гнули гитары:
     По морям, по волнам, Нынче здесь, завтра там.
     Эх, моря!
     Моря, моря, моря.
     Нынче здесь, а завтра там...
     Под  этот аккомпанемент  Соломин  увиделся  с  командиром  "Маньчжура".
Кавторанг Кроун выслушал его и сказал:
     -Даже не  просите!  Я  не  имею инструкций  заходить в Охотское море, у
канонерки  определенные задачи: побывать в Анадыре,  исполнить  поручение  в
Номе на Аляске, затем  - рейд  до кромки полярных  льдов Берингова  пролива.
Поймите, что  "Маньчжур"  связан маршрутами лишь к востоку  от Камчатки, и я
ведь еще до Владивостока предупреждал вас об этом...
     В  уютном салоне, похожем на будуар великосветской дамы, Соломин  сидел
на диване, обтянутом  золотистым  штофом, над  его головою мягко посвечивали
блеклые  матовые абажуры. Извне в  салон  проникали звонки сигнальной вахты,
всхлипывания придонных насосов,  тяжкие вздохи  усердных воздуходувок. Здесь
царстововала  жестокая правда военных порядков,  правда путиловской брони  и
обуховских  калибров, в  пособничестве которых  так  нуждалась  обездоленная
Камчатка...
     Вестовой матрос,  крепкий  зубастый  парень,  внес  на  подносе  кофе и
бутылку  душистого  арманьяка.  Отдельно на тарелочке лежал нарезанный  сыр,
янтарно нежилась прозрачная японская хурма.
     - Не хотите ли пообедать? -  предложил Кроун с радушием хозяина.  - Это
не затруднит: одно нажатие кнопки, и...
     - Спасибо. Но от рюмочки не откажусь.
     Кавторанг разлил по рюмкам тепловатый коньяк.
     - Здесь, на  Камчатке, - сказал он, - все богатства на сотню лет вперед
разворованы и  распроданы  оптом  и  в розницу. Когда-нибудь  потомство  еще
предъявит суровейший счет нашим великороссийским разгильдяям,  которые знать
не хотят, что тут творится...
     Порывшись  в  столе,  кавторанг  показал   Соломину   кусочек   чего-то
зеленоватого, даже неприятного на вид.
     - Как вы думаете, что это такое?
     - Трудно догадаться.
     - Золото.
     Рядом он положил нечто, похожее на окатыш гальки.
     - Тоже самородок?
     - Нет. Олово.
     - Откуда это у вас?
     - Я  любопытный и, когда схожу с корабля  на берег, внимательно  смотрю
себе под ноги...
     Соломин вернул разговор в прежнее русло:
     - Положение  у нас создается аховое! Перегораживая реки, японцы не дают
лососю подняться в  верховья рек, от этого население  внутри полуострова  не
сможет  обеспечить себя  запасами рыбы  на зиму. Камчатку ожидает голод... В
первую очередь погибнут, конечно, собаки. Камчатка лишится связи и основного
транспорта, ибо без собак мы здесь - ничто!
     Настроение  у  Кроуна  заметно  испортилось,  но   никакое  красноречие
Соломина не могло стронуть канонерку с рейда Петропавловска, чтобы заставить
ее  окунуться  в  промозглую  слякоть  Охотского моря...  Кавторанг  ответил
Соломину:
     - В вашем рассказе для меня нет ничего нового. Так было до  вас, боюсь,
что  так будет и после  вас. Но войдите и вы в  мое положение.  Обстановка к
востоку и северу от Камчатки не менее напряженная, нежели в Охотском  море -
к  западу  от Камчатки. Только, ради  бога,  не подумайте, что  я  бюрократ,
цепляющийся за пункты инструкции. У меня свои дела... Выпьем?
     Соломин придвинул к нему свою рюмку.
     - Вы куда сейчас?
     - Заглянем в бухту Провидения.
     - А что там стряслось?
     - Какая-то загадочная шхуна  без флага и маркировки  зашла  в  поселок,
матросы  перестреляли  половину мужчин,  изнасиловали  женщин,  забрали  всю
пушнину и ушли, устроив  на прощание пожар в  чукотских  ярангах.  Если я не
появлюсь там, люди окончательно потеряют веру в защиту от лица России.
     - Я вас понимаю, - согласился Соломин.  Сидеть в прогретом калориферами
салоне, попивая арманьяк,  было, конечно,  очень  приятно, но, к  сожалению,
пора и честь знать. Андрей Петрович нехотя поднялся с дивана.
     - Жаль, -  вздохнул он. - Очень  жаль... Я  ведь  ждал  вас  как  манны
небесной, мы все рассчитывали на канонерку.
     Кроун отвел глаза и сказал:
     Простите. Я ведь только голова, а начальство - шея. Куда шея  пожелает,
туда и голова - поворачивается...
     Он увел "Маньчжура" в безбрежие океана.
     Была   середина  июля  (самый  разгар  лососевого  нереста),  когда  из
Большерецка  прибыла  полетучка:  староста  сообщал,  что  с  Курил  подошли
японские флотилии, перегородив сетями устья Большой реки и Быстрой, - теперь
браконьеры  совсем   затворили  лососю   проход  к  нерестилищам  в  глубине
полуострова.  Соломин  даже  не  глянул на карту  уезда-и без карты понятно,
каким бедствием угрожает это японское нашествие...
     За  окном  меленько  моросило,  желтоватый  туманец  наползал  с  моря,
погружая душу в уныние.  Ночью над  Камчаткой разразился страшный  штормяга,
который бушевал  три дня, пока  не сменился  ровным, устойчивым норд-вестом.
Когда "Маньчжур"  вернулся  из Провидения, ветер  еще срывал  с  поверхности
бухты белые охапки соленой пены, похожей на лохмотья свежей капусты.
     Канонерка  притащила  на  буксире  избитую  штормом  японскую  шхуну  с
измочаленным  такелажем и  разбитым  рангоутом, но без команды.  Соломин при
свидании с Кроуном спросил:
     - Как она вам досталась?
     - Иду  вдоль берега.  Вижу -  шхуна. Мотается  в дрейфе, но  с  сетями.
Японцы - паруса долой, сети обрубили, а на гафель - флаги: "Покажите  широту
и долготу места". Скажи на милость, какие талейраны выискались! Ведь берег у
них под самым носом, определиться пара пустяков. Но тогда надо признать, что
забрались в чужие воды. Вот и притворяются, будто не знают, где находятся...
Я не выдержал и тут же конфисковал шхуну.
     Соломин неожиданно вспомнил:
     - В прошлый раз я забыл просить вас,  чтобы вы забрали из моего карцера
одного бродягу золотоискателя.
     -  На мой  бы  характер -  камень  ему  на  шею  да  бултых за  борт...
буль-булъ,  и готово! Я за эти годы  устал доставлять  во  Владивосток  этих
гужбанов.  Тюрьма  там  -  будто  ее вылепили  из  каучука, -  сажают  туда,
сажают... без конца!
     Кавторанг  спросил - как дела? На этот  раз Соломин не стал уговаривать
Кроуна, а  молча выложил  перед ним поле-тучку  от  большерецкого  старосты.
Кавторанг вчитался  в  ее  страдальческое  содержание  и начал мерить  салон
резкими шагами.
     - Но до каких же  пор?! - выкрикнул  он. - Наконец, это уже натуральное
свинство... Я думаю, нам хватит одной  ночи, чтобы поджать фланцы на гребных
валах.
     Эта  фраза  ничего  не  объяснила  Соломину,  а кавторанг  открыл  кран
умывальника и ополоснул лицо забортной водой.
     - Но  учтите  -  я  крут!  -  предупредил  он,  хватая с вешалки пышное
махровое полотенце.
     - Как мне понимать вас?
     - Я же сказал русским  языком, что  за  ночь  успеем  поджать фланцы, а
значит,  утром  я  могу  увести  канонерку  в  Охотское море  и  там  устрою
разбойникам хорошую баню.
     Соломин отреагировал на это - в растерянности:
     -  Я не желал бы стать причиной нагоняя, который вы получите  от своего
начальства за самовольное вхождение в Охотское море.
     - Пустяки,  - отшутился Кроун. - В конце концов, эполеты на моих плечах
- это дело наживное, как и деньги...
     "Маньчжур" ушел, а Блинов стал накаркивать беду:
     - Как бы эти моряки Камчатку на попа не поставили! Кроун не пропадет, у
него жена питерская аристократка, он служит и на всех свысока поплевывает. А
вы можете пенсии лишиться, тогда на старости лет зубами еще нащелкаетесь.
     - Да перестаньте, господин Блинов!
     -   Могу   и   перестать.  Но  предупреждаю:   дело   может   кончиться
международными  осложнениями,  вот  и  будет  всем  нам  кишмиш  на  постном
маслице...
     - Надеюсь, что до этого не дойдет,  - отвечал Соломин, хотя в  душе уже
стал пугаться агрессивности Кроуна...
     От   Петропавловска   до   Большерецка,  а  потом  из  Большерецка   до
Петропавловска - путь немалый,  и возвращения  "Маньчжура" пришлось ждать до
конца  июля.  Кроун  не стал  бросать якорей  на  рейде  -  он  пришвартовал
канонерку прямо к городскому причалу. Едва матросы закрепили концы, как  изо
всех люков  корабля,  словно мусор  из дырявого  мешка, посыпались на  берег
японцы...
     Их  было  много! Так  много,  что Соломин  с трудом  пробился  через их
горланящую толпу к корабельному тралу.
     - Докладываю, - сообщил Кроун. - Большерецкий староста  верно обрисовал
картину. Когда я вышел к устью Большой, там царило настоящее варварство. Мне
пришлось  тараном, разбить двенадцать  японских кораблей, все  их  невода  я
утопил к чертовой матери, а команды браконьеров задержал для "декларации".
     Кавторанг предъявил Соломину пачку протоколов о  незаконном лове рыбы в
русских территориальных водах.
     - Капитаны японских шхун подписались охотно?
     -  Без принуждения! Вот  протокол, вот тебе  за  неимением кисточки мое
перышко рондо, ставь иероглиф. И они поставили.
     Через открытые иллюминаторы в  салон долетал возбужденный гам  японцев.
Соломин сказал:
     - Я понимаю, что юридически все оформлено правильно, и не  придерешься.
Но что мне делать с этой японской оравой?
     - А чем они виноваты? - ответил Кроун. - Я лично к ним зла не имею, они
люди  подневольные.  Вы  накормите  их,  обеспечьте ночлегом  и постарайтесь
скорее избавиться от них.
     - Возьмите их себе и переправьте во Владивосток.
     - Увы, дорогой, я ухожу до аляскинского Нома...
     Соломин срочно повидался с Сотенным.
     - Миша,  - сказал он уряднику, -  хоть  тресни, а раздобудь  посуды  не
меньше чем на двести персон.
     - Господь с вами. Где я столько наберу?
     -  Где,  где!  - возмутился Соломин.  - Обойди дома в  Петропавловске и
отбери у обывателей все тарелки.
     - Ну, отберу. А наши с чего есть будут?
     - Да из кастрюлек! Не велика жертва...
     Японских рыбаков разместили в пустующих прибрежных пакгаузах, и они там
устроились  для  ночлега, даже  радуясь  нечаянному  отдыху.  Хорошо, что на
складах оказались запасы риса  -  его отдали японцам, они его сами и варили.
Никакой охраны к ним Соломин не приставил, рыбаки в ней и не нуждались, ведя
себя покорно и прилично, среди них  не оказалось ни пьяниц, ни скандалистов.
Но прошел срок, и Соломин уже начал поругивать Кроуна:
     -  Кто его об этом просил?  Я надеялся,  что он  разгонит японцев  -  и
только, а он обрадовался, что дело нашлось, и  вот  посадил мне на шею целый
батальон дармоедов.
     Блинов, человек практичный,  предупредил Соломина, что  никакой пароход
не  согласится  задарма катать  эту безденежную ораву из  Петропавловска  до
Владивостока:
     - Вот разве что случайно зайдет японский корабль.
     - А если не зайдет?
     - Тогда  будут  зимовать  с  нами  и прожрут в  бюджете  Камчатки такую
дырищу, что вы своим жалованьем ее не законопатите.
     По  вечерам японцы пели мелодичные грустные песни, а Соломин с растущей
тревогой  озирал  несгораемый  шкаф, где лежали  (вместе  с ключом) казенные
суммы. Обывателям, кажется, уже  поднадоело кормиться  из  кастрюлек!  Но, к
счастью, для Андрея Петровича, в Петропавловск вдруг зашло незнакомое судно.
     - Кажется, "Котик", - пригляделся Блинов.
     "Котик" принадлежал Камчатскому  торгово-промысловому обществу, а курсы
этого  корабля,  очевидно, прокладывались  не  столько в  штурманской рубке,
сколько в Петербурге в доме ј 49 по Галерной улице.
     - Может, прибыл Губницкий? - спросил Соломин.
     -  Это  барин,  - ответил  Блинов,  - он не станет за  океан  мотаться.
Скорее, прикатил барон фон дер Бриттен...
     На корабле не  оказалось ни того, ни другого. А капитан "Котика", немец
с анекдотичной  фамилией Битто, встретил Соломина с учтивой холодностью.  Он
был одет в прекрасный костюм из американского шевиота, и перед ним начальник
Камчатки выглядел жалким босяком...  Битте выслушал просьбу Соломина забрать
японцев в трюмы для отправки во Владивосток.
     - Я согласен, -  сказал он. - Но вы напишите мне отношение, чтобы я мог
предъявить его начальству компании.
     - Куда писать? На Галерную, в Петербург?
     Битте усмехнулся, угостив Соломина гаванской сигарой.
     - Зачем же так далеко? Пишите прямо в Сан-Франциско, я скоро там буду и
передам  ваше послание  мистеру  Губницкому, он человек, сочувствующий чужой
беде.
     - Чью беду вы имеете в виду? - насторожился Соломин.
     - Японцев - они же пострадали от вас...
     Спорить на тему о страданиях не хотелось. А случайный приход "Котика" в
Петропавловск только потом показался Соломину странным и  непонятным. Ведь с
корабля не бросили на камчатский причал даже сушеной фиги, но зато с причала
забрали  толпу  японских  рыбаков. Когда последний  из  них  исчез  в  низах
корабельных  отсеков, Битте сразу  передвинул на мостике телеграф, и  машины
"Котика"  обдали провожающих душным теплом перегретых механизмов,  - корабль
ушел во Владивосток...
     Сезон  лососиного  нереста закончился, вместе  с  ним завершился  сезон
тревог. Как бы то ни было, но в этом году Камчатка отстояла свои промыслы от
пиратов. Совсем рядом, в шести милях от Камчатки, японский лейтенант Ямагато
думал, что многое зависит от Губницкого... Но он не знал, что очень многое в
делах Камчатки зависело теперь от Соломина!
ПРИЗНАКИ СУМАСШЕСТВИЯ
     Скорее   ради   психологического   интереса   Соломин   снова  попросил
Папу-Попадаки открыть сейф.
     -  А  я  вам  не  зулик,  цтобы  открывать  касси.  Одназды на  Венской
промысленной  выставке  в  павильоне Франции  появилась  касся  мсье  Шубба,
который обесцал  сто  тысяц  франков тому,  кто  ее откроет... Я  открыл! Но
венская  полиция  поцадила меня  в  тюрьму.  Сказыте, как  мозно после этого
верить людям?
     - Вот я и не верю, что вы греческий дворянин.
     Пала не стал этот тезис оспаривать:
     - Хоросо. Я  открою вам кассю,  но  за это возьмите меня с собою, когда
поедете драть ясак с инородцев.
     - Драть ясак не стану и вас с собою не возьму...
     В присутствии  появился Сотенный, опять завел речь о загадочной пропаже
явинского почтальона:
     - Ежели  вожак у него  не умел оборачиваться,  тогда он, может, выпал с
нарт на повороте и замерз, как цуцик. А вот куда Сашка Исполатов делся? Он и
человек опытный, и вожак у него - чистое золото...
     Соломин спросил  урядника,  бывали  ли  на  Камчатке  случаи бесследной
пропажи людей.
     - Сколько угодно! Иногда через несколько лет и найдут. Одни косточки да
тряпочки... приходи, кума, любоваться.
     - А если поискать как следует?
     Мишка Сотенный рассмеялся:
     - Найди попробуй... Сейчас трава выше козырька, а зимою снег любой грех
кроет. Даст бог, и само все откроется...
     Соломин не знал  ни  явинского почтальона, ни  траппера  Исполатова,  а
потому переживать исчезновение их он не мог.
     Совершенно   неожиданно  его  навестил   Нафанаил   -   владыка   клира
петропавловского и  духовный  наставник  камчатской  паствы.  При  появлении
благочинного в  канцелярии  Соломин испытал некоторое  смущение,  ибо,  чего
греха таить, за  множеством  дел не  торопился отстоять всенощную... Спасибо
Нафанаилу - он не учинил ему выговора, а завел речь на иную тему.
     - Туточки вот, кады я сюды приехал, в некоем доме обнаружилось забавное
чтение. Бумаги архивов камчатских. Избегая  чадного курения и винопития, яко
человек  просвещенный,  удосужил  я  разум  свой  чтением  кляуз  старинных.
Воистину доложу вам: на примере былых начальников камчатских не избегнете вы
кары господней... Уезжайте отселе, покедова в разуме!
     -  Простите, ваше  преосвященство, -  ответил  Соломин,  -  но не  могу
уяснить, на что намекаете вы?
     -  На то  и намекаю,  что,  как  учит  опыт  камчатской истории, многие
здешние начальники с ума посходили. Бряк - и поехали  чепуху молоть, а сраму
при этом уже не ведают, бедненьки.
     - Я думаю, мне это пока не грозит.
     - И сами не заметите, как в безрассудстве явитесь...
     Соломин,  естественно,  спросил  владыку, почему  при  душевно здоровом
населении сумасшествие избирает для  себя  жертвы  именно  среди управителей
Камчатки.
     - Это нам не открыто, - увильнул Нафанаил.
     Показался он человеком глупым, и  глупым  его речам  Соломин не  придал
никакого значения.
     В эти дни ему надоело  кормиться у Плакучего, он нанял  себе кухарку. В
доме  стало чуточку уютнее, дородная Анфиса походя сметала фартуком пыль  со
стола и говорила гневно:
     - Во, мужичье проклятое! Без  бабьего уходу  хуже свиней живут...  Будь
моя волюшка, так я бы всех мужчин передавила...
     Озирая ее многопудовую дородность, Соломин верил - такая передавит.
     По утрам его  (ну  совсем как в деревне) будил звон бубенчиков  и пение
рожка - это петропавловский пастух выгонял из города на выпас тучное коровье
стадо. А почти все дома камчатской столицы были крыты ветхой соломкой - тоже
как в деревне. Соломин полюбил гулять в окрестностях Петропавловска, где ему
часто встречались медведи - громадные, но удивительно миролюбивые. Не раз он
наблюдал  такую картину: женщина гребет в кошевку смородину, а рядом  с  нею
лакомится  медведь.  Потом  спокойно разойдутся - и ни крику, ни испугов, ни
страхов! Это было очень забавно...
     Возвращаясь  с прогулки, он  повстречал на улице Блинова, а  подле него
шагал румяный застенчивый юноша.
     - Это мой Сережа... приехал к пале с мамой.
     - А-а,  будущий  драгоман! - приветствовал  студента Соломин  и любезно
расспросил об успехах в учебе.
     - Японский... это же страшно трудно, - вставил отец.
     -  Да  нет, папа, - возразил юноша. -  Русский язык  дается иностранцам
ничуть не легче, однако многие японцы постигают его очень быстро...
     - И надолго вы к нам?
     - Как водится - до последнего парохода.
     - А когда Камчатку покидает последний?
     - Примерно в октябре, - пояснил Блинов-старший, - потом уж до следующей
весны живем,  как в бочке.  Сереже никак нельзя упустить последний  пароход,
это  может плохо кончиться - возьмут и выкинут  из института, а  что ему тут
делать?
     С  разговорами  они  дошли до памятника Лаперузу (глыбы серого гранита,
оплетенного  якорной  цепью).  Сережа Блинов  с  грустью  вспоминал  веселое
студенческое житье во Владивостоке...
     Это верно, что жизнь во Владивостоке была сейчас приятной. Там на рынке
уже  появились  первые арбузы,  в кинематографе  "Гранд-Иллюзион" показывали
американский  боевик  "Большое  ограбление  почтового  поезда",  по  вечерам
открывался цирк-шапито  с любимицей публики наездницей Гамсахурдия - и вдруг
(о читатель!)  в  этот  милый шурумбурум вторгся  с  моря  пароход  "Котик",
который выбросил на пристани Эгершельда  громадную толпу  японцев.  Никто не
понимал, откуда они взялись, а японцы бормотали одно:
     - Япона... руссики... Сюмусю... Соломин-сан...
     Высокое начальство, как  известно,  очень не  любит,  если какой-нибудь
безвестный  Соломин-сан  нарушает  устоявшийся  режим  их  бравурной  жизни.
Быстрее  всех  сориентировался  японский  консул  Номура:  от  имени  своего
правительства   он   заявил   решительный   протест  против   самочинных   и
необоснованных  действий русских властей на Камчатке, - дело сразу приобрело
нежелательный для МИДа  политический  резонанс, а  дальневосточный наместник
Алексеев учинил выговор адмиралу Витгефту;
     -  Прошу вас,  Вильгельм Карлович, вставьте ха-ароший  фитиль с огнем и
копотью своему  забулдыге Кроуну, а я принесу извинения японскому консулу...
Это черт знает на что похоже! Соломина надо бы вытряхнуть в Петербург, чтобы
в Сибири такими придурками и не пахло!
     Пока  в верхах судачили, изобретая для Соломина кары небесные, японский
консул подал на него в суд. А судьи (о, наивная простота!) даже не взглянули
на карту. Они видели лишь факт конфискации сетей и умышленный срыв японского
рыбного промысла. Но интересно, что сказали бы японцы, если бы русские ст