которого  покоилась на Аляске,  а
ноги   упирались   в   Уральские   горы.   Перед   советскими   рудознатцами
распростерлась тишина Колымы - это была  страшная тишина, почти неживая!  Не
мольбами и не заклятьями, а упорным трудом и лишениями извлекается из земных
недр золото...
     Летом 1931 года молодой ученый Балабин с  группой вольнонаемных рабочих
и оперативным работником ОГПУ отправился в экспедицию искать золотые россыпи
в   сложной  паутине  колымских  притоков.  Редко-редко   протягивалась  над
горизонтом  синяя  и тоненькая, как  дымок папиросы, струйка дыма от  костра
одинокого охотника -  вокруг ни  души,  только  усталый  храп  перегруженных
лошадей, только  чавканье почвы под ногами да резкие выстрелы, выбивающие из
косяков  птичьих стай нужную для обеда  нагульную  дичь...  Балабин разрушал
молотком  на ладони куски кварца, словно  сахар, - кварц всегда самый верный
спутник золота!
     Но золота не было, а карта Колымского края оказалась столь примитивной,
что  хоть выбрасывай  ее.  Изнемогая  от гнуса и  тяжести  поклажи,  Балабин
расспрашивал в  тунгусских кочевьях - не было ли здесь  раньше старателей, и
если намывали  золото, то где? Тунгусы ничего о старателях не слышали, но из
их путаных речей  Балабин  уяснил  для  себя, что где-то выше  по реке Тенке
давно живет русский "насяльник", который все знает... Оперативного работника
волновало  сейчас  другое:  недавно  из  лагеря  бежали  четыре  закоренелых
преступника, которые сумели раздобыть оружие;  теперь их  путь мог пролегать
лишь в одном направлении - прямо к Якутску, куда летом заходят пароходы, там
они, чтобы достать документы, пойдут на "мокрое дело", а потом ищи-свищи их,
как ветра в поле... Но тунгусы не встречали в тайге и бежавших уголовников.
     В конце дня поисковая группа, следуя  по течению Тенке, вышла в широкую
лесную долину и здесь обнаружила избушку, крыша которой, засыпанная  землей,
обросла травою.  Оперативник вынул наган и дал предупреждающий выстрел. Но в
ответ лишь пролаяли собаки, никто не вышел их встретить.
     Балабин пинком ноги растворил хлипкую дверь.
     - Идите сюда! - крикнул он. - Здесь никого нету...
     Он ошибся. Из полумрака убогого жилья поднялся старик с хищным профилем
лица, темного и жесткого, на котором глаза казались совершенно бесцветными.
     -  Что вам  нужно, сударь? - спросил он геолога. Балабин догадался, что
это и есть "насяльник".
     Пока  рабочие распрягали лошадей  и  разбивали  на берегу реки палатку,
геолог с работником ОГПУ беседовали со стариком.
     - Извините, - спросил юноша, - почему вы  оказались в такой глуши?  Что
заставило вас похоронить себя на Колыме?
     - Это... рок, - скупо отвечал отшельник.
     Старое  ружье   системы  "бюксфлинт"   и   самодельный  невод  наглядно
показывали, что "насяльник" живет с охоты и рыбной ловли. Но Балабин заметил
в углу и лоток для промывки золота, на который "опер" не обратил внимания...
Сейчас он уже стал наседать на отшельника с серьезными намеками:
     - А вы случайно не из этих ли?
     - Из каких - из этих?
     - Ясно - из белогвардейских офицеров. Что ж, местечко выбрали неплохое.
Каши не хватит, чтобы найти вас здесь.
     Балабин разъяснил  "насяльнику",  что  в  России была  революция,  была
гражданская война  белых  и  красных, а  теперь  во  всей стране установлена
твердая Советская власть.
     Это не произвело на старика никакого впечатления.
     - Мне уже все равно, -  сказал он. - Какая  бы ни  была власть.  Россия
всегда останется Россией, а русские люди останутся русскими...
     Оперативник достал блокнот и карандаш.
     - Как ваша фамилия? - сурово спросил он.
     Это рассмешило старика:
     - Я ведь могу назваться любым именем, и вам, сударь, остается лишь одно
- поверить мне...
     Он  говорил замедленно, словно подыскивая нужные слова,  но  построение
речи выдавало в нем грамотного человека.
     - Так все-таки какая у вас фамилия?
     - Ну, допустим... Ипостасьев. Зачем вам это?
     - Для прописки.
     - Да,  я помню, что для прописки нужен был адрес, а  какой же адрес  на
Колыме?  Впрочем, я  не возражаю. - Ипостасьев показал  на крохотное окошко,
затянутое грязной ситцевой тряпкой. - Вот течет  Тенке, а ниже впадает в нее
ручей, у которого нет названия... Устроит ли вас мой адрес?
     Оперативник выговорил ему с назиданием:
     - Каждый гражданин должен иметь паспорт.
     Ипостасьев отмахнулся от него:
     - Собаки всегда узнают меня и без паспорта...
     На вопрос, не проходили ли мимо его зимовья четверо беглых преступников
с оружием, он сказал:
     - Вы ошибаетесь - их было трое.
     - Нет! Бежали четверо.
     - А я говорю, что видел троих.
     - Куда же делся четвертый?
     - Четвертого слопали, - пояснил Ипостасьев  вполне серьезно. - Не знаю,
как сейчас,  а раньше так  и  делалось. Бессрочники  брали  в  побег дурака,
которому и сидеть-то  осталось  полгода. Дурак бежал, не ведая того,  что он
служит живыми консервами, а из его задницы наделают ромштексов...
     - Вы это бросьте! - сказал  "опер". -  Я вас без  шуток спрашиваю, куда
прошли эти бандиты с винтовками?
     - А вам что надо - они сами или их винтовки?
     - Лучше бы и то и другое...
     "Опер" раскурил папиросу. Ипостасьев заинтересованно осмотрел спичечный
коробок,  на  этикетке  которого  был изображен  аэроплан,  а  внизу  призыв
вступать в общество "Осоавиахим".
     - Осоавиахим - это на каком языке?
     - На русском, - ответил оперативник и показал ему свое удостоверение. -
Я из ОГПУ, - сухо сказал он.
     - Огэпэу... Простите, вас не понял. Что это такое?
     - Короче, куда прошли эти гады с оружием?
     Ипостасьев встал с легкостью, какой трудно было ожидать от  старика, и,
нагнувшись, вытащил  из-под  топчана четыре винтовки,  затворы которых  были
обмотаны промасленными тряпками.
     - Пожалуйста, - сказал он, сваливая оружие на стол.
     Оперативник, малость опешив, пожал ему руку:
     - Спасибо! Но где же сами бандиты?
     Ипостасьев  растворил  двери,   в   которые  потекла   сиреневая  мгла,
пропитанная  беспощадным комариным  зудением.  На опушке  леса  чернел  холм
свежей земли.
     - Разройте - они там, - сказал он.
     Работник ОГПУ не поверил ему:
     - Вы что? Убили всех троих?
     - Да, мне очень надоели эти трое. Сразу же, едва  появясь из леса,  они
съели мою собаку. Но они даже не зарезали пса,  а  разорвали его за  лапы. В
моих ушах до  сих пор стоит  крик несчастного животного. Эти трое  мерзавцев
были покрыты вшами, а я брезглив. Они угрожали мне своими винтовками...
     - Спрашивали дорогу к Якутску?
     - Да! И требовали от меня золота. Тут я не выдержал...
     Он закрыл дверь и снова сел, внешне невозмутимый.
     - Как  же вы, старый человек,  - спросил его Балабин, - и справились  с
тремя здоровыми преступными бугаями?
     Ипостасьев  сказал, что когда-то не страшился в  одиночку принять бой с
целым взводом противника, но и сейчас у него еще хватит сил  и умения, чтобы
расправиться с тремя.
     Оперативник снова разложил свой блокнот:
     - Так я составлю протокол об убийстве. Не возражаете?
     А  мне,  сударь, ровным счетом  плевать  на  тот  протокол,  который вы
составите. Я не чувствую - себя виноватым.
     Балабин, помня о деле, спросил:
     - Есть тут поблизости золото?
     - Оно даже ближе, нежели вы полагаете...
     Ипостасьев  снова  пошарил под топчаном, с  кисетом в руках вернулся  к
столу. Развязав тесемку, он  опрокинул кисет - на доски протекло маслянистое
золото.
     - Где намыли? - вмешался "опер".
     -  Вы  не должны спрашивать меня об этом.  Ведь я  хорошо  разбираюсь в
людях,  и  я  вижу,  что  именно вам золото  не нужно.  Золото ищет вот этот
молодой и красивый человек!
     С этими словами он всю горку передвинул к Балабину.
     - Еще хочется? - спросил он, словно ребенка-лакомку.
     - А разве у вас есть?
     - Где-то валялось... уже забыл.
     Покопавшись  в хламе, что лежал  под столом, Ипостасьев достал тряпицу,
внутри которой лежали самородки.
     - Решил как-то умыться в ручье.  Нагнулся,  воды  зачерпнул в ладони, а
под водою, вижу,  что-то блестит... Мне  золото уже ни к  чему! Но оставлять
его в ручье тоже показалось  излишним барством. Вот и собрал... можете взять
себе.
     Балабин тихонько наступил на ногу оперативнику, чтобы тот не вмешивался
в разговор. Он спросил Ипостасьева:
     - Не будете ли вы столь любезны  показать мне то место, где вам удалось
обнаружить россыпь и самородки?
     - С великим желанием, -  согласился старик. -  Если уделите мне  клочок
бумаги, я вам нарисую...
     Из-под  его  руки  возникла  удивительно  точная топографическая  сетка
ближайших притоков Колымы, крестиками он обозначил месторождение золота.
     - Здесь  его больше,  чем  на Клондайке, - сказал Ипостасьев.  - Но,  к
сожалению, в этом году вы не сможете заложить прииск. Морозы остановят вас в
пути, а реки станут,  и тогда  всех вас ждет неизбежная гибель... Когда-то в
молодости я тоже грешил  старательством  и по  опыту знаю, что золото, как и
преступные натуры, любит затаиваться от людей в самых угрюмых местах.
     Утром караван тронулся в обратный путь.
     - В следующем году, - сказал  Балабин, - я приду снова  и надеюсь опять
встретиться с вами.
     - Я бы тоже очень хотел этого, - отвечал Ипостасьев.
     В следующем году  Балабин увел поисковую группу к тем местам Колымского
бассейна,  на  которые ему указал старый загадочный "насяльник"... Да, здесь
было  золото! Пройдя  хорошую  выучку у старателей,  Балабин  ловко  работал
лотком, встряхивая его в руках,  и на дне лотка оседали драгоценные  крупицы
металла. Это было отличное  золото, о  котором Максим Горький писал, что оно
"окружает человека своей паутиной, глушит его, сосет кровь и  мозг, пожирает
мускулы и нервы...".
     В  группе  Балабина  работали  уголовники,  служившие за носильщиков  и
конюхов каравана, а старый и бодрый громила, дядя Шура, осужденный по статье
59-й  (ограбление с убийством), исполнял должность  коллектора,  чем  немало
гордился.
     - Подставь кепку, - велел ему Балабин.
     С  лотка  он  пересыпал в  кепку бандита  намытое  золото.  Дядя  Шура,
которому  осталось "загорать" еще три годика,  исполнился печали о бренности
бытия.
     - Пятьдесят  девятая  статья, - сказал он, -  трепаться не любит...  Ну
что, урки, приуныли? Сейчас трахнем инженера по башке топором  и мотаем всем
гамузом  до Якутска. У  меня в кепочке  столько, что по  гроб  жизни  мы все
обеспечены, и даже на девочек останется...
     -  Мотай, мотай,  -  ответил Балабин,  снова склоняясь  над  ручьем.  -
Пропьешь золотишко с девочками, а потом  что делать? Опять  по башке топором
трахать?
     После работы ели у костра кашу со шкварками. Дядя Шура сказал, что надо
бы  придумать  название  прииску, который  скоро  возникнет  здесь,  оживляя
колымскую глухомань.
     - Назовем его Нечаянным, никто не придерется.
     Воры,  громилы и  бандиты пустили  его подальше:  - Какой же нечаянный,
ежели  все  мы  вполне  сознательно  до Колымы  докатились?  Шарики-то  свои
перестукай, падла!
     И хотя Балабин понимал, что ничего  случайного в открытии месторождения
не было, он все же вписал на карте новое название - Нечаянный.
     Колыма понемногу раскрывала свои  богатства... Была уже осень, ранняя и
дождливая,  геолог заторопил караван в  обратную дорогу,  чтобы до ледостава
поспеть в  бухту Нагаева, где стоял одинокий амбар (и где  в  скором будущем
возникнет от  этого амбара  колымская столица - славный град  Магадан!).  По
утрам заморозки уже  трогали инеем  землю, когда караван  втянулся  в речную
долину Тенке. Дядя Шура растворил двери зимовья Ипостасьева.
     - Идите! - позвал  он. - Здесь  никого  нет... Похоже, что  "насяльник"
ушел  навсегда. Но, подойдя ближе, Балабин увидел привязанные алыки, которые
были перегрызены сбежавшими от голода  собаками.  Пригнувшись, он  шагнул  в
затхлую яму зимовья и сразу же увидел Ипостасьева.
     Он сидел за столом, уронив на руки голову, и казалось,  что дремлет. Но
это  был уже не человек - это был лишь прах  человека. Подле мертвеца лежали
на досках горки самородного  золота и кучка позеленевших, давно отстрелянных
патронов. Серая плесень, покрывавшая прах, покрывала и доски стола.
     - Что с ним? - не сразу сообразил дядя Шура.
     - Просто умер. Умер от старости...
     Но возле лавки,  готовый к бою, стоял неразлучный  "бюксфлинт". Балабин
открыл  его   замки  -  все  три  ствола  были  заряжены,  чтобы  выстрелить
немедленно. Балабин переводил взгляд  с  оскала  мертвеца  на  горки золота,
рассыпанные перед ним, и  был оглушен мучительным  вопросом: "Если  он хотел
жить, то когда же он собирался начать эту жизнь?.."
     Уголовники  нехотя  вырыли  яму,  опустили в  нее  Ипостасьева. Балабин
поднял над собою старое ружье. Ему крикнули:
     -  Ой, лучше  не  стреляй - разорвет эту заразу!.. Уголовники  опасливо
отбежали подальше, от могилы. Балабин нажал спуск первого ствола -  выстрел,
второй ствол  - выстрел, потом ударил в небо оглушительной картечью. Настала
вязкая, гнетущая тишина.
     Помедлив, геолог швырнул "бюксфлинт" в могилу.
     - Зарывайте, - сказал и отошел...
     Он велел каравану следовать дальше, а сам нарочно отстал от него, чтобы
подумать. Чтобы подумать  о судьбе человека, который бесследно растворился в
этих  просторах,  в трепете  зябнущих осин,  в загадочной  путанице звериных
троп...
     "Кто он? И зачем жил?"
     А сколько еще  было на Руси таких, одиноких и проклятых, которые ушли в
глубокую тень, почти  не коснувшись радостей  жизни.  И на  угрюмых  берегах
оставили после себя черенки  лопат,  ржавые  кайла да  самодельные  лотки, в
которых изредка им сверкали крупицы призрачного богатства...
     Балабина невольно охватила жуть.
     Чего искали они,  эти люди, отчаявшиеся в зверином одиночестве? Неужели
только  удачи? Неужели только удачи- мгновенной  и ослепительной, как ночной
выстрел в лицо?
     Балабин  стал  нагонять караван,  уходивший  в  яркий  круг  колымского
солнца, клонившегося над замерзающим лесом.
     Что-то осталось навеки недосказанным.
     Знать бы нам - что?
Примечаниеэя
     [1]  Вожак,  который оборачивается назад,  особенно  ценится
среди  каюров.  При  неизбежных  и  частых падениях  с  нарт,  которые могут
кончиться  трагически, вожак, заметив отсутствие хозяина,  сам разворачивает
упряжку назад  и  возвращается за  человеком,  спасая  его таким образом  от
верной гибели. (Здесь и далее примечания автора.)
     [2]  Миллионка - район в старом  Владивостоке,  нечто  вроде
Хитрова  рынка  в  дореволюционной  Москве;  в  кварталах  Миллионной  улицы
располагались притоны,  трактиры и опиокурильни, там обитали гопники, воры и
проститутки, скрывались беглые каторжники. Миллионка была уничтожена в конце
1920-х годов.
     [3]   В.   Л.    Серошевский    (1858-1945)    -   известный
ученый-этнограф;  знаток  якутского  быта,  член  Русского   географического
общества; после  революции  оказался в  лагере  Пилсудского.  Его интересные
книги печатались в дореволюционной России и в СССР.
     [4]  Драгоман  -  переводчик  при  посольствах  в  восточных
странах.
     [5] Позже японская военщина превратила Курилы в плацдарм для
завоевания Камчатки; на Шумшу возникла мощная база Катаока, на Парамушире  -
Касивабара.  На аэродромах Шумшу базировались  два авиаполка, все  побережье
было  укреплено  подземными  блиндажами,   внутри  которых  укрывались  даже
электростанции и ангары для танков (глубина сооружений достигала 50 метров).
В  августе 1945 г. морская пехота Тихоокеанского  флота взломала эти рубежи.
После разгрома японских милитаристов все Курильские  острова были возвращены
СССР как исконные русские земли.
     [6]  Это  была наглая ложь. Ко  времени прихода "Редондо" на
Камчатку  (5  мая  1904  г.) Порт-Артурская  эскадра  и  крейсера  Сибирской
флотилии героически  отражали все попытки нападения японского флота, а 2-я и
3-я   Тихоокеанские   эскадры  (адмиралов   Рожественского  и   Небогатова),
формируемые из  состава кораблей Балтийского флота, даже еще  не трогались в
путь.
     [7]  Еще  одна  грубая  ложь. Правда,  что  в  начале  войны
японские  крейсера  в течение 45  минут  вели  обстрел Владивостока с  моря,
выпустив по городу около 200 снарядов,  с самыми ничтожными результатами. Но
японские  корабли убрались  сразу же, едва  из  гавани на их перехват  вышли
русские крейсера "Громобой", "Рюрик", "Богатырь" и "Россия".
     [8]     Столб     хранится     в     краеведческом     музее
Петропавловска-на-Камчатке; на  нем  сохранились  дата  (17/VII-1904  г.)  и
подпись  того казачьего урядника,  который  выведен  у  меня  под  именем  М
Сотенного,
     [9]  В  период иностранной  интервенции  японцы  послали  на
Командоры  особую  "научную"  экспедицию,  которая  ради  уничтожения  всего
поголовья котиков  залила нефтью все лежбища. К  счастью,  разразился бурный
шторм, волны отмыли берега от нефти и  котики  вернулись  на свои  природные
места.
     [10] Учитывая опыт русско-японской войны, в 1909 г. Камчатке
были  присвоены  права губернии,  в Петропавловске  тоща же  была  построена
первая  радиостанция,  а  губернатор  получил  корабль  "Адмирал  Завой-ко",
который  после  революции  был переименован  в  "Красный  вымпел".  С  этого
корабля, обслуживавшего камчатскую администрацию, заново "начался" советский
Тихоокеанский флот (сейчас "Красный вымпел"  находится на вечной стоянке как
славная реликвия прошлого).
     [11]  Петропавловск  не   покинули  лишь  несколько  дряхлых
стариков и старух, которые явились главными свидетелями поведения  японцев в
городе. Судя по материалам, какими я располагал в работе, японского отряда с
острова Шумшу на Камчатке уже не было.