али
ловить иваси в заливе Сагами у  Токио или резать японских коров на пастбищах
Хоккайдо?
     Будь  судьи арбитража хоть чуточку патриотичнее,  они должны бы  задать
Номуре один вопрос: "В чьих  водах были задержаны  ваши корабли и  при каких
условиях изъяты у них орудия незаконного промысла лосося?" Но такого вопроса
они  сделать  не догадались.  Владивостокский арбитраж  усмотрел  в  деяниях
камчатских  властей  незаконные  (?)  действия, а неистощимая  казна  России
обязалась выплатить японским браконьерам денежную компенсацию.
     "Котик"  снова отплыл на Камчатку, дабы завершить  акт мщения.  Капитан
Битте  доставил  в  Петропавловск  целый  мешок  частной  корреспонденции  -
владивостокские  торговые   компаньоны   оповестили  камчатских   купцов   и
духовенство о  том, что дни власти  Соломина уже  сочтены. От  этого в домах
местных воротил началось откровенное ликование.
     - Не сегодня, так завтра генерал Колюбакин треснет его оглоблей по шее,
тогда будет знать,  как в чужие санки садиться. Ведь он, говорят,  даже ясак
умыслил без нас собирать. Не выйдет... Вся головка  за нами, а ему, сквалыге
худому, дадим  от хвоста побаловаться - самый кончик, не больше кисточки для
бритья. Вот и пущай, побритый, отседова выкатывается!
     Особенно лютовал Расстригли:
     - Не здороваться  с  ним, с  этим  пентюхом!  Коли  встретишь на улице,
вороти рожу на сторону, будто его и не видишь...
     Эти слова  звучали  как  указание  к  исполнению!  Из  казенных  бумаг,
доставленных  "Котиком", Андрей  Петрович уяснил,  что  ему  вынесено  самое
суровейшее порицание за "беспокойный характер", а это  здорово испортило его
служебный  формуляр.  В  дополнение  к этому генерал  Колюбакин,  приморский
губернатор, почему-то вообще не любивший  Соломина, указал снова открыть все
кабаки в Петропавловске.
     Блинов пытался утешить Соломина:
     - Уж сколько на моих глазах удалили начальников, и никто еще не падал в
обморок от горя, все только радовались.
     Соломин был явно подавлен.
     - Дело  не в этом, -  сказал  он. - Я ведь еще не успел свершить ничего
путного. Когда,  я сюда  прибыл? Кажется,  в  середине  мая. А сегодня какое
число?
     - Пятое августа.
     - Вот видите! Разве за такой короткий срок  что-либо сделаешь? Нафанаил
прав - можно без труда спятить...
     Среди казенной корреспонденции  оказалось и частное  письмо. Его писала
Соломину та самая дама в громадной  шляпе, которую он  вынужденно оставил  в
Хабаровске на попечение юркого адвоката Иоселевича... Андрей Петрович читал:
     "Как ты и просил,  мой милый, я не бываю в номерах, г-на Паршина, чтобы
не  встретить там  этого гадкого  Иоселевича. Но  недавно  мы  все поехали в
номера Гамертели, где  инженер  с дороги Пшедзецкий (надеюсь, ты его знаешь)
так разошелся, что заказал мне ванну из шампанского. Я, конечно, отказалась,
но была удивлена  - откуда у него столько денег? А  помнишь ли  ты прыщавого
поручика фон Бетгера?  Так он  застрелился, глупышка, вчера его  хоронили  с
духовым оркестром. Люди  так злы, так злы! И когда я рыдала над его могилой,
какие-то глупые неотесанные бабы показывали на меня пальцем, будто я во всем
виновата..." Стало  совсем тошно.  Соломин решил объехать  свои  королевские
владения. Блинову так и сказал:
     А   то   выкинут   с   Камчатки,  и   ничего  не   увижу  здесь,  кроме
Петропавловска... На старости и - вспомнить будет нечего!
     Юколу  делают так. Из груды рыб хватают лосося пожирнее. Удар  ножа - и
нет  головы.  Вжик - она отлетела в  сторону, никому не нужная. Молниеносный
надрез  вдоль сочного  брюха, и взору открывается ценное рубиновое мясо, Нож
смело разъединяет боковины на два пласта, соединенных хвостом. За хвост же и
вешают мясо на вешалки сушильных балаганов - к осени обветренная (а иногда и
червивая) юкола будет готова. Собаки ведь все сожрут, даже лососину!
     Соломина  поразил  не сам  процесс заготовки  юколы, а то варварство, с
каким безжалостный нож выбрасывал  на землю икру.  Возле разделочного  стола
кетовая икра  лежала метровым  слоем, и она пищала  под  ногами,  обрызгивая
сапоги животворным соком. Было жутко при  мысли, что тут заживо погребены не
миллионы, а может быть, даже миллиарды лососиных жизней.
     - Нельзя же так, -  сказал Соломин с упреком.  -  Ведь в  Петербурге на
Невском икру продают фунтиками, как конфеты.
     - До Питера нам далече, - отвечали промышленники.
     - Вы хоть сами-то ешьте.
     - Ня-я вкусно! - скривился парень с бельмом на глазу.
     - Кормите собак.
     - Ня-я жрут, подлые.
     - Тьфу! - и Соломин ушел прочь с этой живодерни.
     Урядник заботливо  придержал стремя, пока он усаживался  в  седло.  Они
ехали дальше, а Камчатка внутренняя была совсем  не похожа  на прибрежную, и
страна щедро открывала перед  всадниками  свои красоты.  Шумели не  белые, а
сероствольные камчатские  березы,  над  головами всадников  качались крепкие
завязи лесных орехов. В дороге Соломин не раз вспоминал знаменитого афериста
- графа Морица Бениовского; в царствование Екатерины II  он посадил ссыльных
на  корабли  и уплыл  с  ними  в поисках  лучезарной  короны мадагаскарского
корабля.  Бениовский никогда  бы не подумал, что Камчатка  ничуть не  беднее
Мадагаскара.
     Возле ночного костра Сотенный задумчиво сказал:
     - Ваша правда! Мы  покеда с  Камчатки верхние пенки снимаем. Ну, соболя
бьем, ну, лосося  ловим, моржа схарчить завсегда рады с горчицей и хреном. А
тут,  - казак вдруг топнул ногою в  землю, - тут  еще копать и копать...  не
нам, так внукам нашим!  Что мы знаем? Может, по мильенам  босиком шляемся, а
сами у приятелей четвертаки стреляем на выпивку...
     В долине  реки Камчатки ландшафты стали особенно живописны.  Трава была
такая - хоть ешь ее!  Таких сочных пастбищ для молочного скота Соломин нигде
еще  не видывал. На  мужицких грядках зрела картошка  - в два  кулака, белее
сахара, а репа была  такой величины, что ею можно насмерть убить человека. В
подоблачных высях  прыгали по изумрудным  склонам  горные  бараны,  а  возле
шумных ручьев с  кристальной водицей, пыхтя, возились  на лужайках медведи -
они играли, тоже радуясь жизни. Было жарко на тропе. Сотенный сказал:
     - Ежели небольшой крючок сделать в сторону, то вон за тем распадком как
раз и живет Сашка Исполатов. Не навестить ли?
     Соломин  согласился, но потом даже пожалел - "крючок" оказался большим.
Ближе к вечеру всадники въехали в медвяную тихую долину, наполненную цветами
и тяжелым гудением  больших золотистых шмелей. Мягко ступая, кони  вывели на
тропу,  ведущую  к  зимовью  траппера.  Ни  одна собака не  залаяла  при  их
приближении,   а  домишко  казался  вымершим,  слепое  оконце  уже  затянула
паутина... Всадники спешились, стреножа коней.
     Сотенный с опаской  растворил двери. Внутри все было так, будто  хозяин
еще рассчитывал вернуться. В кладовой лежали нетронутые запасы.
     - Он здесь жил один? - спросил Соломин.
     - Да  нет... с бабой. Исполатов ее на Миллионке  подобрал. Когда привез
сюда, я  ему сразу сказал: "Ну, Сашка, добра не жди. Тащи эту швабру в лес и
никому не показывай".
     Соломин присел на запыленную лавку.
     -  Странно, куда же они  подевались?  На  лавке  лежала  связка книг  -
солдатские    рассказы    Владимира    Даля     и     Собрание     сочинений
Мельникова-Печерского.
     -  Мои книжечки, - сказал Мишка. - Когда весною Исполатов был в городе,
я давал их ему читать...
     В  траве возле зимовья Андрей Петрович случайно  обнаружил позеленевший
патрон и показал его уряднику.
     - Это от "бюксфлинта", - сказал тот.
     - Хорошее оружие?
     - Приличное. Из двух  стволов пулями жарит, а из третьего дробью  тебя,
будто кипятком из - лейки, так и поливает...
     Соломин, размахнувшись, забросил патрон в кусты:
     - Не ждать же их тут! Поехали дальше...
     Долго   плыли   по  Камчатке   -   вниз  по  течению  реки   до  самого
Усть-Камчатска. Лишь  изредка мелькало на берегу  убогое стойбище коряков  с
дымными юртами, еще реже  блистали  в чащобах лучинные огни русских селений.
Причалишь к берегу, скопом навалятся на тебя собаки, выбегут люди, живущие в
закоренелом неведении того, что творится на белом свете. "Из этой поездки, -
писал  Соломин,  - я вынес, между прочим,  такое  впечатление,  что торговцы
буквально  разоряют местных охотников:  берут у них  пушнину  по  неимоверно
низким ценам, а товары ставят по самым высоким расценкам".
     Если меня сейчас не уберут  с Камчатки,  -  сказал он Сотенному, - я за
зиму это положение - исправлю.
     Урядник не слишком-то поверил в эти посулы:
     - По первому снегу вам  бы надоть ясак собирать. А на  Камчатке  уж так
заведено  исстари,  чтобы начальник  за  головкой ясака не один, а  в теплой
компании езживал.
     -  Поеду один, без теплой компании, даже если  от этого мне потом очень
холодно будет.
     - Все верно, - сказал Сотенный, - они же на спирте зимой отыграются при
роспуске товара и свое с Камчатки сдерут...
     Соломин вернулся из объезда лишь  в  конце  августа, проехав расстояние
примерно  такое,  как  от  Петербурга до  Харькова, но сумел  оглядеть  лишь
незначительный краешек полуострова.
     Утром,  когда  он  прогуливался,  ему  встретился   доктор  Трушин,  не
ответивший на его поклон. Соломина это задело.
     - Послушайте! - сказал он. - Вы ведете себя попросту неприлично. Уберут
меня или не  уберут,  но,  пока я начальник  Камчатки, будьте добры  хотя бы
буркнуть мне "здрасьте".
     Трушин остановился, тяжело подымая глаза.
     - Вы разве видели меня пьяным? - вдруг спросил он.
     - Нет, никогда не видел, - признал Соломин.
     - А тогда зачем же вы, милостивый государь, посылаете во Владивосток на
меня грязные доносы, будто я беспробудный алкоголик и не вылезаю месяцами из
запоев?
     -  За  свою  жизнь я  немало написал служебных донесений, но доносов на
отдельные личности никогда не сочинял. С чего вы это взяли, господин Трушин?
     - Меня предупредили... из Владивостока.
     - Какая глупость!
     - Что значит - глупость? Уж не хотите  ли вы этим сказать, что я дурак?
Ведь это, сударь, дорого обойдется... У вас же, я давно  замечаю, вот тут не
все в порядке!
     И врач повертел пальцами у виска...
     "Хорошо,  что  еще  не ушел  "Маньчжур".  А  уйдет  - я совсем один", -
тоскливо думал Соломин.
     К берегам Камчатки подкрадывалась осень.
ОСЕННИЕ НАСТРОЕНИЯ
     Летом для всех камчатских собак - лирическое приволье, и они живут, как
волки, быстро дичая в поисках корма, а осенью, поджав хвосты, возвращаются к
человеку,  снова  готовые верой и правдой  служить ему  за порцию юколы,  за
хорошую  трепку и за, очень редкую  ласку.  Зато горожане на все лето  вяжут
собак  к приколам; озлобленные несытые  своры наполняют ночи  Петропавловска
нестерпимым жалобным воем -  их можно понять:  ведь даже собакам не нравится
подлинная  "собачья  жизнь"!  Но  вот  уже  повеяло  с  океана,  предзимними
ненастьями  -  и  хозяева  в городе возвращают псам  великое  благо  свободы
личности,  которое  собаки  спешат  использовать  для  установления любовных
контактов и ради чудовищных массовых драк посреди улицы, в которые нам лучше
не ввязываться... Собаки сами разберутся - кто из них прав, а кто виноват!
     Итак, осень - пора подведения итогов...
     - Грустно все, - говорил Соломин чиновнику  Блинову, -  иногда и самому
хочется, чтобы меня  поскорее  с Камчатки убрали.  Здесь  мне  уже  объявлен
негласный бойкот.
     - Неженатый вы человек, - отвечал чиновник, -  детей никогда не  имели,
оттого и нету у вас  сердечных отдушин, куда  бы  весь казенный угар выдуло.
Разве можно  так жить,  чтобы на каждый  чих  говорить "будьте здоровы"?  Да
плюньте вы на карусель нашу. Ну и уберут с Камчатки, возможно, что и так. Да
разве на одной Камчатке свет клином сошелся?
     - Я буду жалеть, что мало принес людям пользы...
     По  вечерам пригородная сопка Никольская, поросшая  густым  березняком,
освещалась кострами. Так  уж повелось, что эта сопка была любимым местом для
свиданий  и  расставаний. Если  девка  нафрантилась и  полезла  на сопку,  в
Петропавловске говорили: "Готово!  Закрутило бестию..." Сколько на этой горе
разбилось  сердец  прекрасных  камчадалок,  сколько пылких  матросских клятв
слышали  эти старые березы! А ниже, у самого подножия сопки,  лежат павшие в
боях камчадалы,  лежат вровень с  ними и враги их -  англичане с французами,
которые полвека назад вознамерились оккупировать Камчатку...
     Соломин надел резиновые боты, взял в руки зонтик.
     - Вот и  верно решили!  - одобрил  его  Блинов. -  Сходите к Плакучему,
выпейте шампанского, и жизнь завертится веселее.
     - Да нет, - усмехнулся Соломин, - я на "Маньчжур"...
     Дежурный  вельбот мягко причалил  к борту  канонерки. Вахтенный  офицер
сопроводил Соломина до командирского салона. Кроун сказал гостю, что мечтает
вернуться во Владивосток.
     - Вы можете мне поверить, - я там юлить не стану, а выскажу в лицо все,
что думаю. Это позорное судилище лишний раз проафишировало бессилие власти и
глупость наших доморощенных рукосуев, дуроломов и головотяпов...
     Соломина и Кроуна, столь, различных по взглядам и воспитанию, связывало
общее беспокойство за  судьбу тех богатств, которые  принадлежали отечеству.
Решение  владивостокского  арбитража  их  обоих,  чиновника и офицера флота,
глубоко оскорбило, Кроун рассуждал:
     -  Ахинея  какая-то!  Вы  заявили  хозяйские  права на  лосося  русской
Камчатки, а я  задержал нарушителей государственных  границ России, и мы  же
теперь оказались виноватыми.
     Андрея   Петровича  больно  ранило  решение   приморского   губернатора
Колюбакина об открытии кабаков на Камчатке.
     - За что они ратуют? - говорил он. - Здесь нет акцизной продажи вина, а
это  значит,  что государство с виноторговли прибыли не  имеет.  Я отобрал у
кабатчиков патенты.  Теперь я вернул  их кабатчикам. Но  с патентного налога
русская  казна имеет жалкие  рублишки, зато для  пьянства никаких препон  не
стало... Неужто во Владивостоке не понимают такой ерунды?
     Кроун был настроен сегодня мрачно:
     - Много у нас еще такого, чего не понимают...
     В  окантованные медью иллюминаторы было видно, как разгорались костры в
березовых рощах,  и можно  не  сомневаться, что возле  каждого костра  сидят
Маруся  с  Васей,  а  костер  им  нужен,  чтобы  комары  не  слишком  мешали
разговаривать о любви. Соломин вдруг вспомнил ту самую даму, которая сейчас,
наверное, ужинает в номерах Паршина, обвораживая адвоката Иоселевича.
     - А у вас жена в Петербурге? - спросил он.
     - Да,  и  я  напишу  ей,  пусть  нажмет  соответствующие  педали,  дабы
отмодулировать наш  лососиный  дуэт  более благозвучно...  Скоро  "Маньчжур"
уйдет для зимнего ремонта  котлов в Шанхай. Думаю сам побывать в Питере, или
жена  навестит  меня в Шанхае, если, конечно, ничего не случится, -  добавил
Кроун с большой многозначительностью.
     - А что может случиться?
     - На море бывает разное... как и в политике.
     - Вы думаете - война?
     - Давайте ужинать, - ответил кавторанг...
     К  столу  подали  дивное  мясо, вкусную  дичь  и  корзину  экзотических
фруктов.
     - Где вас так хорошо снабжают?
     -  Мы сделали  заход в  Ном  на  Аляске,  а там  продукты исключительно
австралийские.  Вот  и  закупили.  Зато  вода  в Номе  продается  на  вес  -
галлонами, янки скупятся. Потому-то и ходим за  водой к вам, вы уж по дружбе
денег с нас не возьмете.
     Соломин заговорил о своем - наболевшем:
     - Как вы думаете - успеют меня убрать до зимы?
     - Вряд ли генерал Колюбакин раскачается до наступления морозов. Так что
готовьтесь  зимовать  в  Петропавловске...  В любом  случае, - добавил Кроун
(опять многозначительно), - я бы очень хотел, чтобы Камчатка из наших рук не
перешла в иные руки...
     Мысли Соломина невольно обращались к  войне,  о которой не раз говорили
приезжавшие летом в Петропавловск.
     -  Великое счастье  для  матушки-России, - сказал он,  - что  мы успели
проложить дорогу до Владивостока.
     - Таких  дорог нужно десять! Чтобы от Байкала магистраль  пустила ветви
до  Охотска, даже  до  Анадыря и  Чукотки... Если бы собрать все те  деньги,
которые  в Петербурге  пропили на банкетах,  посвященных нуждам  Севера, уже
давно  можно  было  бы освоить морской  путь  вдоль ледовых берегов  Сибири.
Случись  конфликт с  японцами, и наши балтийские эскадры поползут через весь
шарик. Англичане назло нам  перекроют  Суэцкий канал, и тогда будь любезен -
обогни Африку...  А пробиваясь во льдах, мы бы смело  оперировали эскадрами,
как фигурами на шахматной доске.
     Костры на Никольской сопке медленно угасали.
     - Я наговорил вам  немало печального, - сказал Кроун. - Но сердце ноет,
и  хочется  его  облегчить в беседе.  Я понимаю  ваше  состояние: "Маньчжур"
выберет якоря, а вы останетесь один... Повидайте-ка прапорщика  Жабина - это
человек, на которого можно положиться. Запомните - прапорщик Жабин...
     Камчатку  уже трясли осенние штормы, когда "Маньчжур"  под пение горнов
выбрал с грунта якоря.
     -  Ждите нас летом  следующего года, -  обещал Кроун. -  Мы  непременно
придем. Если, - конечно, ничего не случится...
     Осень  была удивительно щедрой. Нет  для  камчадала ничего слаще дикого
корня сараны,  который всегда  с  аппетитом  жевали и дети и  взрослые. Зима
никому  не  грозила  цингою  - черемша (дикий чеснок) росла всюду, только не
ленись нагнуться,  а  камчатские  собаки  исцелялись черемшой  от  болезней.
Плотные яркие ковры ягод устилали благодатную осеннюю землю. Камчатка делала
запасы на  зиму. Люди, как и зверушки, торопливо  заполняли  свои  кладовые.
Иные хозяйки  даже  ленились  собирать припасы сами,  они  выискивали гнезда
полевок, у которых все уже собрано и хорошо просушено - зерно и коренья. Но,
выгребая  из  гнезд звериные запасы, женщины  (согласно камчатской традиции)
брали не все, обязательно оставляя в норах  ту норму,  которой  хватит мышам
для  периода  зимней спячки.  Так  сохранялся нерушимый баланс природы: есть
мыши - будет  корм для пушного зверя, есть промысел пушнины - будет отрада и
прибыль для человека!
     Наступили серые тоскливые вечера. Соломину  подкинули  к порогу грязную
анонимку, писанную  нарочито  коряво, в  которой  было сказано: ты,  мол, не
думай, что и зимовать с нами останешься - вылетишь с Камчатки, аки пробка...
Это  аукался  пушной  аукцион,  это отрыгивалось изъятие патентов на  винную
торговлю.
     В  один из дней хмельной Расстригин  высказался перед Соломиным слишком
откровенно:
     Не  хотели  с  нами  по-людски  жить,  теперь  и  близок  локоть, да не
укусишь... Ясак наш будет, а - вам - эва!
     Соломин испытал муторную тоску:
     - А  представьте, что последнего парохода  не  будет, тогда я  до весны
останусь вашим начальником... Что тогда?
     - Не высидишь - спятишь! - был точный ответ.
     Однажды с маяка передали, что мимо  прошел на север  пароход "Сунгари",
который, очевидно, станет в этом году последним кораблем для Камчатки.
     -  Роковое  совпадение, - сказал  Соломин.  - "Сунгари"  привез меня на
Камчатку, пусть "Сунгари" и увезет меня.
     За своего сына волновался старый Блинов:
     -  Чего  же капитан сразу  не  завернул в  Петропавловск? Боюсь, как бы
Сереженьке в институт не опоздать.
     -  Ваш сын, видимо, и станет моим  попутчиком до Владивостока. Я думаю,
что  "Сунгари"  ушел сначала  к Анадырю, а на обратном пути меня обязательно
заарканят на пристани...
     Соломин  не  ошибся.  На  борту "Сунгари"  находился  отряд полиции при
судебном   исполнителе,   они  должны   были  забрать  с   берегов   Чукотки
хищников-старателей,  по  которым  давно плакала тюрьма во  Владивостоке.  А
капитан  "Сунгари" имел  предписание о снятии из  Петропавловска камчатского
начальн