орья).
Жить  в  Хабаровске   никогда  не  скучно,  хотя  и  трудновато.  Сам  город
удивительно  благообразен, весь в  зелени рощиц, улицы живописными террасами
сбегают  к пристаням  Амура,  красивые павильоны  и ажурные мостики украшают
променады бульваров. Но зато паршивый лимончик, которому, в Москве и цена-то
всего три копейки, в Хабаровске стоит пять рублей - отдай и не греши...
     Андрей Петрович обедал на Протодьяконовской улице в ресторане "Боярин",
стараясь заказать  что-либо  подешевле. Это  значит: фазан (таежный),  рыбка
(сахалинская) и винцо (из дикого уссурийского винограда). Тут его перехватил
знакомый штабс-капитан из Управления Приамурским краем.
     -    Хорошо,    что   я   вас   встретил,   -   сказал   он.   -    Его
высокопревосходительство спрашивал о вас.
     - Не знаете зачем?
     -  Наверное,  намылят,  побреют   и  освежат  вежеталем  "Сюрприз".  Вы
навестите Андреева - он у себя в резиденции.
     Соломин  поднялся вверх по Муравьево-Амурской улице - на  взгорье стоял
большой кирпичный  дом  генерал-губернатора края. Звонкие  апрельские  ручьи
неслись по бульварным канавам.
     Андреев принял его радушно, начав с некоторой игривостью:
     - Не хотите ли побывать в роли восточного сатрапа?
     - Упаси бог! Зачем мне это нужно?
     - Не отказывайтесь. Я предлагаю вам Камчатку.
     Он  сообщил редактору,  что зимою умер камчатский управитель Ошурков, и
если  там  раньше не  было  порядка при начальнике,  то без  начальства люди
совсем отбились от рук.
     - Кто же правит Камчатским уездом?
     - Сотенный... казачий урядник, - как-то  стыдливо  признался Андреев. -
Впрочем, он и сам понимает глупость  своего  положения. Уездный врач Трушин,
считая казака  "узурпатором",  тоже просится в  начальники.  Но  я  запретил
доктору вмешиваться в дела,  ибо он подвержен  запоям  и, по слухам, давно и
всецело подпал под влияние местных спекулянтов пушниной.
     Соломин,  хорошо знавший дела края,  напомнил Андрееву, что на Камчатке
после  смерти Ошуркова оставался  его  помощник  -  некто,  если не изменяет
память, Неякин.
     - Увы, - отвечал Андреев, - я давно отставил Неякина за открытый грабеж
меховой  казны. Он еще в прошлую навигацию обязан был  предстать перед судом
во Владивостоке,  но почему-то  на  материк  не выехал...  Получается у  нас
совсем как у Шекспира: "Не все благополучно в королевстве Датском!"
     - Не все, - согласился Соломин, кивая...
     Он  сидел в  кресле, ленивый после обеденной сытости;  костюм редактора
выглядел не ахти как притязательно, Андрей Петрович небрежно смахнул пепел с
помятых брюк, слушая разглагольствования генерал-губернатора.
     -  Камчатка  очень  редко попадала в надежные  и энергичные  руки.  Как
правило, в Петропавловск сбывали все  отбросы чиновничества. А у меня к вам,
Андрей Петрович, просьба...
     - Рад буду исполнить.
     - Поезжайте в Петропавловск и в должности тамошнего начальника наложите
на Камчатку  тяжкую десницу  справедливости  и  благоразумия...  Вы  там уже
бывали?
     - Наездами. В командировках.
     - Каковы же ваши общие впечатления?
     - Да как сказать... - Соломин даже поежился. - Знаете, когда на каждого
мужчину  приходится  всего лишь  одна пятнадцатая  часть  женщины,  то нравы
далеки от... версальских! Посудите  сами: в Петропавловске триста  пятьдесят
душ, включая грудных  младенцев, зато пять кабаков  торгуют с утра до ночи -
живи  и  радуйся!  Коррупция местных богачей. Грабеж  камчадалов и охотников
трапперского пошиба. Всюду круговая порука...
     - Вот и разберитесь, - сказал генерал-губернатор.
     Соломину никак не хотелось бросать  теплую  редакцию (и  ту самую даму,
которая  недавно появилась  в  Хабаровске,  задев его  холостяцкое  сердце и
растрепав  ему  нервы,  без  того  уже основательно  издерганные  служебными
невзгодами).
     - Вы  же мою натуру знаете, - сказал он. - Человек я горячий  и, увидев
зло, стану его сокрушать.
     - Так и крушите, милый вы мой!
     -  Боюсь, и года не  пройдет, как я вернусь с  Камчатки, представ перед
вами уже со свернутой шеей.
     - Быть  этого не может, - горячо заверил  его  Андреев. -  Всей властью
генерал-губернатора я встану на вашу  защиту. - Генерал привлек его к себе и
крепко  прижал к  мундиру, подбитому ватой.  - Действуйте, как подскажет вам
сердце.  Я остановил  свой  выбор  именно  на вашей персоне, ибо знаю вас за
бескорыстного и делового чиновника...
     Соломин пошел к дверям, но задержался:
     -  У меня  деликатный вопрос: в случае  появления  на  Камчатке  членов
правления  Камчатского общества - они  должны подчинить меня себе или я  сам
вправе подчинить их своей юрисдикции?
     Вопрос  был  довольно  сложен,  и  Андреев,  кажется,  сознательно  дал
Соломину уклончивый ответ:
     - Подчинить  этих  махинаторов вам не  удастся. Но  я  не  думаю, чтобы
Губницкий  и  его  коллега, барон  фон  дер  Бригген, возымели дикое желание
вмешиваться в ваши внутренние дела...
     На улице Андрей Петрович  невольно расхохотался: какой-то безвестный  и
наверняка безграмотный урядник управлял Камчаткою, в  пределах которой могло
бы свободно уместиться великое королевство Италии или Англии!
     Вернувшись  в  редакцию  попрощаться с сотрудниками,  Соломин  полистал
справочник  акционерных компаний Российской  империи -  он  догадывался, кто
станет его врагом, а врага следует знать. Правление камчатской  "обираловки"
затаилось в Петербурге  на Галерной, в доме ј  49, где некие жуки Гурлянд  и
Мандель  стригли  купоны   с  камчатских  рыбаков,  трапперов,  лесорубов  и
зверобоев. Основной капитал с имуществом 3 миллиона;  стоимость каждой акции
187   рублей  с  копейками.   Близ  Петропавловска   работает  на   компанию
жирово-туковый  заводишко, в Усть-Камчатске  тарахтит  консервная  фабричка,
общество торгует и на Командорах.
     - Торгует, наверное, воздухом, - подсказал секретарь.
     - Спиртом, черт побери! - уточнил Соломин.
     Со стороны вокзала  истошно  взревел локомотив - это  из  тайги вынесло
транссибирский экспресс Париж - Владивосток.
     Россия  в  рекордно короткие сроки, изумив весь  мир, недавно закончила
тянуть рельсы к берегам Тихого океана:
     Колоссальная протяженность пути была как раз под стать народу-исполину.
Всего за какие-то десять лет, орудуя исключительно лопатой и тачкой, русские
люди   свершили  титанический  трудовой  подвиг,  и  потому  слова  "Великая
Сибирская магистраль" писались тогда с заглавных букв...
     Проводить  его пришла на  вокзал та самая дама,  которую он оставлял  в
Хабаровске (и, кажется, навсегда). При робкой попытке поцеловать ее Соломину
пришлось нырять головою под громадный купол гигантской шляпы, поверх которой
колыхались искусственные розы, давно и безнадежно облинявшие.
     - Прошу тебя,  - сказал он  растерянно, -  если я хоть  что-то значу  в
твоей  жизни, пожалуйста, не езди  в номера Паршина, где бывает этот... этот
адвокат Иоселевич.
     И потом всю дорогу ругал себя за эти жалкие слова.
     Еще  смолоду,  претерпев немало жизненных  крушений, Соломин приехал на
Дальний   Восток,   едва   освещенный  слабеньким   заревом   экономического
пробуждения,  - край, где тигры выбегали на улицы  городов, где каторга была
главной  колыбелью  индустрии, где самыми доступными  развлечениями являлись
карты и водка, а беглые преступники держали проезжих в страхе божьем. Андрей
Петрович быстро выдвинулся из среды искателей наживы и приключений, сумел не
затеряться в беспутной  толчее наехавших сюда аферистов разного ранга. Много
лет   он  состоял   чиновником  особых  поручений  при  генерал-губернаторах
Приамурья  и  Приморья -  при  скандалезном бароне  Корфе,  при  крутом,  но
образованном  Гродекове и  прочих.  По долгу  службы  Соломин изъездил  весь
Дальний Восток,  разглядев  в его чащобах  много  такого, что  навсегда было
сокрыто для власть имущих.  На  правах редактора официальной газеты  Соломин
ратовал за облегчение участи малых народов, живших среди невиданных богатств
и погибавших в неслыханной нищете.
     Андрей  Петрович публиковал  статьи в  газетах  и журналах  центральной
России, его избрали в члены Русского географического  общества; имя Соломина
было  известно ученым-этнографам, экономистам и литераторам. Андрей Петрович
был большой русский патриот не на словах, а на деле.
     А  попутчиками  его  до  Владивостока  оказались  мичманы  с  крейсеров
Сибирской флотилии,  молодые  люди с особым  флотским шиком,  щедро сорившие
деньгами и  юмором. Время в дороге прошло в увлекательных беседах, сотканных
из  рассказов  анекдотического содержания.  Уже  подъезжая  к  Владивостоку,
Соломин, заговорил о мощи российского флота.
     - До  сих  пор,  - отвечали ему  мичманы,  -  Россия  не  имела поводов
обижаться на свой флот. Не посрамим его чести и сейчас. А что касается угроз
самураев, так это нас не пугает, - Япония не посмеет!
     Вот и я такого же мнения, - сказал Соломин...
     Вагон задергало на  стыках переводных стрелок,  и  запыленный  "микст",
полмесяца  назад  покинувший  Париж,  вдруг  окунулся  в  прохладную  синеву
амурских лиманов, свистом он разрезал тишину окраин, сплошь усыпанных белыми
хохлацкими мазанками с рушниками на окнах. Паровоз катил к вокзалу - прямо к
пристаням  Золотого  Рога...  Это   был  блистательный  и   фееричный   град
Владивосток,  в  котором  тогда бытовала житейская поговорка:  "Для  полноты
счастья надо иметь русскую жену, китайского повара и японскую прислугу".
ТРАМПОВЫЙ РЕЙС
     После дороги он побрился в привокзальной цирюльне, украшенной вывеской:
"Очень спасибо. Парикмахер Ту Ю Сю".
     Владивосток - разнолик и разноязычен, как Вавилон.
     На Океанской улице  чистоплотные корейцы  в белых одеждах уже торговали
первой  редиской.  В   синих  чесучовых  халатах  по  Державинской  степенно
шествовали мукденские  купцы, их  длинные косички волочились  по земле,  как
тонкие  крысиные  хвостики.  На Тигровой и Фонтанной мелькали жизнерадостные
улыбки деловитых японцев, одетых по-европейски,  а скромные и милые японки в
цветных киримонэ мелко семенили по тротуарам... Всюду только и слышалось:
     - Капитана,  ходи покупай, моя десево плодавай, моя лучи товали, обмани
нету...
     В  глазах   пестрело  от  множества  вывесок:  массажисты  и  присяжные
поверенные, аптекарские  и консульства,  бани  и  банки, ювелиры и  торговля
игрушками, продажа  киотов и велосипедов, колбасы  и  пряников,  пирожных  и
корсетов,  унитазов и  роялей,  классы  танцевальные  и  гимнастические.  За
проспектом  Шефнера,  в  разнообразии  проулков  Маньчжурского, Японского  и
Тунгусского,  близ  пролетарских  и   матросских  слободок,  гуляли  русские
парни-мастеровые с тальянками, приладив к картузам букетики весенних фиалок.
С базара прошел солидный рабочий  депо, обстоятельный и даже суровый, он нес
в  голубеньком одеяле  новорожденного,  а  молодая  жена тащила  корзинку  с
провизией. На  Светланской элегантные инженеры-путейцы  ловко подсаживали на
коляски  своих  хохочущих  дам,  наряженных  по  последним модам  Парижа  во
Владивостокском универмаге  Кунста и  Альберса. И куда  ни  глянешь, всюду -
матросы,  матросы,   матросы,   матросы...  Эти   идут  косяком,  с  мрачным
отчуждением  лузгая  семечки,  а  между  тем  глаза  их стреляют  в  сторону
господских кухарок и расфуфыренных горничных. Властелинами в этой сутолоке -
флотские офицеры, слегка  презрительные к  толпе гордецы, они чувствуют себя
во Владивостоке подлинными  хозяевами всего, что  тут есть, и ответственными
за все, что тут делается...
     На  пристани Эгершельда  выяснилось, что  пароход  на Камчатку будет не
раньше  июня. Но  есть  шанс воспользоваться  трамповым (то есть  бродяжьим)
рейсом "Сунгари",  который прежде зайдет бункероваться  в  Хакодате,  оттуда
отправится на  Командоры  и  уж  только  потом  заглянет  в Петропавловск...
Соломину пришлось согласиться на этот неудобный трамп!
     До выхода корабля в море он поместился в номерах на Алеутской, а обедал
в "Золотом Роге" на Светланской, где ему импонировала прислуга - вышколенные
официанты  (сплошь  из  японцев).  Однажды,  когда  Соломин  разделывался  с
громадной  клешней краба, к  нему подсел бравый капитан  2-го ранга с рыжими
бакенбардами,  торчащими  вроде  рыбьих  плавников,  человек  симпатичный  и
словоохотливый.
     - Мне сказали, что я могу  застать вас здесь в час обеда. Будем знакомы
- Николай Александрович Кроун, командир канонерской лодки "Маньчжур".  Волею
судеб моя канонерка охраняет летом бобров и котиков,  начиная от Командор до
Берингова пролива. Чиниться и забирать воду ходим к вам - на Камчатку.
     Соломин, естественно, спросил:
     -  А вы  разве не бываете в  море  Охотском,  дабы оградить Камчатку  с
западного ее побережья от японских хищников?
     - У нас, - огорченно  ответил Кроун, - не хватает угля и  нервов, чтобы
отбиться  с  востока  от хищников  американских,  которые грабят  нас почище
самураев. Анадырские чукчи мне рассказали, что однажды янки доставили  морем
какую-то  машину  небывалых  размеров и с великими трудностями утащили  ее в
тундру,  где таинственно ковырялись  в почве... Я догадываюсь, что это  была
драга  для добычи  золота, а мы и ухом не повели.  Приходи, грабь, режь - мы
ведь не внемлем, и даже кровь с нас никогда не капает!
     - Неужели в тех гиблых краях имеется и золото?
     На этот вопрос Кроун отвечал вопросом:
     - А разве мы знаем, что у нас имеется? Вы навестите хоть раз шалманы на
Миллионке[2],  там  бродяга из-под  полы предложит вам золотишко.
Сразу  дайте ему  по зубам,  и  он сознается, что не  украл, а  намыл  самым
честным образом. Но где намыл?  Он того  не ведает, ибо в геодезии  немощен,
как теленок, а  по тайге шпарит эдаким  курсом -  два лаптя правее солнышка.
Бродят наши у черта на куличках, даже за Колымой...
     Соломин движением  бровей  подозвал  официанта,  велел  открыть бутылку
французского   шампанского  марки   "Мум"   (русские   называли  его   более
выразительно: "Му-у-у...").
     - Выпьем  за Камчатку! Я не  пророк, но, может, не пройдет и сотни лет,
как  в этих краях  возникнет удивительная жизнь, перед которой поблекнут все
аляскинские клондайки и юконы.
     Кроун поддержал тост с существенной поправкой:
     -  За Камчатку  надо  бы  выпить чего-нибудь  покрепче! Там все  крепко
скроено - и люди, и собаки, и вулканы, только жить там, извините, я не хотел
бы... -  Кавторанг куда-то поторапливался, стал прощаться: - Итак, до скорой
встречи в Петропавловске. "Маньчжур" постарается оградить  вас  с востока, а
уж  со  стороны  моря  Охотского...  пардон,  милейший, но  с этих румбов вы
отбивайтесь от японцев сами!
     Перед отплытием Соломин навестил дантиста.
     - Я  прошу вас удалить мне  зубы, которые,  по вашему  разумению, могут
заболеть. Рвите без сантиментов. Врач поковырял один зуб, потом другой:
     - Вот эти можно еще полечить.
     - Некогда. У меня билет на пароход.
     - Куда же вы собрались?
     - На Камчатку.
     - Тогда все понятно... Ну, держитесь.
     - А-а-а-а-а-а!!!
     - Готово. С вас двадцать рублей.
     - О-о-о-о-о...
     "Сунгари"  потянулся  в  море.  На  траверзе острова  Аскольд  пришлось
наблюдать   возвращение   с  тактических  стрельб   Тихоокеанской   эскадры.
Закованные в  панцири  путиловской  брони,  тяжко  просели килями  в глубину
желто-черные  витязи-броненосцы;  кренясь, в  отдалении  затаенно  скользили
серые,  словно  их обсыпали  золою, русские залихватские  крейсера; в  белых
плюмажах рассыпчатой пены почти кувыркались узкие веретена миноносцев.
     И, глядя  на  эту грозную  фалангу  российской эскадры, идущей домой  в
порядке  двойного  кильватера,  Соломин  еще  раз  с  большим  удовольствием
подумал: "Нет. Никто не посмеет... побоятся!"
     Сангарский пролив затянуло туманом, но капитан непостижимым для  разума
"фуксом" все-таки  умудрился  завести воющий  сиреною  "Сунгари"  в японскую
гавань Хакодате.
     Первое, что заметил здесь Соломин, это чудовищный мастодонт британского
броненосца,  к  теплой  массе  которого  нежно  прильнула  изящно-кокетливая
канонерка французов. С пристани вдруг окликнули Соломина по-русски, и он был
удивлен,  увидев  на   берегу  давнего   знакомца,   -   польского  писателя
Серошевского[3],  которого  знавал по Сибири с тех пор, когда тот
был ссыльным революционером.
     - Вацлав! Вот встреча... Как тебя сюда занесло?
     Серошевский подозвал рикшу, велел садиться.
     - Собрался было на Шикотан, да  туманы - не  сразу и доберешься. Я ведь
якутов оставил, теперь изучаю племя айнов...
     "Сунгари"  брал  в  бункера уголь, и, чтобы избежать  грязи  и  грохота
лебедок  при погрузке, Соломин разместился в гостинице. Серошевский объяснил
ему правила поведения:
     -  Гопака  не  плясать,  кулаком  по  столу  не  трахать,   иначе  этот
гранд-отель рассыплется на массу лакированных палочек и бумажных ширмочек...
Помни, что ты не в России!
     Из окна Соломин видел здание христианско-православной церкви, возле нее
колыхался русский флаг.
     - Япония,  -  пояснил Серошевский,  - ожидает  визита военного министра
Куропаткина...
     Они  поехали  представиться  русскому консулу  Геденштрому. Консул  был
настроен пессимистически.
     - Ну  да! -  сказал он. - Куропаткин приедет, но японцы перехитрят его,
как глупого мальчика... Я-то знаю, что  с западного фасада Японии убраны все
мощные батареи, а в крепостях,  которые  посетит генерал,  собрана  музейная
заваль.  Отличные войска  спрятаны внутри страны, Куропаткину  покажут хилых
солдат запаса, вооруженных допотопными кремниевыми ружьями. Весь броненосный
флот Японии  заранее  выведен в  океан и не  покажется  у  берегов, пока наш
министр отсюда не уберется...
     Геденштром дал Соломину прочесть свое последнее донесение в  Петербург.
"Я  опасаюсь, - сообщал  он в МИД, - что  все согласия с  японцами  о рыбных
промыслах   в  наших  водах,   которые  охраняются  одной  лишь   канонеркой
"Маньчжур", останутся мертвой буквой, исполнять которую японцы не станут..."
     Андрей Петрович перевел разговор на охрану рыбных богатств Камчатки, на
что консул реагировал с крайним раздражением:
     -  Вам бы, как  начальнику этого берендеева царства,  следовало знать о
японском обществе "Хоокоогидай±".
     - Что это значит? - спросил Соломин.
     - С языка сакуры на языке родных осин это звучит так:
     "Патриотическое  общество  японской  справедливости".  Но  за  рекламой
патриотизма ловко маскируется организация офицеров японского флота,  готовая
к захвату Камчатки.
     Соломин подыскал вежливые слова для ответа.
     -  Японцы  раса  теплолюбивая,  -  сказал  он.  - Доказательством  тому
массовая скученность населения на юге Японии и пустынность на севере страны.
Как-то  не  верится,  чтобы  они   пожелали  зарыться  в  наши  сугробы.  Вы
когда-нибудь, господа, видели японца, который бы катался на лыжах?
     Серошевский засмеялся, а Геденштром сказал:
     - Вы  наивны!  Члены общества "Хоокоогидай±"  успели водрузить форты на
островах  Шумшу  и   Парамушир,  которые  вплотную   подступают   к  берегам
Камчатки... Когда вашу милость назначали в Петропавловск, вас  предупреждали
об этой угрозе?
     - Впервые слышу, - сознался Соломин.
     - Ради чего же вы едете на Камчатку?
     - Чтобы навести там порядок...
     Дипломат ответил недипломатично:
     - Вот придут японцы, они вам наведут порядок!
     Соломин и Серошевский покинули консульство.
     -  Я  думаю,  - сказал Соломин,  -  такая  оценка  событий Геденштромом
происходит только из-за того, что он немец, а  немцы  не очень-то уверены  в
мощи России.
     -  Не  заблуждайся,  - ответил  писатель.  -  Геденштром хотя  и  носит
немецкую  фамилию, но его  предки со времен Екатерины  жили в Сибири,  этого
срока  вполне