право дворянского губернского
общества  обращаться  к   правительству  с  заявлением  нужд  и  вообще  с
какими-либо  коллективными просьбами.  Далее,  запрещены  были  губернские
дворянские собрания,  дворянство могло собираться только по  уездам;  даже
губернские представители дворянства выбирались на уездных собраниях..."
     "Ярмаркой  невест"  назвал   Павел   ликвидированные  им   дворянские
губернские съезды.  Само  слово  "выборы" заменяется другим -  "дворянский
набор".
     Указом  1797  года  закрываются  верхний  земский  суд   для  дворян,
губернский магистрат и верхняя земская дворянская управа.  Состав земского
суда   и   главных  полицейских  учреждений,   который  прежде   выбирался
дворянством, теперь назначается, и не всегда из числа дворян.
     "Стеснениями подвергалась и жалованная грамота купечеству,  сословное
самоуправление городов было  разрушено..."  В  1798  году  была уничтожена
важнейшая привилегия дворянства -  свобода от телесных наказаний.  В указе
говорилось,  что  "дворянин за  известные преступления по  закону лишается
своего дворянского звания",  а  раз так,  он уже не дворянин и  может быть
высечен.  Господствующий класс  утрачивает свое  "благополучное состояние,
коего   залог  есть   личная  безопасность".   Этой   привилегии  лишаются
гильдейское купечество и  духовенство.  Таким образом проводилась в  жизнь
главная идея нового царствования - уравнять всех перед законом.
     "Кратковременное царствование Павла Первого,  замечательное тем,  что
он  сорвал маску со всего прежнего фантасмагорического мира,  произвело на
свет  новые  идеи  и  представления.  С  величайшими познаниями и  строгою
справедливостью Павел Петрович был рыцарем времен прошедших. Он научил нас
и  народ,  что  различие сословий ничтожно",  -  писал многознающий Я.  И.
Санглен, будущий руководитель тайной полиции Александра I.
     "Самая знатная особа и мужик равны перед волей императора,  - доносит
шведский  посол  Стедингт,   -   но  это  карбонарское  равенство,   не  в
противоречии ли оно с природой вещей?"
     Павел  Петрович никого  не  казнил,  но  от  службы отстранил многих.
Обуздывая  самовластие  вельмож,  распутство  преторианцев,  лихоимство  и
неправосудие, Павел I был защитником маленьких людей. Суд над начальниками
и  подчиненными был  справедлив и  нелицеприятен.  "Строгости Павла  I  не
касались  людей  низшего  сословия  и  редко  касались  частных  лиц,   не
занимающих никаких должностей,  -  пишет А.  Коцебу.  -  Но  высшие классы
опасались притеснять крестьян и среднее сословие -  они знали, что всякому
можно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо".
     "Корнет мог свободно и безбоязненно требовать военного суда над своим
полковым командиром,  -  свидетельствует Н. Саблуков, - вполне рассчитывая
на  беспристрастность разбирательства дела.  Это  обстоятельство было  для
меня тем щитом,  которым я  ограждался от в.  к.  Константина Павловича во
время его командования нашим полком".
     Говорили  и  писали  о  десятках  тысяч  невинно  пострадавших  и,  в
частности, о двенадцати тысячах человек, амнистированных при вступлении на
престол Александра I. Фактически до 21 марта, т. е. до погребения Павла I,
было всемилостивейше прощено и освобождено 482 человека.
     Всего же  за  1796 -  1801 гг.  через аудиториат прошло 495 дел за 50
месяцев, или около 10 дел в месяц (при Александре I - более пяти). Историк
Шильдер,   ссылаясь  на  бумаги  государственного  секретаря  Трощинского,
сообщает,  что на 11 марта 1801 года "арестованных, сосланных в крепости и
монастыри,  в  Сибирь,  по  разным  городам,  и  живущих  по  деревням под
наблюдением было 700 человек".


     "В это  бедственное для русского дворянства время,  - писал декабрист
М.  Фонвизин, - бесправное большинство народа на всем пространстве империи
оставалось равнодушным к тому,  что происходило в Петербурге, - до него не
касались жестокие меры,  угрожавшие дворянству.  Простой народ даже  любил
Павла..."
     Историк  Е.  С.  Шумигорский:  "Масса  простого народа,  в  несколько
месяцев получившая большее облегчение в  тягостной своей доле,  чем за все
царствование Екатерины,  и  солдаты,  освободившиеся от гнета произвольной
командирской власти  и  почувствовавшие себя  на  "государевой службе",  с
надеждой   смотрели  на   будущее:   их   мало   трогали   "господския"  и
"командирския" тревоги".
     "Павел  -  кумир  своего  народа",  -  докладывал  австрийский  посол
Лобковиц.
     В  свое время Екатерина II,  видя огромные толпы народа,  собравшиеся
при  появлении  ее  сына,  язвительно заметила:  "На  медведя  еще  больше
смотреть собираются".  А  Павел  гордился своей  популярностью.  Во  время
путешествия по России в  1798 году он писал жене:  "Муром не Рим.  Но меня
окружает нечто лучшее: бесчисленный народ, непрерывно старающийся выразить
свою безграничную любовь".
     3  июня Павел писал из Нерехты:  "Вы пьете воды,  я  же переправляюсь
через них то в шлюпке,  то на понтоне,  то в лодочках крестьян, которые, в
скобках,  бесконечно более любезны,  чем...  тш! Этого нельзя говорить, но
надо уметь чувствовать".
     "Низшие классы, миллионы с таким восторгом приветствовали государя, -
пишет Саблуков,  -  что  Павел стал  объяснять себе  холодность и  видимую
недоброжелательность дворянства нравственной испорченностью и  якобинскими
наклонностями".
     Петр  Иванович Полетика писал в  своих "Воспоминаниях":  "Это  было в
1799  или  1800  году.  Я  завидел  вдали  едущего  мне  навстречу  верхом
императора и с ним ненавистного Кутайсова.  Таковая встреча была тогда для
меня предметом страха...  Я  успел заблаговременно укрыться за  деревянным
обветшалым забором,  который,  как и теперь, окружал Исаакиевскую церковь.
Когда,  смотря в щель забора,  я увидел проезжающего государя, то стоявший
неподалеку от  меня  инвалид,  один из  сторожей за  материалами,  сказал:
"Вот-ста наш Пугачев едет!" Я,  обратясь к нему,  спросил:  "Как ты смеешь
отзываться так  о  своем  государе?"  Он,  поглядев на  меня  без  всякого
смущения,  отвечал:  "А что,  барин,  ты,  видно,  и сам так думаешь,  ибо
прячешься от него". Отвечать было нечего".
     В  народе жила  память о  крестьянском Петре III  и  его  сыне  Павле
Петровиче.   "Емельян  Пугачев   на   пиршестве,   подняв   чашу,   обычно
провозглашал,  глядя на портрет великого князя:  "Здравствуй,  наследник и
государь,  Павел Петрович,  -  и частенько сквозь слезы приговаривал: - Ох
жаль мне Павла Петровича,  как бы окаянные злодеи его не извели". В другой
раз самозванец говорил:  "Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на
царство  государя  цесаревича".  А  сподвижник Пугачева  Перфильев повсюду
объявлял:  послан из Петербурга "от Павла Петровича" с тем, чтобы вы шли и
служили его величеству".
     По  показаниям Ивана  Федулева,  одного  из  предателей своего вождя,
Пугачев кричал:  "Кого вы вяжете? Ведь если я вам ничего не сделаю, то сын
мой Павел Петрович ни одного человека из вас живого не оставит!"
     По свидетельству Беннигсена,  и Павел, опасаясь участи, постигшей его
отца, рассчитывал на помощь народа. "Когда императрица проживала в Царском
Селе,   в  течение  летнего  сезона,   -  вспоминает  Беннигсен,  -  Павел
обыкновенно жил в Гатчине,  где у него находился большой отряд войска.  Он
окружал  себя  стражей  и  пикетами;  патрули постоянно охраняли дорогу  в
Царское  Село,   особенно  ночью,   чтобы   воспрепятствовать  какому-либо
неожиданному предприятию.  Он даже заранее определил маршрут,  по которому
он удалился бы с  войсками своими в случае необходимости;  дороги по этому
маршруту,  по его приказанию,  заранее были изучены доверенными офицерами.
Маршрут этот  вел  в  землю  уральских казаков,  откуда появился известный
бунтовщик  Пугачев,  который  в  1772  и  1773  гг.  сумел  составить себе
значительную партию,  сначала среди самих казаков,  уверив их,  что он был
Петр III,  убежавший из  тюрьмы,  где  его  держали,  ложно объявив о  его
смерти.  Павел  очень  рассчитывал  на  добрый  прием  и  преданность этих
казаков".
     По  вступлении на  престол Павел посылает своего представителя Рунича
на  Урал,  чтобы "выразить высочайшее доверие и  милость тем,  кто некогда
поддержал Петра III".


     Став  императором,  Павел  отменяет  тяжелейший  рекрутский  набор  и
торжественно  объявляет,   что   "отныне  Россия  будет  жить  в   мире  и
спокойствии,  что теперь нет ни малейшей нужды помышлять о распространении
своих границ, поелику и без того довольно уже и предовольно обширна...".
     "Нельзя  изобразить,  -  пишет  Болотов,  -  какое  приятное действие
произвел сей благодетельный указ во всем государстве,  -  и сколько слез и
вздохов  благодарности  испущено  из   очей  и   сердец  многих  миллионов
обитателей России.  Все  государство и  все концы и  пределы оного были им
обрадованы и  повсюду слышны были единые только пожелания всех благ новому
государю..."
     Впервые  крепостным крестьянам указывается принимать  присягу  новому
царю вместе с вольными -  их сочли за подданных.  Народ решил, что свобода
близка.  Прощается недоимка в  подушном сборе на  семь с  лишним миллионов
рублей, снижается цена на хлеб и хлебная подать заменяется денежной.
     "Запрещение продавать дворовых людей  и  крестьян без  земли было  16
октября 1798  года категорически сформулировано Павлом на  поднесенном ему
мнении Сената, явно тяготевшего к противоположному решению".
     Сенат  (при  взыскании  долгов  с  помещиков-банкротов) находит,  что
человека мужеска пола от 18 до 40 лет следует считать по 360 рублей, более
старых и младших -  по 180,  "за вдов и девушек не престарелых - по 50, за
замужних же женщин особого зачета не назначать.  Император Павел,  однако,
подписать документ отказался:  найдя неприличным официальные толки о ценах
на живых людей".
     19  марта 1800  года  выходит указ  против ростовщиков "сущих чуждого
хищников".  Крестьянские просьбы и  жалобы,  категорически отвергавшиеся в
прежние царствования, Павлом даже поощрялись.
     "В  начале 1799  года  царя  запросили о  праве  секретных арестантов
подавать прошения из Сибири и других мест заключения (в связи с тем что по
указу Екатерины II от 19 октября 1762 года "осужденные за смертоубийство и
колодники доносителями быть  не  могут").  10  марта 1799 года Павел велел
письма от сосланных (на царское имя) принимать".
     Но  самой  большой  неожиданностью этого  короткого царствования стал
манифест от 5  апреля 1797 года.  Отныне запрещалось "принуждать к  работе
крепостных  по  праздничным и  воскресным дням  и  предписывалось помещику
довольствоваться  только  трехдневным  их  трудом  в  неделю,  трехднев