в нету! Я уже сказал ему, чтобы  он мне на
глаза не попадался, потому что я  за себя не ручаюсь. Да вы спросите Неякина
- он не даст соврать.
     Неякин, прилипая  к барону  как банный лист, охотно доложил о  позорных
"неистовствах" начальника Камчатки:
     -  Стыдно сказать, пресветлый барон,  но господин Соломин кажинный раз,
как меня встречает,  сразу плюет мне в глаз. Причем  обязательно  в левый...
видите, как распух?
     Предоставим  слово  Соломину.  "Наутро  из  разных  источников  я  стал
получать заявления о том, что Бриттен объявил  уже Камчатку под американцем,
причем одновременно с этим объявлением он не преминул накинуть два рубля  на
кулек муки, чего он не мог сделать без моего ведома и согласия".
     Урядник в сердцах даже наорал на Соломина:
     -  Да что вы  смотрите-то? Будь я на вашем месте, у меня бы жук этот до
конца войны из-за решетки выглядывал. Вон как он злодейски народ мутит.
     Это  правда,  что в городе  уже создалась  унылая, давящая  обстановка.
Жители сходились в кучки, слышалось:
     - Быть не может, чтобы Россию с хвоста делить стали!
     - А ты Аляску забыл, браток?
     - Охти, тошно... А вдруг Бриттен-то прав?
     Звучали, правда, и другие речи:
     -  Плевать  мы  на  всякие  конференции хотели! Даже если  весь Дальний
Восток по кускам растащат,  и то Камчатка постоит за себя,  и ни под японца,
ни под американца мы не пойдем - хоть ты режь нас тута!
     В городе все дружно ругали Бриттена:
     -  Ишь орел какой!  Прилетел невесть отколе, в одну минуту изо всех вас
американцев понаделал, да еще товорит - с  вас два рубля  за мешок... Видали
мы эдаких, да фукать на них хотели!
     Исполатов поддержал урядника Сотенного:
     - Советую вам немедленно  арестовать фон  дер Бриттена с его бесстыжими
тевтонскими глазами.
     Андрей  Петрович  отвечал, что у него нет  юридической  основы,  чтобы,
опираясь на нее, произвести арестование.
     - Вы арестуйте его,  - настаивал Исполатов,  -  а  уж после войны пусть
седовласые   сенаторы  кассационного  департамента   ковыряются  в  законах,
выясняя, была у вас основа или таковой не было.
     Соломин  пригласил  фон  дер  Бриттена  в правление, где  в присутствии
многих свидетелей заявил ему:
     - Я вынужден составить протокол о распространении вами слухов, вредящих
настроению умов на Камчатке.
     - Протокол... с какой целью? - фыркнул барон.
     - С целью привлечения вас к ответственности...
     Сказав так, Соломин повернул на столе судейское зерцало, обратив его  к
барону той гранью, на которой начертано:  "Всуе  законы  писать, когда их не
хранить или ими играть,  яко в карты, прибирая  масть к масти,  чего нигде в
свете так  нет, как у нас было..." (слова старинные, еще петровские!). После
чего   все  рассказы  Бриггена   о  руинах  Владивостока,   о  гибели  флота
российского, о конференции держав  относительно раздела русских  владений на
Дальнем Востоке - все это (включая и наценку в два рубля на мешок муки) было
тщательно запротоколировано.  Закончив писать, Андрей Петрович спросил: - Вы
по-прежнему  утверждаете,  что  Камчатка   должна  отойти  под   владычество
Соединенных Штатов Америки?
     - Да, вместе с Чукоткой, а Сахалин - Японии.
     - Ладно. Подпишитесь вот тут, барон...
     До самого последнего  момента Соломину  казалось, что Бриттен  побоится
оставить  свое  факсимиле  под  таким документом. Но  барон, не  смутившись,
подсел  к столу  и  с видом,  будто свершает благое  дело,  расписался внизу
протокола. Соломин намекнул:
     - А если я посажу вас в карцер?
     - Вам  диагноз уже поставлен,  -  нагло  отвечал барон.  - Я вообще  не
понимаю,  чего  вы  тут раскомандовались?  Можете  сажать. Но выручать  меня
станет уже не Петербург, а Вашингтон!
     Когда он удалился. Сотенный сказал:
     - Вот погань какая... надо же так, а?
     Соломин, проявив слабость воли, не  нашел  в себе  мужества  арестовать
провокатора. Но если бы он  послушался советов Исполатова и урядника и барон
оказался бы под замком,  - возможно,  что  камчатские  события  не обрели бы
позже того  трагического крена, который угрожал перевернуть  Камчатку кверху
килем.
     Девятого  мая  Исполатов  в  своем  полуфраке,  мягко ступая торбасами,
поднялся на второй этаж - в трактир Плакучего.  Небрежно бросив  на прилавок
четвертную, попросил открыть шампанское. За столиком скромно  (без  выпивки)
ужинали  барон  фон  дер Бригген со своим  прилипалой  Heякиным... Исполатов
послушал, о чем они беседуют, и во всеуслышание заявил барону:
     -  Сейчас же прекратите дурацкие разговоры о  гибели России, иначе я  в
два счета выброшу вас отсюда.
     - Кто это такой? - спросил Бриттен у Неякина.
     - Тип! - отвечал тот неопределенно.
     Вид  светского   фрака  при  засаленных   торбасах  вызвал  у   потомка
крестоносцев  чувство,  близкое   к  гадливости,  и   указательным  перстом,
сверкнувшим перстнем, Бриттен указал трапперу на дверь:
     -  Попрошу  вас  удалиться  и  впредь  не мешать  мне... Кто  здесь, на
Камчатке, хозяин - вы или я?
     - Конечно, я! - отвечал Исполатов.
     Два  громадных  синяка  возле глаз никак  не  украшали сейчас  искателя
удачи. Но жестом, не менее величавым, нежели  жест барона, указующий ему  на
двери,  траппер  бросил перед  Плакучим еще одну  четвертную: Шампанского...
открой!
     Вылетела пробка,  коснувшись  в  полете последних  волосинок  на темени
Неякина. Между рамами окна зажужжала весенняя муха, не выметенная с осени.
     - Барон,  - свысока заговорил Исполатов, -  когда  вы идете в приличный
шалман, не забывайте спрашивать, какие в нем цены. Между прочим, на Камчатке
за все цены очень  высокие... Это вам не занюханная  простаками Америка, где
на два пенса можно нажраться любой патоки до отвала.
     - Откуда вы, камчадалы, знаете что в Америке?
     - Мы все знаем...
     - Кто этот тип? - еще раз спросил барон.
     - Сашка! - неопределенно ответил Неякин.
     Звякнула  вилка, отброшенная  Бриттеном, а  муха  между оконными рамами
стала жужжать назойливей.
     - Вы ведете себя возмутительно! - выговорил Бригген с назиданием. -  Но
пусть  содержимое  моего  кошелька вас  не  тревожит: у  меня  хватит  денег
расплатиться.
     Исполатов  со вздохом опустил  бокал на  прилавок, и  все услышали, как
шипит в нем шампанское.
     - Боюсь, что вы,  барон, окажетесь на улице раньше, нежели успеете  это
сделать. Но лестница для сукиных  сынов - это слишком роскошно... Существует
путь более короткий!
     Плакучий, умудренный опытом, жалобно сказал:
     - Пожалей хоть стиклы-ы... ы-ызверг!
     Неякин, издав мышиный  писк,  скрылся за печкой. Барон фон  дер Бригген
только за океаном сумел  оценить  скоропостижность своего поражения. В  долю
секунды он был схвачен за штаны и за воротник. Какая-то сила оторвала его от
стула.  Мелькнув   на   прощание  белыми  гетрами,   он   описал  в  воздухе
довольно-таки сложную траекторию и головой рассыпал перед собой стекла...
     А  за  окном была  улица,  увы,  -  совсем  не  мягкая!  В трактире все
замолчали. Плакучий протер полотенцем стакан, зачем-то подул в него  и снова
стал протирать,  проявив  не  свойственную ему  чистоплотность. Неякин  тихо
выбрался из-за печки и еще тише спросил:
     - Который час?
     - А зачем тебе знать? - грустно ответствовал Плакучий.
     - Да так... интересно.
     - Ну, девятый. А нам с того ни легше.
     Все  явственно слышали, как шлепнулся  внизу барон,  соприкоснувшись  с
мостовой.  Но ни единого стона не донеслось с улицы, отчего присутствующие в
трактире решили, что барону амба - как лягушке.
     Наконец Неякин исполнился волевым решением:
     - Пойду-ка я... гляну, что с ним.
     Вскоре он возвратился, пребывая в прострации.
     - Вдрызг? - спросил его Плакучий. Неякин с трудом пролепетал:
     - Его... не стало.
     - Куды ж эта гнида подевалась-то?
     - Стекла лежат. А барона нету...
     Один из гостей трактира высунулся в окно:
     - Верно! Не видать паразита.
     Исполатов допил шампанское и сказал:
     - Не туда смотрите! Что вам далась эта улица?
     - А куды ж нам глядеть? - удивился Плакучий.
     - Гляньте дальше -  из бухты  исчезло и "Редондо"... Кажется, я начинаю
верить в чудеса, - закончил  траппер, честно расплачиваясь с трактирщиком за
выбитые стекла.
     В торбасах  и фраке, твердой поступью  он спустился во двор. Иногда ему
казалось, что, если случится  нечто,  тревожное и размыкающее его с пропащим
прошлым, тогда жизнь, еще необходимая ему, станет нужна и другим...
     Где-то  на окраине Петропавловска  завели граммофон,  и  до  Исполатова
донесло хрипловатый басок певицы Вари Паниной:
     Стой, ямщик!
     Не гони лошадей,
     Нам некуда больше спешить.
     Нам некого больше любить.
 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
КАМЧАТКА - ЛЮБОВЬ МОЯ
     Люди с большим  самообладанием могут творить чудеса, тогда  как  слабая
воля исполнителей и недостаток настойчивости в  значительной степени  убавят
результат.
     Адмирал С. О. Макаров
ПРЕЛЮДИЯ ВТОРОЙ ЧАСТИ
     Андрей Петрович  был  заранее уверен в  победе русского оружия,  и  тут
ничего не  поделаешь: русский человек от  самых пеленок  воспитан на вере  в
непобедимость  своего  великого   государства...  Это  убеждение  окрепло  в
Соломине после  посещения им в 1902 году  города Дальнего,  что располагался
близ   Порт-Артура.  Архитектор  показывал  ему  места   среди   новостроек,
отведенные  для  плавательных  бассейнов,  площадки  для  игры  в  теннис  и
роскошные  кегельбаны. Андрея Петровича тогда же удивило в планировке города
заведение  обширного зоопарка. В самом деле, когда строят вольеры для тигров
и  озабочены  покупкою  павлинов  - это  убеждает  лучше пушек,  глядящих  с
бастионных парапетов в безбрежие океана.
     А  теперь,  читатель, представим  громадные  пространства  от  Читы  до
Владивостока  (по долготе)  и от  Николаевска до  Порт-Артура  (по  широте).
Мысленно  рассредоточим   на  этой  необозримой   территории  90000  солдат,
расставим по холмам 148 пушек и выставим в кустах[8] пулеметов.
     Много это или мало?
     Да ведь это просто ничтожно... Именно с такими ничтожными силами Россия
встретила   вероломное   и   хорошо   подготовленное   нападение   самураев.
Русско-японская война исторически еще слишком близка нам,  и порою  кажется,
что в ней все уже давно выяснено. Но это только кажется...
     Для любого русского человека всегда останется неприятным вопрос: почему
Россия   потерпела   поражение  от  Японии?   Говорить  о  том,  что,   мол,
государственный строй царизма был прогнившим и потому  армию  разбили, - это
еще  половина  объяснения,   ибо,   как  доказал  опыт  истории,  прогнившие
политические системы способны иметь победоносные армии.
     Вопрос  о поражении в войне  с японцами слишком  жгуч для  национальной
гордости  великороссов. Именно поэтому  разгром империалистической Японии  в
1945  году был  воспринят  советскими  людьми  как закономерная расплата  за
неудачу своих  отцов  и  дедов. Никто не спорит -  да, война была  одинакова
чужда  и русскому,  и  японскому  простому  народу.  Но  русская  дипломатия
уклонялась от  войны, а японская  военщина,  вкупе с токийскими  политиками,
войну развязывала. Разгулявшемуся от легких побед над  китайцами и корейцами
самурайскому духу стало тесно  на  островах - Япония,  вступая в рискованное
единоборство с Россией, воевала, по сути  дела, за право разграбления Китая,
за подчинение  Кореи, за ослабление  русской  конкуренции на  берегах Тихого
океана. Токио играл ва-банк:  в случае японской победы Россия теряла большую
долю своего международного престижа, а империя микадо безоговорочно вступала
в ранг ведущих мировых держав...
     Но все-таки почему Россия не стала победительницей?
     Три воинских эшелона  в сутки,  которые могла пропустить  по  рельсам к
океану Великая  Сибирская  магистраль, - вот  едва  ли  не  главная  причина
поражения. Отличная кадровая  армия России даже не  была стронута с западных
рубежей,  сдерживая  угрозу  возможного  нападения двух  заклятых  врагов  -
Германии  и Австрии!  На полях Маньчжурии  воевали главным  образом солдаты,
наспех  взятые  из  запаса,  и  малоопытные  казаки  сибирских   соединений;
прославленная русская гвардия  в бои брошена совсем не была... Мне думается,
что это и есть вторая причина всех фронтовых неудач.
     Но героизм русских воинов того времени воспет в песнях, которые вошли в
боевой репертуар нынешних  солдатских ансамблей. Щемящие вальсы-прощания  до
сих  пор  волнуют  нас  так,  будто  мы  снова  на гулких морозных  вокзалах
провожаем своих  сестер и  братьев на желтые  сопки Маньчжурии,  на  зеленые
берега  Амура... Небывалая  стойкость  русского воинства истощила Японию  до
крайности, она была уже близка к поражению, когда  Портсмутский мир спас ее,
наложив пятно на знамена боевой славы России!
     Однако,  читатель, сейчас еще лето 1904 года - денно  и нощно по стыкам
рельсов Сибирской магистрали стучат  колеса воинских эшелонов: это наши деды
и прадеды едут погибать под  Инкоу и Ляояном, многие из них потонут в плеске
холодного океана...  За два  года войны  через  пламя  сражений в Маньчжурии
прошли полтора миллиона русских воинов (включая сюда убитых и выживших).
     Японской армии помогала близость  метрополии, превосходство ее флота на
морских  коммуникациях. Но японская армия, уже  основательно  измотанная, не
могла выделить войск для захвата Камчатки,  именно  поэтому в Токио  целиком
рассчитывали  на  гарнизоны  Шумшу  и  Парамушира;  самураи  уповали  на  те
полмиллиона  иен,  что  были  собраны  для  предателя  Губницкого,  дабы  он
подготовил  в  Петропавловске "мирное  положение".  Попросту  говоря, японцы
платили Губницкому за то, чтобы  он устранил на Камчатке возможность  любого
народного сопротивления.
     Теперь мы вернемся  к полету из  окна барона фон дер  Бриттена - агента
американского, а не японского!
     В загадочном исчезновении барона  не было даже ничтожной  доли мистики.
Два  американских  матроса  с транспорта  "Редондо" как  раз  в  тот  момент
подходили  к  трактиру  Плакучего,   дабы  основательно  выпить  и  закусить
чем-нибудь солененьким.  Вдруг над ними со звоном лопнуло оконное стекло, и,
осыпая матросов  осколками,  на  землю  ляпнулся  курляндский барон, потомок
рыцарей-крестоносцев.  Увидев  представителя  Камчатской  компании  в  таком
жалком виде, матросы мигом подхватили его и скрылись за домом Плакучего.
     - Скорее на "Редондо", - велел барон матросам.
     На  ногу ему  был наложен  гипс, барон умолил капитана на всех оборотах
следовать  в   Сан-Франциско  -  этим   и  объясняется   почти  молниеносное
исчезновение  из  Петропавловска  самого барона  и  транспорта "Редондо". По
прибытии в Америку фон дер Бриттен был доставлен в госпиталь, откуда он  дал
срочную  телеграмму  в  Петербург  на  имя министра  внутренних  дел.  Барон
депешировал самому Плеве, что на Камчатке  воцарилась  зловещая анархия, все
жители,  благодаря   усилиям  начальника  уезда,  поголовно   вооружены,   а
ненормальное состояние  Соломина угрожает серьезными  последствиями  той  же
Камчатке...
     Бриттена  посетил   в   госпитале   Губницкий,   который   не  очень-то
посочувствовал коллеге.
     -  Когда  выкидывают  из  окна,  -  сказал  он  (на  основании богатого
жизненного опыта), -  всегда можно успеть вцепиться в подоконник и  устроить
гвалт на  всю Одессу. Хорошо, что это случилось  с вами  не в  Америке, а на
Камчатке, где самый гигантский небоскреб имеет всего два этажа. Но ваша нога
дорого обошлась  нашей компании.  Капитан "Редондо" выжал из машин  максимум
возможного,  отчего в бортах расшатались заклепки, протекли сальники гребных
валов,  а в котлах  перегорели трубки.  Пароходная контора  представила  мне
крупный "чит".
     Бриттен проглотил упрек  и сказал, что его телеграмма к министру Плеве,
пожалуй, догонит ту полетучку, которую отправили в Петербург петропавловские
купцы, взбесившиеся от ревностного усердия Соломина.
     - Он и правда сумасшедший? - спросил Губницкий.
     -  Глупостей  от  него  я  не  слышал.  Но  Соломин  человек   нервный,
задерганный и  постоянно возбужден, разговаривает  на  повышенных  тонах. Он
даже хотел посадить меня в карцер.
     - И почему же не посадил?
     - Я на него цыкнул...
     Губницкий выразил сожаление, что пароход "Сунгари", имевший предписание
из Владивостока о снятии Соломина с должности, почему-то  (почему?) не зашел
в Петропавловск, и это спутало все карты в дальнейшей игре.
     -  Сейчас,  -  сообщил Губницкий  партнеру,  -  японцы,  наверное,  уже
высаживаются  на Охотском  побережье. Для них  вооружение камчадалов  явится
неприятной  новостью, и  я  уверен, что  они  сразу дадут  Соломину хорошего
пинка.
     Бриттен решил поспорить:
     -  На ту ли лошадку  вы поставили?  Неужели вы  думаете, что будущее на
Тихом  океане  принадлежит  Японии,  а не  Штатам?  Эта война с  Россией так
обескровит  Японию,  что ее финансы еще  не скоро  обретут  устойчивость  на
мировом  рынке.  В  соревновании с Россией: японцев надолго не  хватит - они
выдохнутся.
     На прощание барон коснулся руки Губницкого:
     - Мой добрый друг, выручите меня! Я как-то не сообразил, что дал в руки
Соломину   материал  для   обвинений  против  меня.   Если   вас  занесет  в
Петропавловск, сразу  изымите  из  канцелярии протокол, составленный с  моих
слов... У меня  была  высокая  температура,  и я не  помню, что там  сгоряча
наболтал!
     После  ухода Губницкого барона  навестили  в  палате  цветущий  молодой
человек  с очаровательной барышней - это были наследники бывшей американской
фирмы Гутчисон и  Ке, которая еще в давние времена приложила к горячему телу
Камчатки, вроде кровососущих пиявок, свои грабительские фактории.
     -  Ничего  утешительного  для  вас  я  не   привез,  -  сказал  Бриттен
американцам. -  Мне сломали только ногу, но  вам  проломили  бы  и головы...
Камчатка одинаково  не  приемлет ни японцев, ни  американцев.  Сейчас  самое
лучшее - выждать официальной реакции на камчатские дела из Санкт-Петербурга!
     Петербург казался расплавленным  от  летней  жары  и  даже пустынным  -
жители спасались на дачах Лигова, Вырицы  и Мартышкина. По булыжным мостовым
имперской  столицы  сухо  и  звонко  громыхали  телеги  ломовых  извозчиков,
дворники с  утра  до  вечера  поливали раскаленные плиты  панелей, городовые
спасались  от  жары  частым  употреблением  копеечного  пива "тип-топ" марки
завода "Невская Бавария".
     Бригген  не ошибся:  полетучка  камчатских торговцев и  его  телеграмма
достигли Петербурга  почти одновременно. Сообщение  о сумасшествии  Соломина
оказалось  на  столе,  за  которым  восседал  пасмурный  человек   в  черном
камгаровом сюртуке, делавшем его похожим на  строгого  лютеранского пастора,
готового в любой момент прочесть суровую аскетическую проповедь.
     - Что тут? -  спросил он секретаря, не читая  бумаг, а лишь указывая на
них длинным перстом с белым ногтем.
     -  К  усмотрению  вашего  высокопревосходительства...  Это  был министр
внутренних дел  Плеве (он  же  и член  Особого  комитета  по делам  Дальнего
Востока).  Совиным  взором  Плеве вчитался  в  бумаги.  Изящно  изогнувшийся
секретарь добавил, что в дополнение к полетучке  и телеграмме Бриттена вчера
телефонировали  в министерство с  Галерной улицы - из правления  Камчатского
акционерного общества.
     - Мандель и  Гурлянд просили ваше высокопревосходительство покончить  с
пагубной   практикой,   когда   психически  не  проверенных  людей  посылают
начальствовать на Камчатку.  Конечно,  нельзя  ожидать,  чтобы  там началась
революция, но барон Бригген своими глазами видел вооруженное ополчение.
     Известие о народном ополчении обескуражило Плеве:
     - Какое еще ополчение? Никто из подданных