й висок императора, вследствие чего тот без чувств повалился на
пол.  В  ту же минуту француз-камердинер Зубова вскочил с  ногами на живот
императора,  а  Скарятин,  офицер Измайловского полка,  сняв  висевший над
кроватью собственный шарф императора,  задушил его  им.  Таким образом его
прикончили...
     Итак,  произнесенные Паленом за ужином слова "сначала надобно разбить
яйца" не были забыты и, увы, приведены в исполнение.
     Называли имена некоторых лиц,  которые выказали при этом случае много
жестокости,  даже  зверства,  желая  выместить  полученные  от  императора
оскорбления на безжизненном его теле, они толкали его ногами, топтали и на
всякие лады уродовали несчастный труп,  так  что докторам и  гримерам было
нелегко привести тело  в  такой вид,  чтобы можно было  выставить его  для
поклонения,  согласно существующим обычаям.  Я видел покойного императора,
лежащего в гробу.  На лице его, несмотря на старательную гримировку, видны
были черные и  синие пятна.  Его  треугольная шляпа была так  надвинута на
голову, чтобы по возможности скрыть левый глаз и левый висок, которые были
у него разбиты.
     ...Так умер 12 марта 1801 года один из государей,  о  котором история
говорит как о  монархе,  преисполненном многих добродетелей,  отличавшемся
неутомимой деятельностью,  любившем порядок  и  справедливость и  смиренно
набожном".
     Его последние слова:
     "Господа, во имя неба пощадите меня! Дайте мне помолиться Богу".
     Н.  Греч:  "Как тати прокрадываются они  в  спальную храмину ближнего
своего человека,  царя (для многих из них он был и благодетелем),  осыпают
его оскорблениями и  предают мучительной смерти.  Россия этого не хотела и
не требовала.  Зато и пропитались они всю жизнь свою, как Каины, с печатью
отвержения на челе".
     А.  Чарторыйский:  "Найдись хоть один человек,  который бы  явился от
имени Павла к солдатам,  -  он был бы,  быть может,  спасен, а заговорщики
арестованы".


     Точно рассчитав время,  фон  Пален идет  по  коридорам и  лестницам к
заветным комнатам. "...В случае неудачи он принял все меры для того, чтобы
арестовать великого князя Александра со всеми заговорщиками и  выступить в
качестве спасителя Павла".
     Раздаются  крики:  "Павел  больше  не  существует!"  "Заговорщики  не
стесняясь  громко  высказывают свою  радость,  позабыв  о  всяком  чувстве
приличия и  человеческого достоинства.  Они  толпами ходят по  коридорам и
залам дворца, громко рассказывают друг другу о своих подвигах, и некоторые
проникают в  винные погреба,  продолжая оргию,  начатую в  доме  Зубовых".
Беннигсен пытается унять разошедшихся офицеров,  но ему это не удается,  и
он  посылает за  Зубовым.  "Князь  Платон останавливает их:  "Господа,  мы
пришли сюда,  чтобы избавить отечество,  а  не  для того,  чтобы дать волю
низкой мести".


                                  * * *

                                            Александр не имел мужества сам
                                       участвовать в заговоре и тем спасти
                                       отца.

                                                                 Т. Шиманн

     Обуреваемый сомнениями и  страхом,  он  лежал  одетым  на  кровати  и
прислушивался к  каждому  шороху.  В  соседней комнате  находились Уваров,
Волконский и  адъютант  Николай  Бороздин.  Первым  вошел  Николай  Зубов,
взъерошенный,  возбужденный вином и  только что  совершенным убийством,  в
смятой одежде.  Александр лежал,  повернувшись к стене.  "Ваше величество,
ваш отец скончался",  -  тихо произнес Зубов. Ужасная гримаса исказила его
лицо,  Александр вскочил,  покачнулся и,  наверное бы,  упал,  если  б  не
полковник  Бороздин,   подхвативший  наследника.   Сумев  овладеть  собой,
Александр подошел к окну; только сейчас он до конца осознал, что произошло
непоправимое.
     По  словам  Грюнвальда,  Пален  застал Александра "одетым в  парадный
мундир, они сидели с Елизаветой и горько плакали". Такую же версию изложил
и Федор Головин, основываясь на рассказе лейб-медика Роджерсона.
     "Я обожал великого князя, я был счастлив его воцарением, я был молод,
возбужден и,  ни с  кем не посоветовавшись,  побежал в его апартаменты,  -
рассказывает поручик Полторацкий.  -  Он сидел в кресле без мундира,  но в
штанах,  жилете и  с синей лентой поверх жилета.  Увидя меня,  он поднялся
очень  бледный;  я  отдал  честь,  первым назвав его  "Ваше  императорское
величество".  "Что ты,  что  ты,  Полторацкий",  -  сказал он  прерывистым
голосом.   Железная  рука   оттолкнула  меня,   и   Пален  с   Беннигсеном
приблизились.  Первый очень тихо сказал несколько слов императору, который
воскликнул с  горестным волнением:  "Как вы  посмели!  Я  этого никогда не
желал и не приказывал",  и он повалился на пол. Его уговаривали подняться,
и Пален,  встав на колени, сказал: "Ваше величество, теперь не время... 42
миллиона человек зависят от  вашей твердости".  Пален повернулся и  сказал
мне:  "Господин офицер,  извольте  идти  в  ваш  караул.  Император сейчас
выйдет".  Действительно,  по прошествии 10 минут император показался перед
нами, сказав: "Батюшка скончался апоплексическим ударом, все при мне будет
как при бабушке". Крики "ура" раздались со всех сторон..."
     Беннигсен:  "Император Александр предавался в  своих  покоях отчаянию
довольно  натуральному,   но  неуместному.  Пален,  встревоженный  образом
действия гвардии,  приходит за ним,  грубо хватает его за руку и  говорит:
"Будет ребячиться!  Идите царствовать,  покажитесь гвардии..."  Граф Пален
увлек императора и  представил его Преображенскому полку.  Талызин кричит:
"Да  здравствует император Александр I",  -  в  ответ  гробовое  молчание.
Зубовы выступают,  говорят с ними и повторяют восклицание Талызина - такое
же  безмолвие (молчит  любимый Павлом  I  полк,  который он  называл своей
лейб-гвардией).   Император  переходит  к   Семеновскому  полку,   который
приветствует его криками "ура".
     Графиня  Головина:  "Великий  князь  возвращается с  самыми  сильными
проявлениями отчаяния,  передает своей супруге известие о гибели Павла: "Я
не чувствую ни себя,  ни что я делаю -  я не могу собраться с мыслями; мне
надо уйти из  этого дворца.  Пойдите к  матери и  пригласите ее  как можно
скорее приехать в Зимний дворец". Великий князь Константин: "Платон Зубов,
пьяный,  вошел ко мне в комнату,  подняв шум (это было уже через час после
кончины моего  отца).  Зубов  грубо  сдергивает с  меня  одеяло  и  дерзко
говорит:  "Ну  вставайте,  идите к  императору Александру,  он  вас ждет".
Можете себе представить, как я был удивлен и даже испуган этими словами. Я
смотрю на Зубова: я был еще в полусне и думал, что мне все это приснилось.
Платон грубо тащит меня за руку и подымает с постели; я надеваю панталоны,
сюртук,  натягиваю сапоги и машинально следую за Зубовым.  Я имел, однако,
предосторожность захватить  с  собою  мою  польскую  саблю..."  Константин
увидел брата в слезах,  пьяного Уварова,  сидящего на мраморном столе,  и,
узнав о смерти отца,  подумал вначале,  что это "был заговор извне, против
всех нас".


     Из  камер-фурьерского журнала:  "Александр Павлович изволили отбыть в
два  часа ночи с  великим князем Константином Павловичем из  Михайловского
замка в  Зимний дворец,  в  прежние свои  комнаты".  Они  сели  в  карету,
предназначенную императору, чтобы увезти его в Шлиссельбург. Вместе с ними
сел  Платон Зубов,  а  на  запятках,  рядом с  камер-гусаром,  разместился
Николай Зубов.  Беннигсену было поручено командование в осиротевшем замке,
а Палену - сообщить о случившемся вдовствующей императрице.
     Мария Федоровна не спала в  эту ночь.  "Когда вошел Пален,  она молча
выслушала  его,   а  потом,   придя  в  сильнейшее  негодование,   открыто
высказалась,  что  не  верит  в  естественную смерть  своего супруга.  Она
грозила убийцам своею местью и самыми ужасными наказаниями. Она требовала,
чтобы ее пустили к телу супруга.  Так как ей ответили решительным отказом,
то  она  поспешила  к  своей  невестке,   супруге  Александра  I,   отныне
императрице Елизавете". Вместе с Елизаветой и дочкой Анной Мария Федоровна
делает отчаянную попытку проникнуть в  спальню мужа.  К.  М.  Полторацкий,
расположившийся с караулом рядом с опочивальней, рассказывал: "Императрица
Мария  вошла  и  сказала мне  ломаным русским языком:  "Пропустите меня  к
нему".  Повинуясь машинальному инстинкту,  я  отвечал  ей:  "Нельзя,  ваше
величество".  - "Как нельзя? Я еще государыня, пропустите". - "Государь не
приказал".  - "Кто, кто?" Она вспылила, неистово отталкивая, схватила меня
за шиворот,  отбросила к  стене и  бросилась к солдатам (Беннигсен говорил
своему племяннику Веделю,  дала пощечину).  Я дал им знак скрестить штыки,
повторяя:  "Не велено,  ваше величество". Она горько зарыдала. Императрица
Елизавета и  великая княгиня Анна,  которые ее  сопровождали,  захлопотали
около нее.  Принесли стакан воды;  один из моих солдат, боясь, как бы вода
не была отравлена,  отпил первым и подал ее величеству, говоря: "Теперь вы
можете пить".  Она  выпила воды  и  вернулась в  свои  покои  (этот солдат
Перекрестов теперь офицер при великом князе Михаиле)".
     "Императрица Мария  Федоровна  у  запертой  двери  заклинала  солдат,
обвиняла  офицеров,  врача,  который  к  ней  подошел,  всех,  кто  к  ней
приближался,  -  она была в бреду, - писала Елизавета в письме к матери. -
...Я просила совета,  говорила с людьми, с которыми, может быть, никогда в
жизни не буду говорить, заклинала императрицу успокоиться, я делала тысячи
вещей одновременно, я приняла сто решений".


     "Когда  генерал  Беннигсен  пришел  к  ней,   чтоб  от  имени  нового
императора просить ее следовать за ним,  она воскликнула:  "Кто император?
Кто  называет Александра императором?"  На  что Беннигсен ответил:  "Голос
нации".  Она ответила: "Я его не признаю", - и, так как генерал промолчал,
она  тихо  добавила:  "Пока он  мне  не  отчитается за  свое поведение..."
Беннигсен  снова  предложил ей  отправиться в  Зимний  дворец,  и  молодая
императрица поддержала его  предложение.  Однако императрица приняла это с
большим неудовольствием и  накинулась на  нее  со  словами:  "Что  вы  мне
говорите, не я должна повиноваться! Повинуйтесь, если желаете".
     Беннигсен:  "Тщетно я  склонял ее  к  умеренности,  говоря ей  об  ее
обязанностях по  отношению  к  народу,  об  обязанностях,  которые  должны
побуждать  ее  успокоиться,  тем  более  после  подобного события  следует
всячески избегать всякого шума...  Я боялся,  что если императрица выйдет,
то ее крики могут подействовать на дух солдат,  как я уже говорил,  весьма
привязанных к покойному императору. На все эти представления она погрозила
мне пальцем со следующими словами, произнесенными довольно тихо: "О, я вас
заставлю раскаяться".
     Т.   Бернгарди:   "Так  как   она  решительно  отказывалась  покинуть
Михайловский дворец,  не  увидев  бездыханного трупа  своего  супруга,  то
Беннигсен велел доложить молодой императрице,  в  каком положении дело,  и
получил приказание исполнить желание вдовствующей императрицы, если это не
грозит никакой опасностью.  Тогда Беннигсен просил у  государя прислать на
помощь Палена,  и, когда перед оскорбленной императрицей вторично появился
этот опасный временщик и  предатель ее  мужа,  она опять вышла из себя,  и
разыгралась новая сцена.  Она осыпала его упреками; все взрывы ее гнева он
принял с  величайшей холодностью,  даже объявил с циничной откровенностью,
что знал обо всем и все случившееся оправдывается тем, что этого требовало
благо  государства и  даже  безопасность императорской семьи.  Императрица
должна утешиться, подчинившись требованиям политики и голосу рассудка. Так
как,  однако,  его грубое красноречие осталось без успеха,  то он поспешил
удалиться,  чтобы сообщить обо всем своему новому государю.  Наконец,  она
обещала овладеть собою, если ей покажут бездыханное тело, позвала дочерей.
Как только она вступила в злополучную комнату, где теперь лежал на постели
покойный государь в гвардейском мундире,  она громко вскрикнула, бросилась
на колени перед кроватью и целовала руки своего супруга,  хотя несколькими
часами раньше ее  свободе,  ее жизни,  ее детям грозила от него опасность.
Потом  она  попросила ножницы,  обрезала прядь волос государя и  заставила
свою дочь сделать то же самое.  Наконец,  императрица, по-видимому, хотела
удалиться,  но  вдруг обернулась,  велела своим дочерям идти,  еще  раз  в
отчаянии бросилась перед кроватью на  колени и  воскликнула:  "Я хочу быть
последней!"  Вернувшись в свое помещение,  прежде чем отправиться в Зимний
дворец, она облеклась в глубокий траур".
     "Императрица Мария Федоровна с  отвращением относилась ко  всем  тем,
кто принимал участие в  убийстве ее  супруга.  Она преследовала этих людей
неустанно,  и  ей  удалось удалить всех,  устранить их влияние и  положить
конец карьере..."
     "Ее  горе  долгое время  было  невыразимым...  Она  непременно хотела
узнать  всех  убийц  своего супруга;  сама  расспрашивала о  них  раненого
камер-гусара, которого осыпала благодеяниями".
     "Знал ли ты?" -  спросила его мать.  "Нет!" -  ответил сын,  искренне
поверив честному слову фон Палена.  "Знал -  и не хотел знать", - скажет о
нем Пален.
     А.  В.  Поджио,  декабрист:  "...Пьяная,  буйная  толпа  заговорщиков
врывается к  нему  и  отвратительно,  без  малейшей гражданской цели,  его
таскает,  душит,  бьет...  и  убивает!  Совершив  одно  преступление,  они
довершили его другим, еще ужаснейшим. Они застращали, увлекли самого сына,
и  этот  несчастный,  купив  такою  кровью  венец,  во  все  время  своего
царствования будет им томиться,  гнушаться и  невольно подготовлять исход,
несчастный для себя, для нас, для Николая".


                           Глава девятнадцатая

                            НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

                                                     Солдаты любили Павла.

                                                              А. Беннигсен

     Фон  Пален был вездесущ:  в  Михайловском,  потом в  Зимнем,  опять в
Михайловском,  снова в Зимнем.  Успел заскочить домой и шепнул жене,  "что
отныне она  может спать спокойно".  Но  дело еще  не  было закончено -  он
хорошо знал  о  популярности погибшего императора среди солдат,  а  новому
императору присягнул пока один только Семеновский полк.
     Поэтому Пален торопит Александра принять присягу у других полков.  "В
первые часы  после  катастрофы Александр безудержно предавался своему горю
по поводу случившегося,  - пишет Ланжерон. - Между тем как Пален, питавший
некоторые сомнения относительно того,  как  станут  держать  себя  войска,
настаивал на том, чтобы он показался гвардейским полкам".
     Из  Зимнего  дворца  Александр и  Константин,  ведомые рукой  Палена,
отправляются в  гвардейские полки.  Там  уже  поверили,  что Павла нет,  и
отвечают громким "ура!".  В  половине пятого  присягнули преображенцы,  за
ними  кавалергарды,   потом  лейб-гусары,   а   вот  с   конногвардейцами,
"якобинцами",  отправленными Павлом в Царское Село, произошла заминка. Они
ответили  молчанием  на  объявление командира полка  генерала  Тормасова о
внезапной кончине императора,  и под предлогом отсутствия знамен,  присягу
полка пришлось отменить.
     Н.  А.  Саблуков:  "На  правом  фланге полка  стоял  рядовой Григорий
Иванов,  примерный солдат,  статный и  высокого роста.  Я сказал ему;  "Ты
слышал,   что  случилось?"  -   "Точно  так!"  -   "Присягнете  вы  теперь
Александру?" -  "Ваше благородие,  - ответил он, - видели ли вы императора
Павла действительно мертвым?" - "Нет", - ответил я. Иванов заметил, что не
годится приносить присягу Александру,  если  Павел  еще  жив...  Между тем
другой солдат,  Филатьев, также заявил, что сначала необходимо видеть труп
государя.  Когда  сообщили  генералу  Беннигсену,  которому  было  вверено
главное начальствование во  дворце,  что принято решение послать депутацию
солдат,  которым должно быть показано тело Павла,  то он с неудовольствием
воскликнул, что это пока невозможно вследствие ужасного состояния тела. Но
так как солдаты прямо заявили,  что иначе не  принесут присяги,  то  нужно
было решиться их  впустить...  Два ряда солдат были впущены и  видели тело
императора,  -  продолжает Саблуков. - Когда они вернулись, я прежде всего
обратился к  Григорию Иванову:  "Что же,  братец,  видел ты государя Павла
Петровича?  Действительно он умер?" -  "Так точно,  ваше высокоблагородие,
крепко умер!" -  "Присягнешь ты теперь Александру?" -  "Точно так...  хотя
лучше покойного ему не быть..."
     На  слова  офицеров:  "Радуйтесь,  братцы,  тиран  умер",  -  солдаты
отвечали: "Для нас он был не тиран, а отец".
     Не  отправь  Павел  караул  конногвардейцев,  он  остался  бы  жив  -
удивительное легковерие непостижимо сочеталось в  нем с подозрительностью.
"Павел   слишком   с   большою   поспешностью  последовал  обоим   советам
сатанинского графа  Палена,  характером напоминающего Яго  в  "Отелло",  -
замечает Саблуков. Второй совет - забить дверь в спальню императрицы.


     "Я  боялся вас больше,  чем всего гарнизона!"  -  сказал в  этот день
Пален Саблукову.  "И  вы  имели на это все основания",  -  с  достоинством
ответил Саблуков.  "Поэтому я позаботился о том, чтобы вы были удалены", -
ответил граф и, учтиво поклонившись, отошел".


     В эти утренние часы Трощинский сочиняет уже другой, тут же отсылаемый
в типографию манифест - о правлении Александра по заветам бабки.
     "Александр в ту ночь отправился не только к полкам,  но и в Казанский
собор,  где уже собрались Сенат и Синод;  быть может,  заговорщики, собрав
сии  сословия,  намерены  были  привести  Павла  I,  дабы  законно  лишить
престола",  - пишет Леонтьев, размышляя, как удалось собрать столь большое
число важных особ?  И  отвечает:  "Теми же средствами,  как и  мы,  т.  е.
обманом,  так  как  специальные  офицеры  еще  прежде  будто  бы  развезли
сенаторам и  архиереям "повестки" явиться в  Казанский собор,  не сообщая,
для  чего это нужно.  Так по  крайней мере рассказывал дядя мой,  сенатор,
действительный тайный советник Николай Васильевич Леонтьев,  бывший там  в
соборе,  но  не  знавший,  зачем их  собрали,  до  тех пор пока не  явился
Александр I  и  прочитан был  им  манифест о  смерти Павла  I,  в  котором
причиной оной выставлен был апоплексический удар".
     В  эти утренние часы был остановлен у  заставы и отправлен назад граф
Аракчеев,  вызванный Павлом.  Греч пишет,  что  "заговорщики,  приступая к
подвигу,  разослали приказ  по  заставам -  никого  не  пускать  в  город!
Полагают,  что  они  хотели  удержать за  шлагбаумом графа  Аракчеева,  за
которым  послал  император  Павел".  Слышали  и  другие,  будто  страшного
противника остановили на заставе.
     Ф. В.  Ростопчин,  "получив депешу с нацарапанными в спешке  словами:
"Вы мне нужны,  приезжайте скорее. Пїаївїеїл", тотчас же выехал в столицу.
В Москве он узнал о внезапной кончине государя и,  догадавшись,  как  было
дело, повернул обратно".
     "Служба Ростопчина  при императоре Павле неопровержимо убеждает,  что
она не заключалась в одном рабском повиновении,  - писал П.  Вяземский.  -
Известно, что он в важных случаях оспаривал с смелостью и самоотвержением,
доведенными до последней крайности,  мнения  и  предположения  императора,
которого оспаривать было дело нелегкое и небезопасное...
     Благодарность и преданность, которые сохранил он к памяти благодетеля
своего  (как  всегда  именует  он  императора Павла,  хотя  впоследствии и
лишившего его доверенности и благорасположения своего), показывают светлые
свойства души его. Благодарность к умершему, может быть, доводила его и до
несправедливости к живому. Нередко в суждениях его о императоре Александре
отзываются   горе