и люду русские
князья,  давали оружие дед Владимир и отец Ярослав, поднимали силу, против
которой никакой ворог не мог устоять.  Но и  они,  и он,  Изяслав,  всегда
помнили,  как опасна эта сила и для тех,  кто ее вызвал.  "Я бы дал им то,
чего они просят,  -  думает Ярославич.  -  Дал бы,  но в другую годину.  А
сейчас  такое  деяние  смерти  подобно.   Это  все  равно  что  от  власти
отступиться. От стола киевского..."
     Он знает, что опасность этой силы для него возросла во сто крат после
поражения от степняков и его бегства с поля битвы. Знает о песнях, которые
поют скоморохи на Подолии о киевском властителе,  -  о том,  как предал он
своих воинов,  оставив погибать.  А еще -  о клятве, которую преступил. Да
ведь не в  скоморохах дело.  Но даже монахи заклеймили его,  даже Феодосий
предал.  И к тому же,  среди этих людей,  что бушуют внизу, немало наемных
убийц -  воинов Всеслава.  Они только и  ждут,  чтобы посадить на киевский
стол своего властителя,  они распускают слухи и  мутят люд.  "Нет,  сейчас
нельзя  давать  люду  оружие,  -  думает князь.  -  Сейчас эти  неразумные
страшнее половцев. Степняки придут и уйдут..."
     Он,   конечно,   понимает,  что  кочевники  растекутся  по  небольшим
селениям, будут убивать и жечь, возьмут в рабы много простой чади, но ему,
князю,  от них можно всегда откупиться.  Если уплатить ханам дань,  они не
станут рисковать,  не  поведут своих  воинов на  штурм  киевских стен,  не
отнимут  у  Изяслава  Ярославича  власть.  "Господи,  воистину  пути  Твои
неисповедимы,  -  с  отчаянной тоской думает князь.  -  Старался для земли
родной, для своих людей, а свои для меня оказались опаснее чужинцев. Чужие
уходят, а свои остаются. И откупиться от них нечем, и нельзя откупиться. Я
ли хотел этого? Ты все видишь, Господи! Ты ведаешь, что блага я для родной
земли желал,  блага и  могущества.  Ибо в том и мое могущество.  Отчего же
пропасть  бездонная передо  мной  открылась и  свои  в  ту  пропасть  меня
толкают?.."
     Тошнота подкатилась к горлу князя,  и он пошатнулся,  оперся на плечо
близстоящего боярина.  А  боярин Иоанн встал на его место и крикнул зычным
басом:
     - Слушайте,  неразумные!  Земля  наша  могуча и  щедра.  Многомудрыми
князьями она прославлена и  вознесена до небес.  Владимир Святой зажег над
ней  свет  истинной веры.  Ярослав совокупил ее  воедино и  мечом  отгонял
поганцев.  Разве забыли о том?  Разве забыли, что у князя можно просить, а
не требовать, и его решение подобно закону божественному? Без Бога свет не
стоит,  без князя земля не правится.  Или своим непослухом хотите лишиться
земли благодатной? Русской земли, знаемой во всех странах!
     И снова заговорил Дубонос:
     - Не  вали,  боярине,  с  больной головы на здоровую.  Не мы распрю в
родной земле затеяли. Мы оборонить хотим землю, которую князь оборонить не
смог. Дай оружие и коней!
     - Оружие и коней дай! - подхватила толпа.
     Камень,  пущенный меткой рукой,  ударил в  лоб  боярину.  Иоанн упал.
Дружинники заметались по  светлицам,  занимая  места  для  обороны.  Чудин
схватил за руку растерянного Изяслава и  увлек за собой к  тайному ходу из
дворца.  За ним последовали княжичи. Изяслав не сопротивлялся. Он с ужасом
прислушивался к шуму толпы:
     - Оружие и коней!
     - Коснячко на расправу!
     - Изяславе, иди от нас!
     "Неужели это кричат те самые люди,  что покорно подставляли спины под
плети тиунов?  Кто же  их  научил?  Не иначе как воины Всеславовы.  Да еще
подольские неслухи.  Но ведь подольские неслухи -  простая чадь,  стадо, а
стадо разума не имеет.  Оно идет туда, куда гонит пастух, пастырь. Простую
чадь легко обмануть. Но почему же сейчас ее нельзя утихомирить?"
     Щека  князя  дергается,  он  не  может сдержать дрожь.  Кто  поможет?
Сыновья? Но княжич Святополк не дождется дня его смерти, чтоб самому сесть
на престол.  Княжич Мстислав считает его слабовольным и боязливым.  Бояре?
Они прикидывают, на чью сторону выгодно стать.
     Столько лет он  властвовал над русичами.  Он  говорил от  их  имени с
иноземными послами.  Он  повелевал их жизнью и  смертью.  Он говорил гордо
"мой люд",  но иногда забывал,  что это - люди. Он говорил "моя земля", но
не  всегда помнил,  что  это  и  их  земля.  Ведь они  были для  него теми
фигурками, которые он передвигал на шахматной доске в игре с византийскими
царедворцами.  Он заботился о них - "дабы плодились и землю возделывали" -
его землю.  Оказалось, что он не знал их, а может быть, мало мечом работал
- "дабы покорны были".
     "Изяславе, иди от нас!"
     Значит,  они  захотели другого властителя,  захотели отдать  киевский
стол другому?
     На  лице князя выражение страха сменяется судорогой злобы.  Теперь он
знает, что будет делать, где искать помощи. Надо только уйти от озверевшей
толпы. Скрыться пока на подворье Чудина. Там искать не будут...


                                    8

     Поздней ночью князь Изяслав с сыновьями бежал из Киева.  С ними ехала
немногочисленная дружина: Склир Жариславич, Коснячко, братья Чудин и Тукы,
боярин Пестослав и еще два десятка воинов.  Склир вначале хотел остаться в
Киеве,   но,  посоветовавшись  с  отцом  и  братьями,  решил  сопровождать
изгнанного  властителя.  Жариславичи  старались  обезопасить себя  на  тот
случай, если Ярославич вернется в Киев с ляхами.
     Изяслав ехал молча, угрюмо опустив голову. Мрачные мысли громоздились
в ней.  Как случилось,  что его изгнали? Его, сына Ярослава Мудрого, внука
Владимира Святого!  И кто - челядины, кожемяки, смерды... Презренные рабы.
За все, что он сделал для них...
     "Разве не я покорил голядов и торков, не давал им нападать на Русскую
землю?  -  думает князь. - Не я ли притрепетал чудь и Литву? Не я соединил
мудрость отца со своим остромыслием и дописал "Русскую правду"?
     Да,  я преступил клятву. Но не для того ли, чтобы не дать разгореться
распре и  расколоться державе?  В  чем же моя вина?  Где и когда я ошибся?
Половцы разбили мое  войско на  Летском поле  из-за  трусости и  своеволия
бояр...  Но разве не терпел поражения Ярослав?  И  ведь я  собрал бы новое
войско и грозно обрушился бы на степняков..."
     Обида и  злоба подогревают одна другую,  сливаются воедино,  как  два
потока реки. Все предали его. Даже игумен Феодосий, даже монахи. Нет с ним
сейчас и  того отрока,  которого он  поднял из  грязи и  даровал свое имя.
Сказано мудрыми:  "Не возноси раба:  умножится не его благородство,  а его
ненависть".
     "В чем же все-таки моя главная ошибка?" -  думает князь и не может ее
отыскать. Он уверен, что правил не хуже, чем другие.
     Он заботился о  боярах и,  как все властители,  нередко стравливал их
друг с  другом.  Он привечал мудрецов из иных земель и  растил своих.  Он,
Изяслав,  не  оставлял своей милостью слуг  Господа.  Он  крестом и  мечом
управлял простой чадью. Он шел по пути отца и деда. И все-таки их называли
Святым и Мудрым, а его прогнали. Почему? Чего он не учел в своих делах?
     Может быть, просто времена изменились, нельзя было слепо идти по пути
деда и  отца?  А  найти свой путь в новом времени он не сумел -  для этого
надо было быть воистину мудрым.
     "Но в чем была моя первая и роковая ошибка?  - думает князь. - Неужто
в том, что иных бояр привечал не по способностям, а по преданности? Или же
в том, что не дал оружие подольским непослухам? Может, напрасно убоялся я,
что  обратят они  мечи против меня?  Повел бы  их  против половцев,  добыл
победу...  Но  кто  бы  решился вложить мечи в  руки тех,  кто ненавидит и
презирает тебя?  Отец Ярослав?  Тогда пусть бы явился во сне и посоветовал
мне,  как поступить. А ведь он не приснился ни разу, отступился от меня...
Почему?"
     И  вдруг будто отравленная стрела ударила в  самое сердце властителя.
На  мгновение словно сполох молнии осветил его  память и  заставил увидеть
тот день,  когда он решился послать благословение Ростиславу, толкнуть его
против  другого  своего  племянника и  таким  образом  -  и  против  брата
Святослава.  В  тот  день он  бросил искру в  костер семейной распри,  уже
подернутой пеплом. Хотел одного, а вышло иное.
     Оказалось внезапно,  что видимая польза еще не  есть польза истинная,
что дурной пример на весах судьбы весит больше, нежели укрепление границы,
так же как и  верность слову значит больше,  нежели зримая весомая польза,
заключенная в  мечах,  щитах  и  даже  в  гривнах.  Ибо  хитрость не  есть
мудрость, и мудрость всегда возвышается над хитростью.
     И выходит,  что он, Изяслав Ярославич, проиграл свою главную битву не
на Летском поле,  не у  Минска,  а  значительно раньше,  когда благословил
Ростислава на взятие Тмутаракани.  Тогда-то и  проиграл он все битвы свои,
ибо разжег распрю.  Распрю.  Распрю.  Распрю.  А  мудрость состояла в том,
чтобы строго соблюдать завет отца:  "Если будете в любви между собой.  Бог
будет с  вами,  и  покорите вы противников,  и будете мирно жить.  Если же
будете ненавидеть друг друга в распрях, то погибнете сами и погубите землю
отцов своих и дедов своих, собранную трудом великим".
     "Завет нарушен,  -  с отчаянием думает князь.  - Оттого и отец на том
свете разгневался...  Но ведь он должен был вначале узнать,  почему я  так
содеял.  Предупредил бы меня,  научил.  А может,  это испытания, посланные
судьбой,  уготованные Богом?  Богом или дьяволом? Как узнать это и обрести
силу?"
     Ночь  выдалась теплой,  тихой.  Луна светила в  спину князю,  и  тень
неотступно бежала впереди коня,  косматая, причудливая. Изяславу временами
казалось,  что это он следует за нею.  Так он ехал - молчаливый, разбитый,
злобный, - тень своей тени.
     Иногда он оборачивался в сторону оставленного города, и рука невольно
хваталась за меч.  Там,  позади,  осталось былое великолепие, честолюбивые
мечты, родительский дворец, разграбленный чадью, и самое дорогое - власть.
Он,  ощутивший в  своей руке нити тысяч и  сотен тысяч человеческих судеб,
он,  узнавший, что такое полная безнаказанность и удовлетворение прихотей,
не  мог  примириться с  потерей власти.  Она  засосала его  всего,  словно
болотная топь,  она отняла у  него все порывы юности,  выпила из  него всю
молодую кровь, потушила все благие намерения.
     Теперь он ехал к своему родственнику,  польскому королю Болеславу II,
просить помощи. Губы князя слегка шевелились, он шептал:
     - Я покажу вам, неразумные! Я вернусь...
     И уже виделась властителю отрадная картина:  горят поселения,  рыдают
женщины -  те  самые,  чьи  мужья  и  братья изгнали его.  А  он,  Изяслав
Ярославич,   въезжает  победителем  в   белостенный  Киев  впереди  дружин
Болеслава.


                                    9

     Когда Дубонос поднялся на  киевскую стену,  которую недавно укреплял,
он никого вдали не увидел.  Словно серебряная зубчатая стена, застыли леса
на окоеме, и пустынная дорога протянулась в неизвестность.
     Изяслав Ярославич со своей свитой был уже за много перестрелов.
     Дубонос знал:  изгнанник так  просто  не  угомонится.  Как  и  другие
князья,  придет с  чужеземцами усмирять народ.  И  стена,  которую Дубонос
готовил против степи, еще послужит против своего князя.


                                    10

     Вече  не  утихало.  Теперь,  когда  князь  Изяслав бежал,  а  половцы
надвигались, нужно было быстро решать, кого звать на киевский стол.
     - Всеслава-мученика!  Недаром прозвали его Милостивым!  -  надрывался
криком воин.
     - Святослава из Чернигова! - кричал другой в толпе.
     - Без  князя -  земля вдова.  Князя надо  Киеву поскорей.  А  Всеслав
здесь, во граде!
     - Видно,  немало гривен он тебе пожаловал! - прогремел бас Славяты. -
Всеслав - зачинатель распри. Пускай идет к себе в Полоцк!
     - Не Всеслав,  а  твой Изяслав начал распрю.  Он послал Ростислава на
Тмутаракань,  -  проговорил громкий  голос  за  спиной  Славяты.  Староста
обернулся и увидел боярина. Его лицо пересекал шрам, вздергивающий губу.
     - Изяслав мой,  как и твой,  -  угрюмо проговорил Славята.  То, о чем
только  что  сказал  боярин,  он  опровергнуть не  мог:  слухи  о  княжьем
благословении Ростиславу давно текли из уст в  уста и,  подобно хмельному,
будоражили головы.  Правду молвят, что шила в мешке не утаить, а тем паче,
если  это  шило -  княжий меч,  на  рукояти которого выбито имя  дарителя.
Увидев этот меч,  сразу же  поняли друзья Ростислава тайный смысл подарка.
Да  и  не  только от  них слух пошел.  Сам князь Изяслав,  которого мучили
сомнения,  однажды не  выдержал и  поделился ими  с  сыном Святополком.  А
Святополк, будто невзначай, сказал о том боярину Чекану.
     "Оттого Святослав и  не  спешит  на  помощь  своему брату  теперь,  -
подумал Славята. - А ведь он мог бы объединить свою дружину с киевской, да
и простой люд поднять, большое войско на степняков двинуть". Он загремел:
     - Не хотим Всеслава в князья! Надо звать Святослава. Он не раз у себя
в  Чернигове вече созывал.  Святослав такой же  могучий князь,  как и  его
отец.
     Голос  Славяты  звучал  уверенно,   будто  кожемякский  староста  был
провидцем и  знал,  что  именно Святослав всего  с  тремя  тысячами воинов
разобьет двенадцать тысяч отборных половецких всадников во  главе с  самим
Сатмозом - войско, наводящее ужас на угров и ляхов.
     Кожемяки   поддержали   Славяту.   К   ним   присоединились  ложкари,
кузнецы-оружейники,  опонники,  древосечцы...  Полоцкие воины,  купцы и те
киевляне,  что их поддерживали,  остались в  меньшинстве.  Стефан дал знак
своим людям собраться вокруг него и закричал:
     - Только три дня может Киев ждать Святослава.  А  потом поздно будет,
половцы придвинутся!
     - Тихо едешь - беда догонит, шибко едешь - беду догонишь. Успеем и за
три дня,  - ответил Славята и обратился к подолянам: - Кого выберем послом
в Чернигов?
     - Кто же лучше тебя это сделает?  -  послышались голоса. - Будь нашим
послом!


                                    11

     Славята,  Гром и еще два подолянина: кузнец и усмошвец - во весь опор
скакали к  Чернигову.  Каждый из них имел двух коней и  менял их в дороге.
Пока всадник сидел на одном коне, другой бежал налегке, отдыхал.
     Однако  далеко от  Киева  им  не  пришлось уехать.  На  лесной дороге
внезапно напали на  них  головники.  Две  стрелы насмерть сразили Грома  и
усмошвеца,  третья  достала Славяту,  тяжело ранила его.  Теряя  сознание,
староста все же не отпустил поводьев. Испуганный конь вздыбился и повернул
обратно.
     Кузнец попробовал обороняться и этим спас Славяту от преследователей.
Он  убил  одного головника,  но  второй,  с  лицом,  изуродованным шрамом,
пластанул его мечом. Уже падая с коня, кузнец успел увлечь своего убийцу и
всадить в него нож. Они лежали на земле в луже крови - безвестный кузнец и
хитроумный боярин Стефан, не перехитривший смерти.


                                    12

     Очнувшись, Славята увидел над собой знакомое лицо. Не сразу вспомнил:
это же его бывший ученик Пустодвор-Изяслав. Послышалось:
     - Глотни еще взвару.
     На губы полилась теплая жидкость.
     Он глотнул кислый взвар.  Повел глазами и увидел лекаря Мака.  Лекарь
улыбнулся старосте, молвил:
     - Хорошо,  что ты пришел в  себя.  Скоро поправиться.  Вот ему говори
спасибо,  моему уноку.  Да еще своему коню, который привез тебя к смердам.
Ты был в беспамятстве, кричал, что спешишь в Киев, на вече. Они и привезли
тебя на Подолие...
     - Сколько дней провел я  у  смердов?  -  с  тревогой спросил Славята,
через силу приподнимаясь на постели.
     - Четыре дня, - ответил Мак.
     - А у тебя?
     - Второй день.
     Славята уже понял, какие вести его ждут. Но все-таки спросил:
     - Кто же князем у нас в Киеве?
     - Всеслав,   -  ответил  Пустодвор.  -  Прошел  слух,  что  Святослав
отказался ехать в Киев.
     Славята застонал, его глаза снова заволок туман...
     Он  пришел в  себя только на другой день.  Сначала ничего не говорил,
думал о своем -  мрачный, осунувшийся. По мере того как возвращались силы,
становился прежним неунывающим Славятой. Однажды сказал:
     - Поправиться бы  скорее.  А  то должок за мной числится.  Кое с  кем
рассчитаться надо.
     Мак изумленно развел руками:
     - Кожа у тебя мятая, кожемяко, дубленая. Другая бы не выдержала, твоя
- заживет. Но крепче кожи упорство твое!
     Бледная улыбка появилась на лице Славяты:
     - А как жить мне без упорства? Князь бежал - я же не побегу, куда мне
со своей земли? Своя земля и в горсти мила.
     - Здесь и моя земля,  -  вздохнул Мак.  - Выстраданная... Уж тот, кто
мыкался по чужбинам, знает, что значит для человека своя земля. Вот только
силы твоей и упорства не имею. Откуда у тебя их столько?
     Он смотрел на Славяту с откровенным восхищением.  И отроку Пустодвору
подумалось, что эти два человека, такие разные, в чем-то очень похожи друг
на друга.
     "Разумением ли глубоким? - вопрошал себя отрок. - Силой ума или духа?
А схожи они так, будто одна мать их родила, одним молоком вскормила. Потом
ветер разбросал по  свету,  разные люди  привечали,  разные враги выходили
наперерез,   разные  доли  им  судились,   разные  муки  за  родную  землю
принимали... И все-таки их дороги сошлись. Случайно ли это?.."
     Через несколько дней Славята уже мог сидеть и даже ходить,  правда, с
посторонней помощью.
     - Кто же знал,  что станешь не княжьей опорой,  а моей,  -  шутил он,
опираясь на плечо Пустодвора. - Ну как, скучаешь по князю Изяславу? А ведь
он еще может вернуться... Будет мстить киевлянам.
     - Может,  -  согласился Мак.  -  Властитель -  как  болезнь,  которая
возвращается к человеку.  А Пустодвора не обижай.  Вот выздоровеешь - и он
вернется с  тобой на Подолие.  Будет ладным кожемякой.  А  и моя наука ему
сгодится. Рану сможет залечить, взвар приготовить.
     - И медведь костоправ,  да самоучка,  - пошутил Славята и внимательно
посмотрел на  Пустодвора.  Их  взгляды  встретились.  "Можно  ли  на  него
положиться?  Похоже -  можно,  а там - кто знает..." - подумал кожемякский
староста.


                                    13

     Однажды,  когда Пустодвор возвращался от Славяты домой, навстречу ему
из-за  угла  вышел  человек в  одежде  купца.  Пустодвор на  всякий случай
надвинул на лоб кожемякскую шапку и нащупал за поясом нож.
     - Своих не признал, отроче?
     Пустодвор  внимательно  посмотрел  на  старое,  обвисшее  книзу  лицо
встречного, с длинными усами и редкой бороденкой, и с трудом узнал боярина
Пестослава. Видно, чужбина не матерью обернулась для боярина.
     - Привет  тебе  от  господина  и  благодетеля,  -  сказал  Пестослав,
брезгливо разглядывая одежду бывшего воина.  -  Знаем,  что вернулся ты на
Подолие и стал кожемякой. И что дружбу завел с кожемякским старостой...
     Лицо Пустодвора изменилось, и боярин поспешил заверить:
     - Ярославич в вину тебе то не ставит.  Понимаем, что выбора у тебя не
было:  каждому своя шкура дорога.  А и не худой путь ты выбрал. Видать, не
зря тебя князь в отроки возвел.  Теперь и князю службу сослужишь,  и сам в
обиде не будешь.
     Пестослав шагнул еще  ближе к  отроку,  опустил руку  ему  на  плечо,
зашептал:
     - Скоро Ярославич с ляхами на Киев двинет, каждому вражине воздаст по
заслугам.  Нужны благодетелю верные и на Подолии. Ты поговори со Славятой,
может, на сторону князя Изяслава склонится? В обиде не будет.
     Пустодвор даже  улыбнулся,  таким смешным показалось ему  предложение
Пестослава.
     - Плохо знаешь Славяту, боярин.
     - Ну что же,  не одна узда на мужа, - загадочно молвил Пестослав. - И
ты при нем не задаром...
     Он умолк, старчески пожевал губами, что-то обдумывая, потом сказал:
     - Пока же почаще захаживай во град.  Узнай, на кого положиться можно,
дабы  в  нужный час  ворота отворили.  Собери дружину малую.  А  уж  князь
вернется - быть тебе боярином!