а  твоего  гнева.  Если  бы  ты,
великий,   послал  свое  благословение  отважному,   он   бы   вернулся  в
Тмутаракань.
     Изяслав ударил десницей по подлокотнику:
     - Куда толкаешь меня, воеводо?
     Коснячко не  испугался.  Уже  давно  перестал он  бояться  княжеского
гнева.  С  той поры,  как разуверился в княжеской твердости.  Больше всего
сейчас  не  хотел  он  посылать  в  Тмутаракань  дружины,   которые  могли
пригодиться  против  Всеслава.   Ведь  если  придет  полоцкий  князь,   уж
кому-кому, а Коснячко несдобровать.
     - Я  ведь и не говорил,  чтобы ты,  княже,  понукал Ростислава.  Лишь
благословение  твое  ему  надобно.  И  тогда  Таврида  не  страшна,  горцы
данниками останутся...
     - Святослав не простил бы мне этого,  -  сказал князь,  с недоумением
глядя на Коснячко: неужели не понимает?
     - А  Святослав и знать не будет ничего.  Благословение пошлешь тайно.
Ростислав же не проговорится. Знаешь его. Все на себя возьмет.
     - Хочешь, чтобы я сам помогал возгореться распре?
     - О чем молвишь?  Какая распря?  -  зашептал воевода. - Попугать - не
голову снимать.  Ростислав возьмет Тмутаракань без боя.  А  Глебу позволит
увезти все богатство.  Да еще с касогов дань взимет и Глебу же отдаст. Тот
и  гневаться не  станет -  сам понимает,  что не  усидеть ему во граде.  И
родителя уговорит простить Ростислава.  Увидишь, княже, все будет ладно. А
главное - родной земле на пользу великую.
     "А и в самом деле -  что важнее,  -  думал князь, - польза всей земле
или потакание родительской любви?  Польза явная и немедленная или верность
слову своему - гордыня, что честью прикидывается? Разве не бывало так, что
честность властителя приводила его к поражению?  Разве не важнее для князя
из всякого дела пользу извлекать для себя и земли родной -  пользу видимую
и весомую? И Ростислав уже давно заслужил тмутараканский стол".
     Вспомнил,  как  когда-то  совсем юный Ростислав восторженно глядел на
него,  своего любимого дядю, и говорил: "Вырасту - таким, как ты, буду". И
уже готовы были сорваться с  княжьих губ те слова,  которых ждал Коснячко,
но  вовремя подумал о  брате Святославе.  И  вслух повторил слова родителя
своего:
     - Самое страшное для Руси -  распря.  Не будет добра, коли меж своими
вражда.
     Коснячко даже руками развел, глаза опустил, будто бы смирился:
     - Что ж, княже, тогда придется полки воев* собирать...
     _______________
          * Вїоїи  -  на  древнерусском языке множественное число от слова
     "воин".

     - А где гривны взять для того? - крикнул Ярославич.
     - Тогда  из  твоей дружины часть выделим.  Да  только боюсь:  Всеслав
узнает об этом -  не замедлит воспользоваться.  Возрадуется: "Уж теперь-то
возьму себе стол киевский.  По третьему разу всегда высечешь огонь".  И  с
дружиной своей в  Киев  нагрянет.  А  дружина у  него  не  маленькая,  сам
знаешь...
     Словно и не смотрит Коснячко на князя, а сам все движения на его лице
видит, знает, какую струнку задеть.
     Молчит князь. Да и что сказать, если загнали его в ловушку? Умел он с
юных лет лихо вскочить на коня и поскакать впереди дружины,  умел на мечах
биться и  стрелы в цель направлять.  Мудрейшие из монахов научили Изяслава
Ярославича грамоте и  языкам других народов,  немало книг он прочел,  знал
историю разных стран.  Но  сейчас этих  знаний мало,  примера не  сыскать.
Где-то происходило что-то подобное, да маленькая разница имеется, она-то и
меняет  все  дело.  Твердил ему  летописец,  сколь  трудно  монахам писать
летописи, судить деяния князей и воевод, дружин и народов.
     "Трудно летописцу,  -  думает князь,  - а каково мне? Ведь не другого
судить через десятки лет,  а  самому принять решение -  и  неотложно,  сей
миг...  А  решение такое подобно кольцу от цепи:  потяни за одно -  можешь
вытащить всю ее, разомкни одно - вся цепь распадется... Как узнать, к чему
приведет решение, что будет потом?"


                                    3

     Уже  больше двух  месяцев живет  Изяслав-отрок в  просторной гриднице
князя.  Теперь он носит синий плащ, подаренный Ярославичем. Застежка-бляха
на  плаще с  эмалевыми вставками работы киевских мастеров.  На  серебряном
хитросплетении сверкают краски:  белые, как снег, изумрудные, как весенние
клейкие листочки,  красные,  синие...  На  ногах Изяслава уже не лапти,  а
сапоги.  У  него  есть и  конь,  белый,  без  единой крапинки,  тонконогий
красавец  Сиверко.  Держак  кнута  у  отрока  дубовый,  окрученный медными
проволочками,  со  стальным стержнем внутри для  крепости,  годится и  для
боевой плети.
     Сердце вчерашнего кожемякина ученика до  краев  полно благодарности к
господину,  как  чаша  вином,  Изяславу Ярославичу.  "Воистину великий он,
доброты неописуемой,  -  думает отрок.  - Знай же, господине, нет вернее у
тебя ратника, чем отрок Изяслав".
     Он сидел за столом, пощипывая свою реденькую "первую мужскую честь" -
белесую бородку,  и  возносился мечтами.  К  его плечу притронулась чья-то
рука. Изяслав оглянулся. Княжий тиун* Маврикий стоял сзади него.
     _______________
          * Тїиїуїн - приказчик.

     - Отроче, кличет князь, - сказал тиун.
     Отрок вскочил из-за  стола и  быстро пошел узким теремным коридором к
княжьей светелке.  Ярославич сидел в  кресле с  высокой резной спинкой,  в
котором сиживал еще его родитель. Рядом стоял воевода Коснячко.
     Отрок поклонился.
     После минутного молчания князь проговорил, будто про себя.
     - Надо сыновцу* в  Новгород подарок переслать с верным человеком.  Да
чтобы  никто  чужой  не  узнал.   Вот  и  размышлял  я,  на  чью  верность
положиться...
     _______________
          * Сїыїнїоївїеїц - племянник.

     Отрок встрепенулся,  ступил шаг  вперед.  Остановился под  испытующим
взглядом Коснячко. Ступил еще, отважился:
     - Я пойду, господине! Живота для тебя не жалко. Положись на меня!
     Князь тотчас поднялся с кресла, обнял отрока за плечи:
     - То дело не только для меня - для земли Русской!
     Коснячко сказал деловито:
     - Есть  еще  одно  дело.  В  Новгород пойдешь с  малой дружиной.  Она
оберегает лодьи купцов.  Поведет дружину бывалый воин, боярин. Только стар
он стал,  забывчив. Может и не упомнить всего, что увидит и услышит. А нам
надо знать все,  любую малость.  У тебя же память молода, крепка. Вот и не
будь тороплив, будь памятлив...
     Отрок с  готовностью кивнул головой.  Ярославич заглянул ему в глаза,
подумал:  "А он еще не научился хитрить и  скрывать..." Вздохнул и добавил
поспешно:
     - Забыл тебе воевода сказать,  что боярин обидчив.  Не должен знать о
нашем разговоре...
     Князь подал знак Коснячко,  тот вышел из  светлицы и  через несколько
минут  принес  четыре  меча.  Ярославич выбрал  один  из  них,  с  простой
рукоятью, на которой было выбито "Изяслав". Князь протянул меч отроку:
     - Носи   его   вместо   своего.   В   Новгороде   отдашь   Ростиславу
Владимировичу.  А на словах передашь:  князь наказывал мечом этим охранять
границы от врагов наших! Запомнил?
     Отрок повторил:
     - Мечом этим охранять границы от врагов наших.
     - А  теперь иди,  с матерью прощайся.  Кто там у тебя дома?  Со всеми
прощайся. Да уста на замке держи.
     Изяслав  поклонился князю,  воеводе.  Ярославич опустил руку  ему  на
голову, снова вздохнул.
     - Бог  в  помощь.  А  мы  молиться будем,  -  проговорил он  и  тяжко
задумался о  чем-то  своем.  Глубокая морщина пересекла его лоб.  Нет,  не
уверен, ох, не уверен он был в правильности умысла своего.
     Отрок в нерешительности переминался с ноги на ногу. Коснячко легонько
подтолкнул его к двери, сказал;
     - Лодьи уплывут на рассвете.
     Изяслав-отрок вышел из терема,  оседлал быстрого Сиверка и  поехал по
дороге  на  Подолие.  Вот  и  Оружейники.  Здесь  в  добротных домах  жили
кузнецы-оружейники,  знаемые и в дальних землях. Умели они ковать из витых
стальных  и  железных  чередующихся полос  харалужные*  мечи,  многократно
закаляли их, опускали в наговоренную воду. А потом садился унок кузнеца на
коня,  поднимал пламенеющий меч, будто факел, над головой и скакал во весь
опор,  чтобы ветер,  обтекая лезвие, не только охлаждал его, но и довершал
закалку.  Такой меч не щербился и  не гнулся,  им в  лютой сече можно было
перерубить вражеский меч.
     _______________
          * Хїаїрїаїлїуїжїнїыїй - стальной.

     От Оружейников дорога,  плотно укатанная возами, шла в яру, извиваясь
между холмами,  петляя среди ручейков.  Конь вынес отрока к  подножию горы
Вздыхальницы,  где жили кожемяки.  Жили дружно,  были заодно и  в  трудной
работе, и в яростном кулачном побоище.
     Вот  и  жилище  Славяты.  Его  дом  больше других,  стены  изукрашены
петухами и  цветами,  резные наличники.  Глядит Славята на княжьего отрока
из-под  ладони,  лоб  морщит:  будто  знакомы,  а  где  встречались  -  не
припомнить.
     Изяслав-отрок  подъехал к  самому  плетню,  не  спеша  слез  с  коня,
поправил  бахромчатый  подседельник  и   небрежно  кинул  поводья  в  руки
десятилетнего Кожемякина сына.
     - Узнал?  -  спросил он Славяту не без самодовольства.  Отрок ожидал,
что здоровенный кожемяка всполошится,  что он  и  остальные жители Кожемяк
попросят отрока быть их заступником перед всемогущим князем.  Тогда бывший
унок милостиво улыбнется и ответит: "Быть так. Согласен".
     - А-а...  Захребетник?  Слыхали мы  тут о  твоей удаче да  о  княжьей
милости,  -  полунасмешливо, полувопросительно сказал Славята. Он спокойно
рассматривал отрока,  затем  протянул  руку  к  кожаному Изяславову поясу,
отогнул его. Грозные лохматые брови кожемяки поползли вверх.
     - Наказывал тебе:  мездри* лучше.  Хо-хо-хо!  Вот он,  твой пояс,  на
тебе. Или у князя поясков ладных нет? Да оно и правильно: сделал непутево,
непутевый и носи. По работе и мастера знать...
     _______________
          * Т. е.: очищай от подкожной клетчатки - мездры.

     Он  хохотал.   Хохотали  соседи-кожемяки,  подошедшие  посмотреть  на
Пустодвора - Изяслава. Отрок закусил губу, побледнел от обиды. На поясе, в
том месте,  где его отогнул Славята,  стояло клеймо.  Это был первый пояс,
сделанный когда-то  Пустодвором.  Кожа  была хороша,  да  не  смог он  как
следует очистить ее от мездры.  На память о  первой самостоятельной работе
велел кожемяка своему захребетнику рядом с клеймом вырезать еще и знак.  А
затем сумел сбыть поясок в числе других княжьему тиуну Маврикию.
     Встреча с бывшим учителем произошла совсем не так, как ее представлял
княжий отрок.  Он  тешил себя  мыслью,  что  смеются они  от  зависти.  Но
удивления и  преклонения перед  его  удачей -  это  он  хорошо видел  -  у
кожемяки не  было.  Лишь детишки из-за плетней восхищенно разглядывали его
бляхи  и  меч.  Изяслав круто повернулся,  бросился к  коню.  Праздничного
настроения как не бывало.
     И  позже ни  ласка матери,  ни  восторг брата Луки не  могли смягчить
впечатления от  встречи  с  кожемяками.  Только  резче  кидалась  в  глаза
убогость сырого  жилища с  земляным полом.  Окно  затянуто бычьим пузырем,
сквозь который почти не  пробивается дневной свет.  И  еще как-то особенно
щемяще прозвучали напутственные слова матери,  запомнилась она  -  машущая
рукой, худенькая, сгорбленная, долго маячившая у подворья.
     В  град возвращался Изяслав не  по  той  дороге,  по  которой ехал на
Подолие.  Подался он  тропками да  огородами в  обход Вздыхальницы,  через
Гончарный конец. Отрок вспоминал свое детство в нужде - вечный запах овчин
и рассола. Только мечты позволяли хоть на время перенестись в иное жилище,
одеться в  иные одежды.  То  воображал он себя знатным воином,  то купцом,
объездившим все  земли.  А  однажды он  увидел боярский выезд  -  коней  с
бубенцами и  всадников в железных рубахах-кольчугах и плащах,  застегнутых
на правом плече. Он променял свой кожемякский скребок на застежку от плаща
боярского слуги и был жестоко наказан отцом.
     Неужели мечты детства сейчас начинают сбываться?
     Вскоре он  въехал на  княжье подворье,  расседлал Сиверка,  самолично
поставил его  в  стойло,  подсыпал овса.  Потрепал коня  по  вздрагивающей
потной холке, сказал несколько ласковых слов, чтобы не обижался за дальнюю
дорогу.  А  потом поспешил в  гридницу и,  свалившись на  жесткую постель,
забылся в  тяжелом сне.  То виделись ему чудища,  подстерегающие путника в
дороге, то хохочущий Славята с разлапистыми пшеничными бровями...
     На  рассвете  его  разбудил  высокий  ладный  отрок.  Звали  молодого
богатыря Турволод.  По его широкой белозубой улыбке было видно,  что нрава
он доброго и веселого.  Турволод подождал,  пока княжий тезка соберется, и
повел его по  спящему граду к  широкой реке Почайне,  притоку Днепра,  где
находилась киевская пристань.  Вдруг  из-за  плетня навстречу им  вынырнул
сгорбленный человек в черном плаще с капюшоном. Тяжело передвигая ноги, он
нес  в  руке  дивной  формы  кошель.  Длинные волосы встречного выбивались
из-под капюшона, их подхватывал ветер.
     Изяслав вздрогнул и остановился.  Он узнал человека в плаще.  Это был
лекарь Мак,  странник и  колдун,  самый  страшный из  людей.  Монах  Кукша
рассказывал,   что  Мака,  сына  травника  Белодеда,  в  детстве  похитили
разбойники и продали в рабство. Там он и научился колдовать. Монах уверял,
что Мак знаком с самим дьяволом и раз в месяц отправляется к нему в гости.
Оттуда он  приносит чудодейственные травы  и  коробочки мака,  из  которых
готовит зелье.  Встречая лекаря,  нужно было  отвернуться и  плюнуть через
левое  плечо,  чтобы  отогнать нечистую силу.  Изяслав помнил,  как  он  с
другими ребятишками,  укрывшись в густой траве, швырял в Мака комья земли,
стараясь попасть в остроконечную шапку.
     Встреча с  таким человеком перед дальней опасной дорогой была  плохим
предзнаменованием.  Воины  пришли  в  бешенство  и  накинулись на  лекаря.
Богатырь Турволод вытряхнул из  его  кошеля травы и  цветы,  втоптал их  в
землю. Лепестки мака алели, будто кровь. Изяслав же вытащил меч и, глядя в
смуглое лицо, крикнул:
     - Крестись!
     Лекарь торопливо перекрестился.  Отроки пошли дальше,  оглядываясь на
Мака: не творит ли дьявольских знаков, призывая на их головы кару?
     А лекарь Мак стоял, пошатываясь. Его тонкие губы шептали:
     - Быть тебе мудрым и одиноким...
     Вскоре отроки вышли к реке.  Здесь едва покачивались на мелкой волне,
подняв  высокие  изукрашенные  носы,  несколько  византийских и  варяжских
суден. Приткнулись к самому берегу ляшские* лодьи. Перекликалась стража.
     _______________
          * От слова "ляхи", т. е. "польские".

     Поодаль,  на  берегу,  было  заметно  движение.  Турволод повел  туда
Изяслава.  Когда  подошли ближе,  стали  видны  привязанные к  столбам две
легкие четырехвесельные лодьи - однодревки и два струга - плоты рыбовидной
формы с низкими бортами.  Караван был готов к отплытию. Купцы в кольчугах,
с мечами у поясов и воины-гребцы рассаживались по местам.
     Отроков встретил совсем уже  немолодой боярин,  которого,  однако,  и
стариком не  назовешь,  такой  он  кряжистый и  крепкий.  Лицо  у  боярина
улыбчивое, ласковое.
     Изяслав  даже  попятился от  неожиданности.  Этого  боярина-резоимца*
Жарислава он  знал хорошо.  Мать когда-то  работала на подворье Жарислава.
Потом встретила Микулу, полюбила. Микула стал договариваться с Жариславом,
хотел ее из челядинок выкупить.  А  резоимец ни в  какую.  Понравилась ему
Лаленка,  хотел держать при себе. Тогда помог Микуле Ульф-выряжин. Выкрали
Лаленку,  увезли.  И сам Гаральд,  викинг варяжский, зять Ярослава, живший
одно  время  в  Киеве,  заступился  за  своего  дружинника  Ульфа.  Сказал
Жариславу: "Гривны бери. Девку не получишь".
     _______________
          * Рїеїзїоїиїмїеїц - ростовщик.

     Боярину пришлось покориться.  Варяги не  любили шутить.  Могли выжечь
целое  поселение  смердов,  могли  прибить  и  боярина.  Тем  более  давно
невзлюбили Жарислава -  деньги заняли. А какому же резоимцу не ведомо, что
нет у него большего врага,  чем должники.  Вот и варяги - чтоб не платить,
рады мечом рассчитаться.
     Никто не знал о чувствах и замыслах Жарислава. Он говорил, что зла на
семью Микулы не держит,  что прощает ближних,  как Бог велел.  Притворился
смиренным,  всепрощающим.  Даже деньги занял Микуле.  А тот вскоре умер. С
тех пор за семьей остался долг, о котором боярин пока не напоминал...
     А  Жарислав словно бы  и  не узнал отрока.  Улыбнулся,  кивнул обоим:
дескать,  занимайте свои  места.  И  странное  дело  -  улыбка  совершенно
преобразила его  дотоле  ласковое лицо.  Ножевым  прищуром блеснули глаза,
растянулись тонкие губы,  стали неразличимы,  приоткрылся огромный рот.  А
зубы в нем - острые, щучьи.
     Отроки взялись за весла в набойной лодье.
     Боярин Жарислав трижды перекрестился и подал команду. Разом поднялись
весла...
     Поплыли назад столбы на пристани,  сады и  огороды Подолия...  Взгляд
Жарислава задержался на горе,  где был княжеский дворец. Злоба полыхнула в
его  сердце.  Не  унизительно  ли  ему,  боярину  Жариславу,  сопровождать
купеческий караван? Или не мог найти князь для него более достойного дела,
если уж захотел на время убрать из Киева?  Ну, ничего, он запомнит... Счет
увеличился...
     Потянулись  зеленые  дебри,   подпиравшие  пламенеющее  небо.   Лодьи
повернули с  Почайны на  широкие воды  Днепра-Славутича.  Плыть нужно было
против  течения,  в  этих  местах особенно сильного,  и  гребцы налегли на
весла.
     Изяслав то и дело оборачивался в сторону Киева.  Там оставались мать,
брат,  благодетель князь.  Защемило сердце. Вернется ли? Останется ли жив?
Изяслав-отрок  оторвал  взгляд  от  лесистой вершины Вздыхальницы.  Хватит
думать о прошлом.  Он отправился выполнять поручение князя. Он плывет, как
все, навстречу доле...


                                 Глава II

                              НАВСТРЕЧУ ДОЛЕ


                                    1

     Равномерные удары весел разбивают волны Днепра,  и  кажется,  что  не
брызги воды, а маленькие серебряные рыбки отскакивают в разные стороны. По
берегам тянутся бесконечные леса - густые, труднопроходимые. Чем дальше на
север, тем больше сосен, елей.
     Сторожевой  поглядывает  по  сторонам.  По  правому  берегу  -  земли
Святослава Ярославича,  князя черниговского.  Он  в  своей вотчине строгий
уклад  держит,  татям  разгула нет.  Слева  все  еще  тянутся земли полян:
выжженные участки леса, поля, поселения...
     У  треугольной  косы,   вдающейся  далеко  в  реку,   караван  догнал
двадцативесельный варяжский бус*,  имевший  парус.  Увидев  русские лодьи,
варяги  закричали по-своему  и  налегли на  весла.  Огромный бус,  сидящий
глубоко в воде, начал ускорять ход.
     _______________
          * Бїуїс  - большое грузовое судно,  ходившее по морю,  реже - по
     реке.

     Но и боярин Жарислав мигнул своим: перегоним варягов. Быстрые лодьи и
легкие струги,  как  рысаки на  конных ристаньях*,  рванулись наперегонки.
Запенилась вода.  На  бусе,  увидев,  что русичи их  обгоняют,  развернули
парус.  Ветер  ударил  в  него  и  унес  варяжское  судно  вперед.  Варяги
насмешничали, протягивая весло: подержитесь, мол.
     _______________
          * Состязаниях.

     Их  торжество  продолжалось недолго.  Начались  отмели.  Парус  мешал
лавировать.  Но  горячка состязания настолько захватила варягов,  что они,
отличные,  хладнокровные водоходы,  забыли об опасности. Оставляя за собой
широкий пенный след, неповоротливый бус понесся между отмелями. Стоящий на
носу  купец вовремя заметил песчаное полукольцо.  Он  скомандовал гребцам.
Судно повернулось и пошло, почти прижимаясь к берегу.
     Но в одном месте,  где густая тень упала на воду,  варяги не заметили
предательской отмели.  Бус налетел на  нее и,  накренившись правым бортом,
заск