го  коллега по  дешевке  продает Камчатку  японцам, и потому
Бриттен, придерживаясь иной ориентации, давно торговался о  продаже Камчатки
американцам.
     Штаты, - намекнул курляндский барон,  - никогда не смирятся с усилением
Японии на Тихом океане,  и  России  нет смысла терять Камчатку  даром  - она
может  получить за  нес  деньги, как  получила их  в свое  время от  продажи
американцам Аляски... В конце концов, - умозаключил Бригген,  - Россия такая
обширная страна, что для нее ампутация Камчатки будет безболезненна.
     "Вихрь,  вызванный  взмахом сабли" причалил к  Шумшу. Впрочем,  Ямагато
прав: еще ничего не было решено.
ПРИХОДИ, КУМА, ЛЮБОВАТЬСЯ!
     Был  рассветный час,  когда "Сунгари" вошел в Авачинскую бухту, миновав
узкий пролив, стиснутый песчаной косой, и очутился в уютном ковше внутренней
гавани;  взору  открылся  Петропавловск -  одна-единственная улица  с  двумя
церквами и пятью кабаками, домишки и сараи карабкались по склонам холмов все
выше. На крышах еще лежал снег. Петропавловск досматривал приятные сны.
     - Сейчас мы их разбудим, - сказал капитан.
     "Сунгари" издал  протяжный рев,  на который  все собаки (а  их в городе
было  немало)  ответили  бесшабашным   лаем.  Город  проснулся.  К  пристани
сбегались впопыхах одетые люди, чтобы встретить первый в этом году  пароход,
приплывший  из  теплых  краев,  где давно  отцвела  пахучая вишня...  Матрос
шмякнул с высоты борта на доски пристани тяжелый кожаный мешок.
     Полетучка, - сказал он Соломину, подмигнув. "Полетучкой" здесь называли
почту. Нового начальника  никто  не  встречал  - так и надо!  Ведь телеграфа
здесь не было, и никто на Камчатке не знал о его приезде. Приехал - ну и бес
с тобою, видали мы таких...
     Соломину досталось от  предшественника 47 000 казенных рублей,  которые
были заперты в сейфе, страшная неразбериха  бумаг  в канцелярском шкафу и...
сетка  от  москитов.  Через день он в  своем столе обнаружил еще недоеденный
кусок засохшего пирога со следами зубов покойного Ошуркова - вот и все!
     Андрей  Петрович решил  не  снимать  квартиру  в  городе,  а занял  две
казенные комнатушки, что примыкали к канцелярии уездного правления. Напротив
же присутствия  размещалась  винная  лавка, и  там  до  утра  черти окаянные
заводили граммофон:
     Все пташки-канарейки
     Так жалобно поют.
     А нам с тобой, мой милый,
     Разлуку подают.
     Разлука ты, разлука,
     Ра-адная ста-а-рана...
     - Чтоб вы треснули со своей цивилизацией! - в  сердцах говорил Соломин,
но ругаться в трактир все-таки не пошел...
     Не выспавшийся, он лежал в постели, закинув за голову  руку с дымящейся
папиросой, мучительно переживал свое положение.
     В пустых  комнатах  звонко  тикали  старые  ходики.  "Зачем  я,  дурак,
согласился  ехать в эту дыру?.."  Петропавловск расположен на той же широте,
на которой  лежат  Оренбург,  Саратов, Чернигов, Варшава и  Лондон. Но разве
найдется  смельчак, чтобы  сравнить бытие  в Петропавловске с кипучею жизнью
этих городов? Соломин  впал  в глухое оцепенение, никак не свойственное ему.
Первые дни буквально  тошнило от вида пустынных пристаней и серых пакгаузов,
вызывали содрогание дома  обывателей,  давно бы упавшие набок, если бы  их с
гениальной сообразительностью не подперли бы бревнами.
     Будь Соломин алкоголиком или ханжой, его, наверное, умилил бы ухоженный
вид  кабаков и храмов  божиих  -  эти  строения резко  выделялись  на  общем
мерзостном  фоне  запустения.  Но  в  этот  фон  удивительно  вписывались  и
памятники  командору Берингу,  уплывшему  с  Камчатки к  берегам Америки,  и
геройским  защитникам  Петропавловска  в  Крымской  кампании,  когда  жители
отразили  нападение  англо-французской  эскадры...   Камчатка,  как  это  ни
странно, имела славное боевое прошлое!
     - Ну что ж, - сказал Соломин  сам себе, - существует только один способ
начать - это взять и начать...
     Утром он занял место в канцелярии присутствия.
     - Странно! Когда во времена Екатерины в Петропавловск приплыл  Лаперуз,
жители дали в его честь бал - самый настоящий, с пальбою из пушек и музыкой.
Я  попасть  на  бал  не  рассчитывал,  но  со  мною  никто  даже  толком  не
поздоровался...
     Свое  недоумение  он  выразил  пожилому  чиновнику канцелярии  Блинову,
который ответил, что Лаперуз тут ни при чем:
     - Бывало,  не успеешь имя-отчество  начальника затвердить, как вдруг  -
бац! - его на материк, шлют  нового. А новый-то приплыл, наорал на всех, так
что  мы обкламшись ходим, потом соболей чемодана два нахапал и -  туда же...
яблоки  кушать.  А  мы  тут  загораем...  Так  еще  подумаешь   -  стоит  ли
здороваться?
     Это было сказано чересчур откровенно, и Блинов, опрятный чинуша, вызвал
у Соломина симпатию.
     - Но покойный-то Ошурков долго у вас пробыл.
     - Знал, с кем дружбу водить.
     - С кем же? - притворился Соломин наивным.
     - А хотя бы с Расстригиным... Чем плох?
     - А чем он хорош?
     - Да тем  и хорош, что  плох, - намекнул  Блинов. - Мимо  него  ни одна
чернобурка на аукцион не проскочит... Извольте знать, сударь, что на Дальнем
Востоке нет Мюра и Мерилиза, как в Москве, нет и Елисеева, как в Петербурге,
зато  есть Кунст  и Альберс во  Владивостоке,  а эти  магазинщики  понимают,
сколько шкур спускать с нашей Камчатки...
     Так. Один факт есть. Пойдем дальше:
     - Ну, а чем знаменит Папа-Попадаки?
     - Этот по бобрам ударяет...  чикагские господа очень уж до наших бобров
охочи. Папа  и  семью  в Чикаго держит... Кое-что  уже  прояснилось.  Андрей
Петрович сказал:
     - Господин  Блинов,  вы, я вижу, человек  прямой. Ведь  не может  быть,
чтобы вас такое положение устраивало?
     Блинов и ответил ему - откровенно:
     -  А  кому  здесь  надобно  мое  мнение?  Да  и  что  толку,  ежели  я,
расхрабрившись, писк издам?  Тот же Расстригин с Папочкой меня, будто клопа,
на стенке распнут... Потому и молчу. Я, сударь, - добавил он, воодушевясь, -
уже двадцать лет без  передыха вот тут корячусь - и все ради сына!  Когда он
выйдет в драгоманы[4] при дипломатах, тогда... ну, пискну.
     - А где ваш сын учится?
     - Сережа-то? - расцвел  старик.  -  Уже на  третьем  курсе в  Институте
восточных языков во Владивостоке... Не шутка!
     - На каком факультете?
     - На японском. Вот жду... обещал навестить.
     С крыши правления, грохоча, скатилась лавина  подтаявшего снега, вызвав
лай ближних собак, а потом, не разобравшись, в чем тут дело,  лай подхватили
соседние  псы,  и  скоро   весь  город   минут   десять  насыщался  собачьим
браво-брависсимо.  Поразмыслив,  Соломин  сказал,   что  надеется   избавить
камчадалов от засилья местных торгашей.
     - Меховой аукцион будет проводиться честно!
     Блинов не очень-то деликатно махнул рукою:
     - Был тут один такой. Так же вот рассуждал.
     - И что с ним потом стало?
     - Да  ничего особенного. С ума сошел. Когда его  увозили на материк, он
за  каждый  забор  цеплялся,  кричал и клялся,  что  он  этого  дела так  не
оставит.... Матросы его, сердешного, от Камчатки вместе с доской отклеили. С
тем и уехал!
     - А где он сейчас? Вылечился?
     - Сейчас  в Петербурге.  Тайный советник. Департаментом государственных
доходов ведает... Такому-то чего не жить?
     Это смешно, - сказал Соломин, не улыбнувшись.
     Словно  почуяв, что начальник  решил  взяться за  дело,  урядник  Мишка
Сотенный явился сдать ему эти дела. Соломин ожидал встретить ражего дядьку с
бородой до пупа и  шевронами за выслугу лет до  самого  локтя,  а перед  ним
предстал бойкий казак лет тридцати со смышленым лицом.
     Соломин решил сразу поставить его на место:
     - Ты где шлялся эти дни, не являясь ко мне?
     Не робея, казак объяснил, что, пока держится  твердый снежный наст,  он
на  собаках смотался к Охотскому морю - до деревни Явино, где недавно пропал
почтальон.
     - Упряжка вернулась, а  нарты пустые,  был  человек,  и  нет  человека.
Приходи, кума, любоваться!
     Помня о притязаниях уездного врача  Трушина на пост начальника Камчатки
и зная,  что в Петропавловске немало  противников  урядника,  Соломин сменил
гнев на милость:
     -  Ну,  садись,  узурпатор  окаянный.  Сейчас  я   "мокко"  заварю.  Ты
когда-нибудь "мокко" пил?
     - А как же! - последовал ответ.
     -Где?
     - Конешно...  в Сингапуре. Бывал и в Японии, - сказал Мишка. - Жить, не
спорю, и там можно. Но больно уж комары у них дикие. Летают,  стервы, понизу
и, ровно гадюки,  хватают  за  ноги. Жрут так,  что ажно  слыхать,  как  они
чавкают...
     Пришлось удивиться и признать, что урядник человек бывалый. Во рту его,
поражая воображение, сверкал золотой зуб.
     - Это мне в Шанхае вставляли, - похвастал он.  Помимо золота во рту, он
имел на груди "Георгия".
     - А за крестом ты куда ездил?
     - Это мне за китайцев  дали.  Слыхали, чай, о "боксерах"? Они несколько
ден подряд  Благовещенск  из-за Амура пушками обстреливали...  Вот с ними  и
дрался.
     - Не "боксеры" ли тебе и зуб выставили?
     -  Наш  выставил... хорунжий. Я  сапоги  с вечера  забыл наярить, а  он
заметил. Кэ-эк врежет!  Ажно вся конюшня ходуном заходила.  "Сапоги, доложил
он  мне, надобно  чистить  с вечера,  чтобы  утром  надевать  их  на  свежую
голову..."
     Знакомство состоялось, пора приступать к делу.
     - Дай ключ от сейфа, - велел Соломин.
     Урядник, звякнув шашкою, поскоблил в затылке.
     - Помню, что таскал его на груди, вроде гайтана божьего. На ключ, можно
сказать, молился. А его не стало.
     - Неужели посеял?
     - А хучь убейте, выходит, что посеял...
     Общими  усилиями  отодвинули несгораемый шкаф,  надеясь, что с  помощью
отвертки удастся отвинтить заднюю стенку. Но сейф оказался монолитен.
     - Слесарь в городе сыщется?
     - Да мы уж всяко! - отвечал урядник.  -  Ковыряли  гвоздем и шилом - не
открывается.  Правда, один  способ я знаю.  Способ уже проверенный.  У нас в
казачьей дивизии, когда казначей запил,  тоже ключ от сейфа потеряли.  Но мы
не растерялись. Быстро пороху в замок насылали, фитилек подпалили, потом все
по канавам разбежались и крепко зажмурились.  Тут  как рвануло до небес -  и
пришла кума любоваться!
     -  Это не способ, - сказал Соломин.  - За такой "способ" меня выкинут в
отставку без права на пенсию... Как же  я стану управляться с  Камчаткою без
копейки казенных денег?
     - Скоро аукцион - сразу разбогатеете.
     Андрей Петрович в бессилии треснул по шкафу ногой:
     - Ручаешься, что здесь сорок семь тысяч?
     - Так точно. С копейками.
     - Ну, ладно. Верю. Считай, что казну я принял...
     Соломин   велел  построить   вооруженные  силы   славного   камчатского
гарнизона. Он сказал об этом без юмора, а Мишка Сотенный - тоже без юмора! -
построил их  моментально. Гарнизон Петропавловска составляли девять казаков,
в числе которых двое были еще школьниками, а трое безнадежными инвалидами.
     Итого, к бою готовы четыре верных бойца.
     - Как же вы тут управляетесь с Камчаткой?
     -  А  што нам! - сказал Мишка, заломив набекрень шапку. - До кутузки-то
пьяного дотащить - так мне гарнизону хватает.
     - В порядке ли карцер?
     - Приходи, кума, любоваться.
     - Сидит там кто-нибудь сейчас?
     - Не без этого. Даже обязательно.
     - Пойдем - покажешь...
     Прежде  чем  отомкнуть запоры,  Соломин  приставил  глаз  к  смотровому
отверстию - и в этот же миг глаз ему залепил смачный плевок, метко посланный
изнутри камеры.  Сотенный с  бранью отодвинул засов -  обрюзглый  господин в
коверкотовом пальто и галошах сделал Соломину медвежий реверанс.
     - Извините, сударь, что плюнул, не подумав, - сипло проговорил он.  - Я
ведь  решил, что  это Мишка  меня  озирает... самозванец  хуже  вора  Гришки
Отрепьева! Это он, это он, Лжемихаил, власть над Камчаткою  у  закона гнусно
похитил...
     Соломин, вытираясь, спросил, кто это.
     А это наш  Неякин,  - объяснил урядник, - тот  самый,  что у  покойного
Ошуркова в помощниках бегал.
     Андрей Петрович в бешенстве заявил Неякину:
     - От  службы  в  уездном правлении  вы давно  отстранены, так  чего  же
околачиваетесь на Камчатке? Кроме  того, на вас заведено дело, и  вы обязаны
предстать во Владивостоке перед  судом. Прошу с первым же пароходом покинуть
Петропавловск.
     На что Неякин отвечал ему с иронией:
     - Да какой  же олух  сам себя на суд отвозит? Ежели я суду надобен, так
пускай он сюда приезжает и судит меня.
     - За что вы посажены в карцер?
     - А я разве знаю? - огрызнулся Неякин.
     За роялю  сидит,  -  мрачно  пояснил Сотенный. -  У нас  в школе  рояля
была... едина на всю -  Камчатку! Так он с приятелями среди ночи давай роялю
на улицу выпирать. Я всякое в жизни видел, -  гордо сказал казак. - Однажды,
когда посуды не было, пришлось  и в балалайку мочиться. Но  такого зверского
обращения с музыкой еще не видывал. Они  ее, эту несчастную роялю, с боку на
бок по снегу дыбачили, будто сундук какой...
     Соломин велел Неякина из карцера выпустить.
     - И чтобы с первым судном убрались во Владивосток!
     - А ты меня учи... щенок, - отвечал Неякин.
     Соломину было уже под пятьдесят.
     Вернувшись в канцелярию, он спросил:
     - А этот Хам Нахалович нормальный ли?
     - Тут  все, пока  трезвые, нормальные... Вы с этой гнидой поосторожнее.
Неякин  и  напакостить  может,  потом  и  лопатой   не  отскребешь.   Он  же
прихлебатель у нашего Расстригина...
     Сотенный выложил на стол протокол:
     - Не  хотел  говорить у  карцера,  а дело  такое, что Неякин  замешан в
ограблении  имущества  умершего  зимою  купца   Русакова.  Вот  и  показания
родственников, которые уже обвылись, а Неякин добром украденное не отдает.
     Ознакомясь с делом, Соломин обомлел:
     - Просто уголовщина! А ведь  такой  вот Неякин занимал высокий пост, он
мог бы стать и моим заместителем.
     - Мог бы... Потому я и  действовал как самозванец! Сразу, когда Ошурков
пятки раскинул, я все  бумаги опечатал,  к казне  караул приставил и заявил,
что  до  решения  в  генерал-губернаторстве  ни  единого  прохиндея  до  дел
камчатских не допущу.
     - Правильно сделал... молодец!
     Этот  толковый  парень нравился  ему все больше, и сейчас  Соломин даже
пожалел, что сгоряча перешел с ним на "ты", - урядник заслуживал уважения.
     -  Начнем же  с  маленького,  чтобы потом взяться за большое. Ты, Миша,
опись имущества покойного Ошуркова составил?
     - Не.
     - А надо бы... Пойдем и сразу покончим с ерундой этой.
     Описывая имущество в доме покойника, случайно обнаружили шкуры  морских
бобров. Сотенный повертел их в руках, дунул на мех, чтобы определить глубину
подшерстка.
     - Это  бобер с мыса Лопатка... точно! Одно не пойму: на Лопатке лежбище
охраняет особая команда. Каждому бобру ведется табель, а когда с бобра шкуру
спустят,  ее  представляют  в  казну при  особом  рапорте... Приходи,  кума,
любоваться!
     Это  значило,  что,  прежде  чем  попасть  на  аукцион,  бобр  проходил
регистрацию  и ни одна шкура по могла миновать казенного учета. Из разговора
с урядником выяснилось, что врачебный инспектор Вронский в прошлую навигацию
вывез с  Камчатки  сразу  трех  бобров, даже  незаприходованных в аукционных
листах... Сотенный рассказывал без утайки:
     - Тут, ежели в  сундуках покопаться, так много чего сыщешь: чернобурки,
песцы, соболи - первый сорт. Чернобурок-то на Камчатке уже малость повыбили,
но зато их на Карагинском острове еще хватает... Соломин знал, что Командоры
были  родиной  голубого  песца,  а  Карагинский  остров  считался  в  России
естественным питомником черно-бурых лисиц... Андрей Петрович спросил:
     - Миша, сколько стоит мех одной чернобурки?
     - У нас?
     - Да, в местных условиях.
     - По совести - больше сотни, а в Америке уже за тыщу долларов. Конешно,
я не продавал, но так мне сказывали.
     - А за сколько рублей они идут с рук на Камчатке?
     - За червонец у наших дикарей сторгуешься...
     В Хабаровске на эти деньги можно купить два лимона.
     Соломин  тут же отправил  полетучку  во  Владивосток  на  имя  генерала
Колюбакина,  чтобы  у   медицинского   инспектора   Вронского   конфисковали
вывезенных  бобров. (Ретивость  камчатского  начальника  пусть  не покажется
читателю наивной. Он ведь знал  катастрофическое  положение на лежбищах, где
раньше добывали в год  полтысячи бобров, а сейчас от силы штук тридцать. Еще
недавно  котиков набивали до 100 000 особей, но после набегов американцев их
стали добывать всего три-четыре тысячи...)
     Мимо присутствия, нежно обнявшись,  проследовали в винную лавку дорогие
друзья - Расстригай и Папа-Попадаки; опять  изо всех окошек трактира, словно
через дырки дуршлага, тягуче вытекло уже хорошо знакомое:
     Все пташки-канарейки Так жалобно поют...
     Скоро пошел в рост буйный камчатский  шеломайник, который за две недели
выгонял свои стебли  на такую высоту, что с головою скрывал в своих зарослях
всадника.  На верхушке стебля  распускалось чудесное  соцветие, вроде бомбы.
Приезжие говорили о шеломайнике - лес, а камчадалы говорили - трава...
     Началось  лето.   Берега   Авачинской   бухты  уже   закидало  цветами,
окрестности Петропавловска стали удивительно живописны. Иностранные капитаны
говорили Соломину,  что Камчатка в пору цветения напоминает им самые райские
уголки мира.
     - На подходах к вашему  городу нам  казалось,  будто мы входим в Сидней
или сейчас откроется Рио-де-Жанейро...
     Камчатку населяли тогда лишь около 7000 человек!
ПУШИСТАЯ КАМЧАТКА
     Будущее имеют страны, у  которых есть  прошлое. Прошлое - это ведь тоже
богатство,  почти материальное,  и оно переходит к потомкам вроде фамильного
наследства...
     На вулканическом  пепле цветущих долин  Камчатки, как на  срезе старого
дерева, четко отслоились три  исторические эпохи. XVII век выплеснул  на эти
угрюмые берега  крепкие  кочи  с  казаками-землепроходцами.  XVIII  столетие
оставило  на Камчатке  потомство  ссыльных и беглых,  искавших здесь вольной
жизни. XIX  век подарил  Камчатке русских переселенцев,  которые (в обмен на
освобождение  от рекрутчины) избрали себе отдаленное житие  среди вулканов и
гейзеров,  а  вслед за  тамбовцами  и ярославцами сюда потянулись и коренные
сибиряки. Из прочного сплава пришлых россиян с местными жителями образовался
новый  тип - камчадал! Язык камчадалов - русский, но  сильно искажен местным
выговором.
     Камчатка знавала и веселые  времена. Когда-то здесь шумела полнокровная
жизнь.  Гавань оживляли  корабли, в  городе размещался  большой  гарнизон  с
артиллерией, население почти  сплошь было  грамотно, всю зиму  Петропавловск
играл  пышные  свадьбы.  Камчатка считалась тогда наилучшим  трамплином  для
связи  России с ее владениями в Америке,  и  лишь когда Аляску продали ни за
понюх табаку,  камчатская жизнь заглохла  сама по  себе. Одни уехали, другие
повымерли. Казалось, что сановный Петербург раз и навсегда поставил крест на
Камчатке как  на земле бесплодной  и  ненужной. Все богатства  полуострова и
омывавших его морей царизм безропотно отдал на разграбление иностранцам...
     Андрей Петрович, стоя  возле окна, долго  смотрел  вдоль унылой  улицы,
такой пустынной, что брала оторопь.
     - А жизнь-то кипит! - произнес Блинов.
     Нет,  чиновник  не  шутил, и,  когда  Соломин указал ему  на отсутствие
оживления, Блинов восторженно заговорил:
     - Помилуйте, да сейчас на Камчатке вроде ярмарки.
     Лето  -  самое веселое время.  Смотрите,  и  корабли  заходят,  и  одно
приезжих, и газеты читаем, и письма пишем...
     Андрей Петрович даже рассмеялся.
     - Если летом жизнь кипит, - сказал он, - то представляю, как она бурлит
и клокочет зимою.
     Вскоре Соломина  навестил  в канцелярии Папа-Попадаки,  конкретно и без
обиняков предложивший денег.
     - Касса-то у вас не открывается, - сказал он.