Содержание манифеста и
манипуляции с  его датами наводят на  мысль,  что он возник после убийства
императора,  либо означал смертный приговор ему?  В  опубликованном тексте
отречения,  написанном якобы "добровольно и собственноручно", нет главного
- кому передается престол? Им должен был стать Павел Петрович, но это-то и
не  устраивало его мать.  А  вот в  постскриптуме письма от  30  июня Петр
писал:  "Ваше величество может быть во  мне уверены:  я  не  подумаю и  не
сделаю   ничего   против   вашего  царствования".   А   в   самом   письме
просьба-напоминание ускорить отъезд "с  назначенными лицами в  Голштинию".
Естественно предположить,  что в  ответ на  передачу правопреемства власти
Екатерине II  в  новом  подписанном отречении Петра III  гарантировали его
отъезд в Киль.
     После 6  июля  все  опасности,  связанные с  Петром III,  естественно
отпали,  но остался сын,  ее главный соперник.  Этим,  наверное, и следует
объяснить анонимность опубликованного отречения -  вопрос об  объеме своих
прав Екатерина II решила оставить открытым, чтобы со временем вопрос права
превратить в вопрос факта.


                                  * * *

                                            Но и  у этого переворота,  так
                                       весело и дружно разыгравшегося, был
                                       свой печальный и ненужный эпилог.

                                                             В. Ключевский

     6 июля поздно вечером Екатерина II получила записку Алексея Орлова, в
которой говорилось:  "Матушка,  милосердная государыня! Как мне изъяснить,
описать,  что случилось:  не  поверишь верному своему рабу,  но  как перед
Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта
беда случилась.  Погибли мы,  когда ты не помилуешь.  Матушка,  его нет на
свете.  Но  никто себе  не  думал,  и  как  нам  задумать поднять руки  на
государя.  Но,  государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь
Федором (Барятинским. - Авт.); не успели мы разнять, а его уже и не стало.
Сами не помним,  что делали;  но все до единого виноваты,  достойны казни.
Помилуй меня хоть для брата.  Повинную тебе принес,  и разыскивать нечего.
Прости  или  прикажи скорее  окончить.  Свет  не  мил:  прогневили тебя  и
погубили душу навек".
     Петра  III  стерегли крепко -  из  отдельной комнаты не  выпускали не
только  в  сад,  но  и  на  террасу.  Обращались с  ним  грубо,  унижали и
подсмеивались.  А  он жаловался на сильные головные боли и  слабость после
пережитого потрясения.
     В  тот  день пьяная компания стороживших его офицеров заставила Петра
играть в карты.  Возник пьяный спор, и князь Барятинский ткнул его вилкой.
В начавшейся свалке Петра удушили.
     Встретив как-то Федора Барятинского,  граф Воронцов спросил его: "Как
ты мог совершить такое дело?" На что Барятинский ответил, пожимая плечами:
"Что тут было делать, мой милый? У меня было так много долгов".
     Из "Записок"  Е.  Р.  Дашковой:  "Когда  получилось известие о смерти
Петра III,  я была в таком огорчении и негодовании, что, хотя сердце мое и
отказывалось верить,  что императрица была сообщницей преступления Алексея
Орлова,  я только на следующий день превозмогла себя и поехала  к  ней.  Я
нашла ее грустной и растерянной,  и она мне сказала следующие слова:  "Как
меня взволновала,  даже ошеломила эта смерть!" -  "Она  случилась  слишком
рано  для  вашей славы и для моей",  - ответила я.  Вечером в апартаментах
императрицы я имела неосторожность выразить  надежду,  что  Алексей  Орлов
более  чем  когда-либо  почувствует,  что  мы  с ним не можем иметь ничего
общего,  и отныне не посмеет никогда мне даже кланяться. Все братья Орловы
стали с тех пор моими непримиримыми врагами,  но Алексей по возвращении из
Ропши,  несмотря на свое нахальство, в продолжении двадцати лет ни разу не
осмелился   со   мной  заговорить.  Если  бы  кто-нибудь  заподозрил,  что
императрица повелела убить Петра III или каким бы то образом участвовала в
этом  преступлении,  я  могла  бы  представить  доказательства  ее  полной
непричастности к этому делу:  письмо Алексея Орлова, тщательно сохраненное
ею в шкатулке,  вскрытой Павлом после смерти. Он приказал князю Безбородко
прочесть  бумаги,  содержавшиеся  в   шкатулке,   и,   когда   он   прочел
вышеупомянутое  письмо,  Павел  перекрестился и сказал:  "Слава Богу!  Это
письмо рассеяло и тень сомнения, которая могла бы еще сохраниться у меня".
Оно было написано собственноручно Алексеем Орловым; он писал как лавочник,
а тривиальность выражения,  бестолковость,  объясняется тем,  что  он  был
совершенно пьян,  его мольбы о прощении и какое-то удивление,  вызванное в
нем этой катастрофой,  придают особенный интерес этому документу  для  тех
людей,   кто  пожелал  бы  рассеять  отвратительные  клеветы,  в  изобилии
возводимые  на  Екатерину  II,  которая  хотя  и  была  подвержена  многим
слабостям,  но не была способна на преступление.  Пьяный, не помня себя от
ужаса,  Алексей отправил это драгоценное письмо ее  величеству  тотчас  же
после  смерти Петра.  Когда,  уже после кончины Павла,  я узнала,  что это
письмо не было уничтожено и что Павел I велел прочесть его  в  присутствии
императрицы  и  послать  Нелидовой  и  показал его великим князьям и графу
Ростопчину, я была так довольна и счастлива, как редко в моей жизни".


                                  * * *

                                    Затем, что я сочту, быть может, нужным
                                    В причуды облекаться иногда.

                                                        В. Шекспир, Гамлет

     Был   обнародован  манифест  о   кончине   "впавшего  в   прежестокую
геморроидальную  колику  бывшего  императора  Петра  III".  Верноподданным
предлагалось  молиться  о  нем  "без  злопамятствования  о  спасении  души
погибшего".
     В  этот день посол де Бретейль,  наблюдая,  как императрица афиширует
свое  горе  по  поводу  кончины  ненавистного  ей  супруга,  записывает  в
дневнике:  "Эта комедия внушает мне такой же страх,  как и факт, вызвавший
ее".
     Вопреки  настойчивым уверениям  лицемерных  манифестов  Екатерины  II
толки  о  подоплеке произошедших событий  охватили разные  слои  общества.
"Удивительно,  что  многие  лица  теперешнего  двора,  вместо  того  чтобы
устранить всякое подозрение...  напротив того, забавляются тем, что делают
двусмысленные намеки на  род смерти государя",  -  писал прусский посол В.
Гольц. Но если так мыслили официальные верхи, то что же говорить о народе?
Все  усилия  официальной пропаганды,  не  вызывая ненависти к  свергнутому
царю,  приводили к обратным результатам:  возникли домыслы,  что император
"куда-то запрятан". От таких представлений до версии о "чудесном спасении"
оставался один шаг.
     Покойного императора скромно  похоронили в  Александро-Невской лавре,
рядом  с  могилой Анны  Леопольдовны.  По  просьбе Сената  "Ее  Величество
шествие свое в  невский монастырь к телу бывшего императора Петра Третьего
отложить изволила".
     Спустя  шестнадцать лет  опальный  наследник престола делился  своими
мыслями с Петром Ивановичем Паниным о причинах свержения с престола своего
отца:  "Здесь,  -  писал он,  имея  в  виду кончину Елизаветы Петровны,  -
вступил  покойный отец  мой  на  престол и  принялся наводить порядок;  но
стремительное его желание завести новое помешало ему благоразумным образом
приняться за  оный;  прибавить к  сему должно,  что неосторожность,  может
быть,  была у  него в  характере,  и от ней делал вещи,  наводившие дурные
импрессии,  которые,  соединившись с  интригами против его персоны,  а  не
самой вещи,  погубили его  и  заведениям порочный вид старались дать".  Мы
видим,  что Павел Петрович рассуждал намного глубже и  основательнее,  чем
несколько поколений последующих историков.


     События 28  июня и  гибель отца еще  больше отдаляют сына от  матери,
которая "никогда ему  матерью не  являлась".  Их  отношения и  раньше были
официальны -  "для него у  нее  всегда вид  и  тон государыни с  прибавкой
сухости и обидного невнимания", - теперь же они полны взаимных подозрений.
Мать  видит  в  сыне  соперника своей власти и  мстителя за  отца,  сын  -
опасается его участи.
     По  существу,  вся  его  жизнь  была  предопределена событиями  этого
раннего  июньского утра,  когда  его,  сонного,  полураздетого,  усадили в
коляску и повезли в Зимний дворец. Его вывели на балкон и показали ревущей
от восторга толпе;  а потом перепуганному мальчику сказали,  что его отец,
Петр Федорович, хотел посягнуть на его жизнь.
     Это  сообщение  произвело  потрясающее действие  на  впечатлительного
ребенка.  "Он был охвачен столь сильным ужасом, что с тех пор его организм
повредился", - сообщал в Париж посланник де Кобр.
     И потом неожиданная смерть отца,  о котором он слышал много хорошего.
Одиннадцать лет  спустя Павел Петрович признается,  что  "страх и  обычная
принужденность вкоренились в него с 1762 года и что именно с этого времени
у него создалась привычка к подозрительности".
     Он  боится подвергнуться участи отца,  убийцы которого где-то  здесь,
рядом с ним. Подозрения и страх преследуют, терзают и мучают его, но Павел
никому,  даже Порошину,  не смеет говорить о  них.  Вот и  вчера за столом
разразился  скандал  -  он  отказался  есть  суп,  который  показался  ему
подозрительно сладким.  Уж не отравлен ли он?  А Никита Иванович гневался,
не понимая, в чем дело.
     В такие минуты на Павла нападает тоска, он кривляется, и "все головой
вниз мотает,  точь-в-точь, как покойный Петр Федорович". Но такие припадки
бывают редко -  он умеет владеть собой и скрывает свои чувства: почтителен
к матери, любезен с окружающими.
     В "злом умысле" Павел подозревает даже свою мать, и, возможно, не без
оснований.  В 1774 году он внезапно заболел,  и "лейб-медик определил, что
цесаревичу был дан яд,  -  сообщает князь В.  И.  Лопухин. - Павла удалось
спасти,  но  его  нервная система оказалась расстроенной".  Так называемые
"порывы гнева",  о  которых так  много говорили,  были не  чем  иным,  как
болезненными припадками. "В такие минуты император бледнел, черты лица его
искажались до неузнаваемости,  ему давило грудь, он закидывал голову назад
и начинал задыхаться. Когда же он приходил в себя и вспоминал, что говорил
и  делал в  эти минуты,  то  не  было примера,  чтобы он не отменил своего
приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева".
     Подобными  припадками,  только  более  продолжительными  и  сильными,
страдал и его великий прадед,  после того как в четыре года ему дали яд по
приказу Софьи.
     К  страхам за  свою  жизнь и  к  подозрениям добавляется и  горечь от
сознания  того,  что  мать  -  виновница гибели  отца,  присвоила престол,
принадлежащий ему по праву.  А "мать рано стала подозревать в нем будущего
мстителя за отца,  и,  может быть,  это подозрение было причиной того, что
подраставший  великий  князь  усвоил  себе  эту  роль.   Вследствие  этого
подозрения Павел  рано  стал  одиноким".  Он  живет в  ужасающей атмосфере
екатерининского двора,  среди  петербургских Полониев  и  Розенкранцев,  а
также Гертруды и Клавдия, соединенных в лице императрицы.
     Под   влиянием   этих   сложных   отношений  с   императрицей-матерью
развивается и  окончательно складывается характер  Павла  Петровича.  Если
вникнуть во все обстоятельства, сопровождающие его детство, юношеские годы
и  даже  зрелый возраст,  то  становится понятной "загадочность" характера
этой далеко недюжинной личности. Всю свою нелегкую жизнь он был "мучеником
своего высокого жребия".


                               Глава шестая

                       КОНСТИТУЦИЯ ПАНИНА-ФОНВИЗИНА

                                         Панин был государственный человек
                                    и  глядел  дальше  других  -  его цель
                                    состояла в  том,  чтобы  провозгласить
                                    Павла    императором    и    Екатерину
                                    правительницей.  При этом он  надеялся
                                    ограничить самодержавную власть.

                                                                 А. Герцен

     Авторитет Панина был  очень  высок:  почти все  иностранные дипломаты
видели в  нем  одного из  руководителей заговора.  Австрийский посол  граф
Мерси д'Аржанто сообщал:  "Главным орудием возведения Екатерины на престол
был Панин".  Французский посол де Бретейль:  "Кроме Панина, который скорее
имеет привычку к известному труду, чем большие средства и познания, у этой
государыни нет никого,  кто бы мог помогать ей в управлении и в достижении
величия..."
     Тогда  мало  кто  знал,  что  автором  сценария переворота и  главным
действующим  лицом  была  сама  Екатерина.  Но  верно  и  другое  -  Панин
становится  ее  главным  советником.  Ни  один  важный  вопрос  внешней  и
внутренней политики не  решается теперь без  его  участия.  "Все  делается
волею императрицы и  переваривается господином Паниным",  -  пишет Дашкова
брату в Голландию.  "В это время Екатерина крепко верила в дипломатические
таланты Панина", - свидетельствует В. Ключевский.
     Канцлер  М.  И.  Воронцов получает двухгодичный отпуск  для  поправки
здоровья  и   уезжает  за  границу.   Руководителем  Иностранной  коллегии
становится Панин.  В  указе о  его  назначении говорилось:  "По теперешним
небеструдным  обстоятельствам рассудила  ее  императорское  величество  за
благо  во  время отсутствия канцлера препоручить действительному статскому
советнику Панину исправление и  производство всех по  Иностранной коллегии
дел и  присутствовать в оной коллегии старшим членом,  поскольку дозволяют
ему другие дела..."  Почти двадцать лет стоял он  у  руля внешней политики
России - "самой блестящей страницы царствования Екатерины II".
     "После  работящего  и  практичного  до  цинизма  Бестужева,  -  писал
Ключевский, - дипломата мелочных средств и ближайших целей, Панин выступил
в  дипломатии провозвестником идей,  принципов  и  как  досужий  мыслитель
любил,  при  нерешительном образе  действий,  широко задуманные,  смелые и
сложные планы,  но не любил изучать подробности их исполнения и условий их
исполнимости".  Но это было то самое время,  когда,  по словам Безбородко,
"ни одна пушка в  Европе без позволения нашего выпалить не могла",  "когда
соседи нас  не  обижали и  наши  солдаты побеждали всех  и  прославились",
"когда в  памяти народной навсегда остались слова  Ларга,  Кагул,  Чесма и
Измаил".
     Ближайший помощник и друг Н. И. Панина Денис Иванович Фонвизин писал:
"...министерство его непрерывно двадцать лет продолжалось.  В течение оных
и внутриважнейшие дела ему же поручаемы были.  Словом:  не было ни единого
дела,  относящегося до целости и безопасности империи, которое миновало бы
его  производства или совета...  Нрав графа Панина достоин быть искреннего
почтения и непритворной любви.  Твердость его доказывает величие души его.
В  делах,  касательных  до  блага  государства,  ни  обещания,  ни  угрозы
поколебать его  были не  в  силах.  Ничто в  свете не  могло его принудить
предложить свое мнение противу внутреннего своего чувства. Колико благ сия
твердость даровала отечеству.  От кольких зол она его предохранила.  Други
обожали его,  самые  враги  его  ощущали во  глубине сердец своих  к  нему
почтение..."


     Прожив много лет в  Швеции,  Панин был поклонником ее государственной
системы  -   конституционной  монархии,   с   существенными  ограничениями
королевской власти. Став первым советником императрицы, Панин считает, что
пришло  время  действовать,  и  предлагает Екатерине II  учредить при  ней
Императорский Совет.
     Доказывая его  необходимость,  Панин   яркими   красками   изображает
отсутствие  в России основных законов,  где каждый "по произволу и кредиту
интриг хватал и присваивал  себе  государственные  дела".  "...Лихоимство,
расхищение, роскошь, мотовство и распутство в имениях и в сердцах, - пишет
он.  -  В  управлении  действует  более  сила  персон,  чем  власть   мест
государственных".  Панин  клеймит  "временщиков,  куртизанов,  ласкателей,
превративших государство в гнездо  своих  прихотей"  и  проводит  основную
мысль: "...власть государя будет только тогда действовать с пользой, когда
будет разделена разумно между некоторым  малым  числом  избранных  к  тому
единственных  персон".  Для этого Панин предлагает учредить Совет из шести
постоянных членов,  назначенных императрицей.  Члены  Совета  одновременно
являются руководителями (статс-секретарями) важнейших коллегий: внутренних
и иностранных дел,  военной и морской.  Они рассматривают дела и принимают
решения или выносят их на рассмотрение Совета во главе с императрицей.
     Сенат должен был контролировать Совет - "бить тревогу", в случае если
он  или  сам монарх нарушили бы  государственные законы или "народа нашего
благосостояние".  Екатерина II  благосклонно отнеслась к  проекту  Панина,
внеся  в  него  незначительные поправки -  вместо шести  членов Совета она
предложила восемь: Бестужева, Разумовского, Воронцова, Шаховского, Панина,
Захара Чернышева, Волконского, Григория Орлова.
     К  концу  августа казалось,  что  Совет  вот-вот  будет  учрежден.  В
черновике манифеста о возвращении А.  П. Бестужева из ссылки, составленном
Паниным,  рукой императрицы было  приписано:  "...и  сверх того жалуем его
первым императорским советником и  первым членом нового,  учрежденного при
дворе нашем Императорском Совете".  Однако в  печатном тексте манифеста от
31 августа этих строк уже не было.
     Осторожная и  предусмотрительная Екатерина  II,  прежде  чем  принять
окончательное решение  об  учреждении Совета,  тайно  обратилась к  мнению
"некоторых близких  к  ней  лиц".  Почти  все  они  ограничивались мелкими
замечаниями,    но    одно    мнение   ее    насторожило   и    озадачило.
Генерал-фальцехмейстер Вильбуа писал: "Я не знаю, кто составитель проекта,
но  мне кажется,  как будто он под видом защитника монархии тонким образом
склоняется   более   к   аристократическому  правлению.   Обязательный   и
государственным законом  установленный Императорский Совет  и  влиятельные
его  члены  могут с  течением времени подняться до  значения соправителей.
Императрица по своей мудрости отстранит все то, из чего впоследствии могут
произойти вредные следствия.  Ее  разум и  дух  не  нуждаются ни  в  каком
особенном Совете,  только  здравие  ее  требует облегчения от  невыносимой
тяжести необработанных и  восходящих к ней дел.  Но для этого только нужно
разделение ее  частного  Кабинета на  департаменты с  статс-секретарем для
каждого.   Также   необходимо  и   разделение  Сената   на   департаменты.
Императорский Совет слишком приблизит подданных к государю, и у подданного
может явиться желание поделить власть с государем..."


     Это мнение и  стало решающим.  28 декабря 1762 года,  когда Екатерина
II,   уступив   настояниям  Панина,   подписывает  манифест   о   создании
Императорского Совета,  подпись под ним оказывается надорванной,  и  он не
вступает в силу.
     Вторая попытка в России ограничить самодержавную власть, как и первая
при  Анне  Иоанновне,  также  надорвавшей  свою  подпись  под  "Кондициями
Верховного  Тайного  Совета",   потерпела  неудачу.   Проект   Панина  был
похоронен.  Только 64  года  спустя он  попал в  руки Николая I.  Прочитав
проект,  царь приказал припрятать его подальше.  Потребовалось еще 45 лет,
чтобы проект попал в руки историков.
     Неудача не смутила Панина,  но теперь все свои надежды на ограничение
"самовластья введением  капитальных законов"  он  связывает с  наследником
престола.
     ...Панин  продолжает пользоваться "особым  доверием императрицы",  но
вс