нязь поставил на
краю стана.  Огусу уже виделись сотни выносливых работящих рабов,  которых
он  продаст на Царьградском рынке.  Богатырь приказал своим воинам убивать
только вначале -  для устрашения. Он не сомневался, что ремесленники сразу
же обратятся в бегство, и поэтому расставил всюду небольшие заградительные
отряды.
     И  вот  лавина  всадников  ворвалась в  русский  стан.  Кривые  сабли
опускались на русые головы. Испуганные крики, стоны, проклятия... Богатырь
Огус  довольно улыбался и  раздувал ноздри  -  это  было  сладостней,  чем
увеселительные песни  рабынь.  Но  внезапно в  мелодии стонов и  проклятий
что-то  нарушилось.  Еще не успев сообразить,  что случилось,  Огус почуял
неожиданную опасность. Со своими телохранителями он поскакал в ту сторону,
где  вместо испуганных криков русичей слышались вопли  людей племени гуун.
Горе охотнику, видящему, как лебедь терзает сокола...
     Первыми дали  отпор  врагам градоделы.  Они  давно привыкли трудиться
плечо к  плечу,  помогая друг  другу в  своей сложной,  тяжелой работе.  И
теперь  вместо  того,  чтобы  разбежаться в  разные стороны,  как  ожидали
половцы,  они  сбились в  кучу,  ощетинившись копьями.  На  этот  островок
наткнулась река всадников и забурлила, окрашиваясь кровью.
     А  уже  с  другого  конца,  перекрывая шум  сражения,  прогремел  бас
кожемякского поводыря Славяты:
     - Э-гей! Кто не хочет помереть, как собака? Сюда! Сгрудиться!
     И  сам  Славята поднялся грозным великаном на  сером фоне рассветного
неба,  взмахнул боевым цепом -  и  всадник вместе с конем рухнул на землю.
Второго половца постигла та же участь. Поднимался и опускался держак цепа,
кружа вокруг себя окованный железом бич, словно молотил невиданную рожь. К
нему присоединились другие цепы и дубины.
     И началась кровавая молотьба...
     Хрустели кости,  истошно ржали  кони,  вопили  люди.  Лавины половцев
налетали на быстро растущую кучку защитников и попадали под цепы и дубины.
     - Сгрудиться! - грохотал голос Славяты.
     Около него уже собралось несколько сот воинов.  Воспользовавшись тем,
что половцы в смятении отхлынули,  он созвал к себе самых крепких и вместе
с  ними,  устремившись вперед,  придал толпе  защитников форму журавлиного
клина.  Огромный,  залитый кровью врагов, с беспрестанно кружащимся цепом,
Славята медленно шел во  главе подолян.  Справа и  слева от  него свистели
цепы товарищей,  словно все вместе они вышли в  поле на  привычную работу.
Могучий клин двигался в сторону далекого Киева, расчищая себе дорогу, и не
было силы, которая могла бы его остановить.
     Хан Сатмоз,  еще бледный от пережитого, подозвал через телохранителей
богатыря Огуса и приказал ему:
     - Отведи своих воинов. Пусть русичи уходят.
     Он взглянул в выпученные жадные глаза богатыря и закричал:
     - Не понимаешь, жирный пес?! Эти люди не годятся в рабы! Они не знают
страха!..


                                    7

     Елак лежал на земле в луже крови.  Его конь Ит не отходил от хозяина.
Ит не мог ничего понять -  никогда раньше не бывало, чтобы хозяин свалился
с седла и сразу заснул.
     Конь  осторожно  толкнул  воина  мордой,  нетерпеливо забил  копытом,
заржал.  Хозяин шевельнул рукой,  застонал. Что же с ним случилось? Может,
виной всему то красное,  что течет по его лицу и груди?  А может, он хочет
поиграть и  притворяется спящим?  Конь отбежал на несколько шагов и скосил
карий глаз.  Его уши задвигались.  Он ожидал,  что Елак вскочит и крикнет,
как бывало: "Э-гей, куда тебя несет?"
     Хозяин лежал безмолвно.  Над  ним парил,  медленно снижаясь,  степной
орел-стервятник.
     Ит  поспешно вернулся к  хозяину.  Стервятник приземлился на соседнем
кургане в ожидании добычи.
     Конем овладела тревога.  С тех пор как помнит себя, всегда чувствовал
рядом присутствие этого человека.  Эти руки давали ему пищу, иногда дарили
что-нибудь вкусное или скупую ласку.
     Вдыхая знакомый запах хозяина,  Ит всегда был уверен в себе,  в своей
лошадиной доле.
     Он  знал  привычки юноши,  и,  когда  тот  только выходил из  юрты  и
оглядывался по  сторонам,  Ит уже был тут как тут.  Стоило Елаку похлопать
его по  холке,  и  конь послушно ложился,  загораживая пастуха от сильного
ветра.
     Ит  мог отличить среди сотен других свист хозяина и  мчался к  Елаку,
радостно подняв голову.
     Конь опять ткнулся мордой в  плечо Елака,  заржал тихонько и жалобно,
как скулит раненая собака.  Юноша захрипел, в уголках рта показалась пена.
Ит отступил.  Что ж,  если хозяин спит,  конь будет ждать сколько угодно и
дождется его пробуждения.  Пусть люди покинули Елака, а он будет сторожить
юношу. Он - конь, за преданность прозванный Ит - собака.


                                    8

     Изяслав-отрок спешил в Киев. Он выполнял княжий приказ - предупредить
о  поражении русичей  княжича Святополка.  Невесело было  на  душе  воина.
Теперь половцы рассеются по Руси, будут убивать, грабить, превращать людей
в рабов.
     Изяслав думал:  "Поганым помогло то, что они напали внезапно. Но если
бы  каждый тысяцкий и  сотский сделал по  равной доле со старым Гарлавом и
Матвеем,  мы бы погнали половцев.  Отчего же Дуб и  теперь помнит о  своей
вражде к Матвею? Отчего не мог даже на время забыть о ней?"
     И  невольно пришли на  ум  слова  боярина Дуба:  "О  распре князю  не
поминай, если жить хочешь. А то он подумает, что о нем молвишь..."
     День был жаркий,  легкий ветерок гнал по небу растрепанные облака. По
обе стороны шляха расстилались поля.  На них,  низко согнувшись, трудились
смерды с  женами и  детьми.  Изяслав представил себе,  как  молодая зелень
примет желтый цвет  солнца,  какими благодатными станут эти  клочки полей,
политые потом  смердов.  И  тут  же  вспомнил о  половцах,  которым теперь
открыты пути на  Русь.  Нет,  жито не  вызреет!  Люди не восхвалят Бога за
плоды.   Не  запоют  жены  смердов.  Не  засмеются  дети.  Плоды,  добытые
натруженными  руками,  половецкие  кони  втопчут  снова  в  землю.  Женщин
поволокут на арканах, мужей убьют.
     С  горечью вспоминал отрок  слова князя о  силе  русичей,  о  любви к
родной  земле,  сказанные воинству перед  выступлением на  половцев,  и  -
позорное бегство князя с поля брани.
     "Нет,  княже-господине,  -  вздыхал Изяслав,  ибо все еще не разлюбил
Ярославича,  -  не словами укрепляют землю, но деяниями. Может, и желал ты
добра, да зло содеял. Может, и правду молвил, да кривда за тобой стояла. А
ты,  великий,  не разглядел ее.  И разве сильный бахвалится своей силой? И
зачем красивому хвастаться своей красотой? И умный станет ли умней оттого,
что об остромыслии своем заговорит?"
     Со  всей  ясностью встала перед Изяславом горькая и  смешная правда -
украшающие землю не хвастаются ни ее красотой,  ни своей силой. Но обильно
изливают хвалебные словеса неробы -  те,  кто  никогда не  притрагивался к
земле.
     Невольно у отрока вырвалось из самого сердца:
     - Как много нероб на земле родимой!
     Он испуганно оглянулся - не слышал ли кто?
     Шлях был пустынен, уходил вдаль, сужаясь, превращаясь в темную линию.
Изяслав потрепал Сиверка по шее, и подбодренный конь понесся быстрей...
     На  восьмой день пути показалась поросшая лесом гора,  на  ее вершине
вздымались   купола   пятиверхого   Борисоглебского  храма,   построенного
знаменитым  киевским  градоделом Миронегом.  Рядом  поблескивали золоченые
верхи Вышеградского теремного дворца.
     Изяслав  поднялся крутой  дорогой на  гору,  и  вскоре  ему  открылся
великолепный простор. С востока катил свои быстрые воды Днепр-Славутич. Он
делился  на  рукава,  огибал  ярко-зеленые  островки,  образовывал заливы.
Золотились  и  серебрились  чистые  песчаные  косы,  окаймленные  кустами,
блестели многочисленные озера.  Глянешь на юг - и там Днепр, выгибается до
окоема,  а  высокое  небо  над  ним  поддерживают  киевские  горы.  Полого
вздымаются  Киселевка  и  Вздыхальница,  у  подножия  которых  раскинулись
Кожемяки и Гончары.  Берега щедро поросли лесами, а за деревьями золотятся
главы церквей.
     Вот   и   высокая  стена  Вышеградского  дворца.   Дозорец  пропустил
Изяслава-отрока на подворье.  Отрок оставил Сиверка у  коновязи и,  слегка
пошатываясь после  долгого пути,  подошел к  тяжелым резным дверям дворца.
Навстречу вышли двое - Святополк и боярин Чекан.
     Красив был Чекан грозной красой ратника,  да за ликом льва с  густыми
черными бровями и пышной гривой волос скрывалась душа завистника, льстеца,
прелюбодея.  Недалеко ушел  боярин от  княжича.  Каков  господин,  таков и
ближний его.
     В  большом  почете  был  теперь  Чекан  у  Святополка.  Княжич  тайно
занимался  резоимством и  через  боярина  ссужал  гривны  купцам,  воинам,
ремесленникам под большие резы.  А иноземные гости знали:  хочешь добиться
успеха  в  Киеве  -   надо  готовить  подарки  боярину  Чекану  и  княжичу
Святополку.
     Только что Чекан привез князю радостную весть о дорогих,  подарках от
царьградских купцов.  А одного из них,  наиболее доверчивого, Чекан, желая
угодить Святополку,  завлек в  глухое место и обобрал до нитки.  Самого же
купца отправил туда, откуда не возвращаются. В доме Чекана во граде сейчас
собралось столько паволок,  оружия, украшений, что нужен был большой обоз,
чтобы все  это  вывезти в  Вышеград.  А  уже  отсюда можно было потихоньку
распродавать добро заезжим купцам так,  чтобы князь Изяслав не  дознался о
делах сыночка.
     Изяслав-отрок бросился к Святополку:
     - Княжиче светлый, беда, плохие вести!
     Он увидел, как перекосился рот княжича и забегали глаза. Боярин Чекан
тотчас понял своего господина.
     - Тихо! - прикрикнул он на отрока, оглядываясь на дозорных: не слышат
ли?
     Изяслав не понял его крика и продолжал в полный голос:
     - Дружина разбита! Половцы на Киев текут!
     - Сказано же тебе: тихо! - с раздражением и злобой прошипел Святополк
и бросил Чекану:
     - Уйми его!
     Боярин с размаху ударил отрока, и тот упал. Не чувствуя боли, Изяслав
недоуменно смотрел на два лица,  склонившиеся над ним.  Он так спешил, так
устал, а они... Почему?
     - Вставай! - приказал Чекан. - Пошли в терем. И в рот воды набери. Не
то худо будет.
     По дороге объяснил:
     - Княжич должен перво-наперво обоз снарядить, добро из Киева вывезти.
Затем к обороне готовиться.  А если люд узнает о поражении,  ведаешь,  что
поднимется?..
     Может,  Чекан говорил бы еще,  но в  эту минуту встретился взглядом с
отроком.  И  сразу понял:  на этого положиться нельзя.  А  раз так,  то на
всякий случай, чтобы не болтал...
     Его рука уже сжимала рукоять ножа.
     Но  он  не  рассчитал,  зацепился ногой за порог.  Нож вылетел из его
руки,  зазвенел на полу.  Отрок обернулся,  увидел нож,  понял. Метнулся к
двери изо всех сил,  сбив боярина.  Он был уже у  коновязи,  когда услышал
крик:
     - Стой!
     Сиверко помчал во  весь опор.  Меч  в  руке отрока заставил отскочить
дозорца.
     Лес надежно укрыл Изяслава от погони.  Он сидел в седле, опустив руку
с мечом, а в памяти звенели слова: "Перво-наперво добро вывезти..."


                                    9

     У  подворья  градодела Дубоноса спешилось больше  десятка  всадников.
Кайма на  плащах горела радугой шелковых ниток,  с  поясов свисала золотая
тесьма.  Старший из всадников,  чернобровый,  широкоплечий красавец,  сняв
высокую шапку, первым поздоровался с хозяином и домочадцами. Дубонос узнал
его. Это был боярин Чекан, ближний княжича Святополка.
     Чекан покрутил ус, обратился к Дубоносу:
     - Пресветлый  княжич  Святополк  повелевает  тебе  с   твоими  людьми
оглядеть киевские стены.  Где  прохудились,  укрепи.  Чтобы  ни  варяжские
камнеломы,  ни  русские тараны не  могли взять стены.  Княжич пытал про то
византийских градоделов.  Они  просят на  страду полгода.  А  мы  ждать не
можем. Сколько дней просишь ты?
     - Про  дни  нет речи,  -  медленно ответил Дубонос.  -  Если дадите в
подмогу людей сколько понадобится, за два месяца управимся.
     Чекан насупил густые брови:
     - Оглох? Князь спрашивает - сколько дней!
     Дубонос  молчал.  Ему  вспомнился  сожженный  Минск.  Разорить  можно
быстро, а построить...
     Чекан знал:  в это самое время,  когда он разговаривает с градоделом,
Святополк мечется по гридницам и палатам.  Половцы близко!  Если дойдут до
Киева,  придется платить дань. Как не одарить строптивого градодела и всех
его  сотоварищей,  все  равно это не  составит и  тысячной доли того,  что
потребуют половцы.  Чекан представил себе,  что будет, если он не привезет
княжичу  обещания Дубоноса,  и  неприятный холодок  пополз  по  спине.  На
Дубоноса  была  последняя  надежда.  Ведь  старый  византийский  строитель
Антоний ранее ответил княжичу:
     - Ты просишь невозможного. За две недели нельзя даже осмотреть стены.
- И,  растерянно взглянув  на  княжича,  проговорил:  -  Дам  тебе  добрый
совет...
     Святополк обрадовался:
     - Укажешь умельца - отсыплю три шелома золота.
     Византиец согласно кивнул головой:
     - Не  ищи,  светлый княжич,  строителя ни  в  земле варяжской,  ни  в
немецкой.  Он у тебя под боком. Когда наш император возводил валы, он звал
в свою землю строителя Дубоноса.
     И  вот Святополк послал боярина к  Дубоносу.  А умелец молчит,  будто
каменная стена. Боярин волен его засечь плетью. Но княжичу нужно сейчас не
тело умельца, а неприступный вал.
     И Чекан решился. Привлек к себе Дубоноса, шепнул ему на ухо:
     - Ждать не можем. Половцы на Киев текут.
     Дубонос на миг полузакрыл глаза,  такая страшная картина привиделась.
Он знал,  что значит "половцы текут". Пепел людских тел смешается с пеплом
домов. Стон раненых и вой волков. Пустыня...
     Он твердо сказал:
     - Десять дней.
     Все домочадцы Дубоноса увидели,  как Чекан поклонился умельцу в пояс.
Он  расчувствовался.  Он  думал о  золоте,  которое можно будет выманить у
княжича, словно бы для задатка градоделу.
     - Неслыханно одарит тебя княжич!  - вскричал он. - Расшитые кожухи со
своего  плеча,  старинные амфоры,  яхонты  в  резных ларчиках -  ничего не
пожалеет! И нашейные золотые гривны...
     Градодед перебил его:
     - Пусть княжич накажет камни свозить.


     Дубонос похудел, пожелтел, ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. Он
носился по городу, и за ним везли крытые площадки, поставленные на колеса.
Там на канатах,  свитых из сухожилий и кишок,  чуть покачивались окованные
железом многопудовые стволы деревьев.  Это  были  страшные русские тараны,
разрушившие стены Царьграда.
     Особенно внимательно Дубонос  осмотрел участок  киевской стены,  куда
были  уложены огромные тесаные камни,  пересыпанные слоями песка и  глины.
Раньше в  этом  месте,  как  и  повсюду,  возвышалась преграда из  мощных,
заостренных кверху стволов. Но участок этот был особенный.
     Сразу же  за  стеной вставал город.  Он тянулся ввысь своими башнями,
башенками и  куполами,  розоватый и  радостно-белый,  осыпанный золотистой
пылью,  словно чашечка диковинного цветка, и темно-древесный, сложенный из
вековых бревен.
     К  Дубоносу  подъехал княжич  Святополк с  большой  свитой.  Он  тоже
интересовался укреплением этого места,  ибо оно называлось Дорогожичи, или
Дорожичи.  Отсюда расходились важнейшие дороги: в Польшу, в Литву, в землю
половцев.  И  если с  других сторон Киев был окружен еще и горами,  издали
похожими на  заросшие мхом  шлемы витязей-великанов,  глубокими оврагами и
лесами,  непроходимыми болотами и  реками,  то  тут  его  заслоняла только
стена.  Она  стояла перед  открытой равниной,  удобной для  сбора  вражьих
войск.  Отсюда  не  раз  грозили Киеву  недруги,  пуская огненные стрелы и
потрясая мечами.
     Святополк долго наблюдал за Дубоносом, а тот, казалось, не обращал на
княжича  никакого  внимания.   Он  подал  знак,   и   строители  раскачали
многопудовые тараны,  ударяя ими в только что уложенные камни. Не выдержав
грохота,  княжич закрыл уши руками. Стена не поддавалась. В перерыве между
ударами таранов восторженный княжич тихо сказал:
     - Слава Дубоносу!
     Услышав слова Святополка и  поняв их  как желание повелителя,  боярин
Чекан крикнул:
     - Слава умельцу!
     Заглушая грохот таранов, строители подхватили:
     - Слава Дубоносу и Долгоруку! Слава!
     Княжич недовольно покосился на ближнего, и тот заорал во всю мочь:
     - Слава пресветлому княжичу Святополку!
     Вторично откликнулись строители, но уже не так охотно:
     - Слава княжичу!
     Святополк  подъехал  к  градоделу  и,   нагнувшись  с  коня,   слегка
дотронулся рукавицей до его плеча:
     - За такую работу получишь вдвое против обещанного.
     Дубонос на мгновение повернул голову, коротко молвил:
     - Погоди.
     Он  махнул рукой,  и  к  стене  подкатили самый большой таран.  Опять
загремела и  застонала стена.  Дубонос посылал все  новых  и  новых  людей
раскачивать окованный железом  ствол.  Княжич  недоуменно пожал  плечами и
уехал. Прошло немало времени.
     И один камень подался.  Дубонос увидел щель. Она была пока небольшой,
но  умелец знал:  чуть  отстанет бляшка-умбон на  щите,  и  сквозь прореху
проходит  стрела.   Он  укоризненно  глянул  на  сына  Долгорука,  который
руководил здесь работами, и приказал ломать стену.
     Боярин  Чекан,  оставленный княжичем при  градоделах,  попытался было
воспротивиться.  Но  все строители стояли за  Дубоноса.  Они понимали его.
Ведь так  невыносимо тяжело и  так невероятно быстро они работали не  ради
почестей и богатства, а укрепляли свой дом от врага.
     По окончании работ княжич собрал градоделов на площади перед теремным
дворцом. Милостиво улыбался, обнимал Дубоноса. С княжьего подворья выехали
колымаги,  и люди ахнули,  изумились щедрости сребролюбца Святополка.  Тут
были жбаны с медами и амфоры с хиосскими винами, лопаты, топоры и молотки,
бычьи туши,  шубы, золотая утварь. Княжич знал, что все это скоро вернется
к  нему,  он смотрел на хрупкие амфоры,  и  его губы тряслись:  "Как бы не
побили по дороге".
     Тяжело  нагруженные колымаги ехали  медленно.  Их  сопровождали шесть
градоделов. Остальных княжич задержал.
     У  самого леса обоз встретила ватага воинов.  Вожак в железной маске,
какие  носят богатые половецкие воины,  напал на  Дубоноса и  ранил его  в
руку.  Умелец соскочил с  воза и бросился в лес.  Всаднику было трудно его
настичь среди деревьев. Дубонос спрятался за сосну и, когда преследователь
приблизился,  метнул короткую дубинку.  Всадник выронил меч  и  свалился с
коня.  Дубонос  подскочил к  нему,  откинул половецкую маску  и  замер  от
удивления. Он увидел лицо боярина Чекана...


                                    10

     Несколько  дней  Изяслав-отрок  скрывался на  Подолии.  Он  осмелился
показаться во граде только тогда,  когда узнал, что князь Изяслав вернулся
в Киев.  Мельком увидел Ярославича и сразу понял: князю сейчас не до него.
Лицо властителя посерело,  глаза ввалились и  потускнели,  нос заострился.
Взгляд князя скользнул мимо отрока.
     Вспоминал Ярославич снова  и  снова,  будто соль  сыпал на  рану,  то
странное состояние оцепенения,  которое охватило его  в  шатре.  Навалился
страх,  не ведомый раньше, подлый рабский страх, заставивший бежать с поля
битвы.  Страх не за жизнь, а за власть, которую он может потерять. А зачем
ему жизнь без власти?
     Бежал с поля битвы -  сколько позора в этих словах!  Почему не устоял
перед опасностью,  не послушался Святослава? Он, князь Изяслав, никогда не
был трусливым.  С детства отец,  дядья, бояре внушали ему, что позор горше
смерти. Смерть - миг, а позор длится тем дольше, чем больше лет жизни тебе
суждено.  Каждый миг наказывает тебя Господь за  трусость.  И  на потомков
твоих переносит позор, который им приходится смывать своей и чужой кровью.
     Он так боялся потерять власть, что подозр