елчь из печени - хлынули
на ее место, превращаясь в испорченные, дурные соки.
     Мак  варил травы,  с  помощью Славяты растирал в  ступе промытый шлак
меди,  замешивая его  с  жиром  наподобие теста,  смачивал соком незрелого
винограда и  сушил  лепешки на  солнце.  Затем  опять  смачивал,  сушил  и
растирал в порошок.
     Славяту  разбирало  любопытство.   Отчего  этот  странный  лекарь  не
пришептывает,  не делает колдовских знаков,  не молится антихристу? Словно
бы  и  связан с  дьяволом,  а  готовит свое варево.  И  кожемяка был очень
доволен, когда как-то заметил, что Мак все-таки что-то шепчет про себя.
     "Молится своему господину -  дьяволу, - подумал Славята. - Ну, ладно.
Пускай молится, только бы Верникрай выздоровел".
     Мак действительно шевелил губами.  Прикладывая мазь к  ране,  натирая
порошком из  медного шлака  больной глаз,  он  шептал  поучения Ибн  Сины:
"Когда ты  желаешь оттянуть дурной сок  в  противоположную сторону,  утоли
сначала боль  того  органа,  откуда притягивается дурной сок".  И  еще  он
шептал:  "Перед тем,  как готовить снадобье,  десять раз примерься:  какую
траву и сколько щепоток ее класть.  Помни:  возьмешь больше,  чем надо,  -
лекарство станет ядом,  возьмешь меньше -  снадобье будет  подобно простой
воде,  никакого проку. Мера всякому делу вера". Эту мудрость Мак почерпнул
не у Ибн Сины и не у греческих мудрецов.  Эти слова говорил когда-то отец,
простой травник.
     Однажды    любопытство   пересилило   выдержку   Славяты.    Кожемяка
одобрительно сказал Маку:
     - Видать,  твой  Бог  не  требует долгой  молитвы,  а  учит  готовить
приправы.
     Лекарь заулыбался.  Он рассказал, что бороться с болезнями его научил
не Бог, а люди - отец, травник Белодед, и лекарь Ибн Сина.
     Славята не поверил.  Он решил, что лекарь скрытничает, боится доноса.
Кожемяка заверил его,  что  почитает любую  веру,  если  она  не  приносит
несчастья.
     - Я не кривлю душой,  - ответил Мак. - Ибн Сина и мой отец учили меня
распознавать травы.
     Он что-то вспомнил, взмахнул рукой и с таинственным видом спросил:
     - Вот на Подолии живет  престарелый  Бражник.  Знаешь  его?  Он  тоже
собирает травы и лечит людей.  И часто мы с ним собираем одинаковые травы,
лишь по-разному их именуем.  Так ведь этот старец добрый христианин. И ты,
и все другие уверены,  что ему не помогает никакой бес.  Просто его научил
распознавать травы отец,  а отца  -  дед.  Люди  уже  давно  убеждались  в
целебности трав и употребляли их себе на пользу.
     Долго говорил Мак. Наконец кожемяка сдался:
     - Что ж, пускай человек, а не Бог. Была бы польза. Только... чего Бог
не даст, того никто не возьмет.


                                    3

     Не  усидеть на месте игумену Феодосию.  Ходит-бегает быстрыми шажками
из одной кельи в  другую,  а то затворится в своей печере и молится.  Но и
молитва не  отвращает его от навязчивых мыслей.  Виной всему тот проклятый
лекарь.  Он  подрывает  основы  здания,  возводимого  игуменом  всю  жизнь
неукоснительно.  Хуже того -  он как бы задает игумену вопросы, размышлять
над которыми -  грех,  а  не размышлять невозможно.  Какие поступки угодны
Богу,  а какие неугодны,  и почему допускает Господь неугодные?  Вправе ли
человек удлинять самовольный срок своей жизни?  В чем он идет против Бога,
а в чем выполняет его тайную волю?
     "Господи, покарай святотатца! Покажи свою силу и правоту слуги твоего
Феодосия! Яви знак, чтобы уразумел я Твою волю!"
     В конце концов игумен не выдержал. И как-то, направляясь к Ярославичу
во град, приказал вознице ехать через Подолие, хоть имелась другая дорога,
покороче.  У  Кожемяк Феодосий вылез из  возка и,  взяв  в  руку узловатую
палку,  направился к дому Славяты. Тревожное, острое любопытство не давало
ему покоя. Излечил ли Мак новгородца, который по всем признакам должен был
умереть?
     Игумен толкнул дверь  в  дом  кожемяки и  увидел беседующих Славяту и
Верникрая.  Новгородец лежал на постели, его лицо было еще бледным, но без
угрожающей синеватой окраски.  Он  заметил гостя  и  толкнул своего друга.
Славята обернулся, поднялся навстречу вошедшему и указал на Верникрая:
     - Видишь? Маков учитель Анисина силен.
     Кожемяка говорил это без злобы и  без насмешки.  Он  просто сообщал о
своем выводе. Феодосий удивленно и гневно спросил:
     - Анисина? Маков учитель - дьявол!
     - Нет,  Анисина.  Он сам имя молвил.  Говорит -  то и не Бог вовсе, а
лечец.  Я ж думаю -  Бог. И надо ему поклоняться, ибо силен. Гляди, и того
покарает, кто поклялся Господним именем, да клятву преступил.
     "Вот они -  семена клятвопреступления,  взошли плодами в умах простой
чади",  -  подумал Феодосий.  И  от  того,  что не проклятый лекарь,  но и
превозносимый  монахами  князь  подрывает  основы  веры,  тоскливая  злоба
наполнила игумена. Вне себя он крикнул:
     - Не Бог у Мака - дьявол!
     И снова спокойно ответил игумену Славята:
     - Кто  спасает,  тот  и  Бог.  Без воли Господа и  волос с  головы не
упадет.
     Феодосий больше не слушал. Он выбежал из дома и поспешно направился к
возку.  Ныли натруженные ноги,  болела спина. Но пуще всего игумена мучили
сомнения.  Почему Бог не защищает свое дело? Почему князь рассыпает семена
неверия?..


                                    4

     Когда  Мак  навестил  больного,  Славята  рассказал ему  о  беседе  с
Феодосием. Лекарь посмеялся. Посерьезнев, спросил:
     - Отчего даже ты,  Славята,  думаешь,  будто я  связан с антихристом?
Ведь я  говорю тебе -  Ибн  Сина только лекарь,  великий,  непревзойденный
лекарь,  мудрейший из мудрых,  философ, но не Бог. Все, что делаю я, может
совершить  и  другой  человек,  если  наполнит  кладезь  своего  познания.
Целебные травы и  в  его руках не  потеряют целебности,  этот острый ножик
также  будет  вскрывать опухоли и  резать  жилы.  Ответь  -  разве  ты  не
прикладываешь подорожник к  нарыву,  чтобы  вытянуть загнивший испорченный
сок?  Говорю тебе,  Славята,  совершаемое мной - лишь плоды моего знания и
умения.
     В голове кожемяки шла напряженная работа. Ведь он сам видел излечение
Верникрая,  наблюдал своими глазами за действиями Мака,  больше того - сам
помогал лекарю и ни разу не заметил,  чтобы тот общался с дьяволом. Все же
ему  было трудно поверить,  что  можно без  помощи высшей силы бороться со
смертью. Он сказал об этом Маку. Тот заинтересовался:
     - А ты страшишься смерти?
     - Умереть сегодня -  страшно,  а  когда-нибудь -  ничего.  Придет моя
година - помру. А прежде времени не сдамся!
     - Как же ты узнаешь о пришествии смертного часа?
     - Как  помру,  так  и  узнаю.  Промеж  жизни  и  смерти  и  блошка не
проскочит, - спокойно ответил кожемяка.
     Лекарь поразился спокойствию, с которым Славята говорил о смерти. Он,
Мак,  ученик Ибн Сины,  теперь тоже думал о  ней хладнокровно,  как воин о
более сильном воине. Но спокойствие далось ему нелегко. Он вспомнил, как в
юности боялся смерти.
     Потом он  начал изучать медицину,  прочел десятки книг.  Он убедился,
что смерть везде,  во всем, с самого начала; что все рождается для смерти.
Но,  умирая,  все распадается и  оживает снова.  Смерть -  для жизни.  Мак
понял,  что смерть - самый сильный враг человека, потому что она заключена
в  нем самом,  потому что она растет и  мужает вместе с  ним,  наполняется
силами вместе с  ним.  Смерть показалась ему  уже  не  такой  загадочной и
страшной, но еще более неотвратимой.
     А  затем он  приступил к  врачеванию,  он спасал людей из ее жестоких
объятий,  он  заставлял десятки раз отступать неотвратимую.  И  тогда-то к
нему пришло спокойствие старого бойца.
     И вот оказывается, что таким же спокойствием обладает другой человек,
не читавший мудрых книг. Как оно пришло к нему? Где взял он эту мудрость и
эту силу?
     От  раздумья  Мака  отвлек  стук.  Это  Верникрай захотел  напиться и
выронил крынку из  еще не окрепших рук.  Лекарь нагнулся,  поднял черепок.
Что-то вспомнив, спросил у Славяты:
     - Выполняешь ли ты, что я наказывал? Кипятишь ли воду?
     Славяте  стало  неловко.  Он  совершенно забыл  об  указаниях  лекаря
кипятить воду,  которую дает пить больному,  так как не понимал, зачем это
нужно.
     Мак догадался об этом по его растерянному виду.
     - Тот  самый Ибн  Сина,  с  помощью которого я  спас твоего друга,  -
сказал он,  -  учит и предостерегает против невидимых существ, обитающих в
воздухе и воде и вызывающих некоторые заболевания.  Прославленный Ибн Сина
их  никогда не  видел.  Но  он наблюдал,  что болезни иногда передаются от
одного человека другому не только через прикосновение,  а  и на расстоянии
либо  через  питьевую воду.  Он  говорил мне:  "Путем  долгих наблюдений и
догадок я  пришел к выводу,  что невидимые существа,  наподобие мельчайших
злых духов, населяют воздух и воду".
     - Духов? - перебил его Славята. - Так и ты веришь в Бога?
     - О да! - откликнулся Мак. - Я верю в богов. Но мои боги - не Аллах и
не Христос...
     Он  долго  рассказывал кожемяке и  древосечцу о  своих богах,  давших
человеку разум.  Мак видел,  как внимательно и  с возбуждением слушают его
слова эти люди. Да как им не запоминать каждое его слово, когда только что
он  вернул  одному  из  них  жизнь  и  одолел  святого  игумена.   Значит,
могущественны и благодатны его боги. Вера в своих богов и торжество победы
над  игуменом  опьяняли  лекаря,  он  вырастал  в  собственных глазах,  он
поднимался все выше и выше,  головой достигая туч, охватывая руками землю.
Есть ли наслаждение большее,  чем это?  Славята, исподтишка наблюдавший за
взволнованным лицом лекаря, пересел поближе и положил руку на плечо Маку:
     - Ежели что  не  так сказал,  не  возымей обиды.  Богов много разных.
Твои, видать, благодатны.


                                    5

     Верникрай выздоравливал.  Помощь лекаря уже не требовалась.  И все же
Мак  часто  навещал  новгородца.  Ученику  Ибн  Сины  полюбились беседы  с
киевским кожемякой и дерзким древосечцем.  И сами эти люди пришлись ему по
душе.  Было в них что-то родственное ему,  мощное, мудрое, великодушное. И
вместе с тем было то, чего недоставало Маку, - простота.
     Славята и Верникрай также с удовольствием слушали витиеватые рассказы
лекаря.  От него они узнали о  многом:  о  заморских диковинках,  о разных
обычаях и законах.
     Всех троих сближала общность характеров и еще больше - разность.
     На дворе стоял березол -  март, было холодно и сыро. Мак любил сидеть
у  печи,  привороженный игрой огня.  Он смотрел,  как вытягиваются длинные
языки,  загибаются, свиваются в красные кольца, опять взвиваются, трепещут
и устало меркнут,  оставляя после себя лишь серый пепел. Маку вспоминались
горячие слова  Верникрая:  "Ты  мне  брата  родней".  Он  не  сомневался в
искренности новгородца. Вот у него и появился брат...
     Лишь  восемь лет  прошло по  возвращении Мака на  родину.  Разбойники
захватили его на пути из Хамадана в Бухару.  Мака продавали за бесценок на
торжище.   Покупатели  подходили,   ощупывали  его  мускулы,  с  сомнением
причмокивали языками и отходили. Никто не подозревал, что в тщедушном теле
таится могучий дух.
     И вдруг на торжище появились новые купцы. У Мака гулко - до тошноты -
забилось сердце  при  виде  высоких русских шапок  с  собольей опушкой.  И
впервые за всю долгую жизнь в рабстве из глаз лекаря потекли слезы.  Он не
мог говорить,  порывисто шагнув, он обхватил своими слабыми руками широкие
плечи купца,  прижался к  его груди.  С удивлением глядели купцы на худого
смуглого человека, а он бормотал:
     - Меня... Меня... Возьмите на родину...
     Купцы сжалились над Маком. Они купили лекаря, привезли в Киев и здесь
продали князю.
     Он снова увидел русские леса,  о которых мечтал в Бухаре,  -  осенние
леса с  их разноцветным увяданием,  грустным и  чистым,  с  шелестом сухих
листьев, с гомоном птиц, улетающих в теплые края. Он снова напился воды из
Днепра -  пригоршнями -  так,  как  мечтал под знойным солнцем у  ласковых
бухарских водоемов.  Почувствовал вкус речной воды, похожий на вкус рыбы и
свежих овощей, - и она ему показалась сладкой.
     Он слышал вокруг звонкий родной говор,  и все лица людей казались ему
добрыми и милыми.  Он получил все,  о чем мечтал вдали,  и все  же  старые
сомнения не покидали ученика Ибн Сины. Маку казалось, что страшнее всякого
горя - бессмыслие жизни.  Ведь горе, пусть самое тяжкое, можно развеять, с
бедой, самой страшной, можно бороться. Но бессмыслие жизни пока неодолимо.
Сколько бы человек ни наполняли шкатулку жизни,  она  все  равно  окажется
пустой.  Как сказал Гиппократ:  "Начало всего едино, и конец всего един, и
конец, и начало - одно и то же".
     Мак теперь знал:  мысли человека не  умирают,  душа не  умирает...  А
тело?  Может быть,  и  тело не умирает,  лишь обретает иную оболочку?  Ибо
откуда у этого корня очертания человеческой ноги, а у той березы - девичий
стан?  Он вспомнил Славяту, его слова о смерти и его спокойное бесстрашие.
И  внезапно  лекарь  понял  ясно,  как  никогда  прежде:  кожемяке  нечего
страшиться смерти,  растворения.  Ведь  он  всегда чувствует себя крупицей
чего-то, чьей-то каплей, частицей.
     Капля не  исчезнет,  пока не  исчезнет море.  Крупица земли не умрет,
пока не умрет земля.
     А он, Мак, - тоже капля - смеет вопрошать море: зачем я? Он - крупица
- вопрошает землю:  зачем ты?  И  даже  само свое сомнение он  спрашивает:
откуда и куда ведешь?


     В  доме  Славяты шел  оживленный разговор.  Хлебник Окунь рассказал о
слухах, распускаемых тайными слугами Всеслава:
     - Говорят,  князь Всеслав хочет блага люду.  Если освободим из поруба
да поставим княжить в Киеве, он многие выгоды даст. Думаю - правду молвят.
     - Пока  в  порубе -  благо обещает,  княжить начнет -  всех  к  рукам
приберет, - ответил Славята.
     Михаил Молот не согласился с соседом:
     - Приберет к рукам после, а сначала людей задобрит, чтобы за ним шли.
     - Задобрит бояр,  а нас придавит,  -  твердил кожемякский выборный. -
Кому мед, а кому и плеть.
     - Разве человек не может прежним остаться?  - удивился Окунь. - Разве
благодей в порубе не может за княжьим столом благодеем остаться?
     - Не может. Иная жизнь - иной и муж.
     Михаил Молот поддел Славяту:
     - Выходит,  если бы ты,  друже, стал тысяцким или сотским, забыл бы о
своих сподвижниках?
     Славята задумался, медленно проговорил:
     - Все может статься... И правда тонет, когда золото выплывает.
     И, раздраженный непонятливостью Окуня, сказал грубо и резко:
     - Говорят -  праведный,  честный муж.  А  и  за честью глаз нужен.  И
праведность без понуканья не живет.  Все -  люди.  И  у праведника имеется
пасть!
     Михаил Молот не  унимался.  Он подмигнул Верникраю и  опять спросил у
кожемяки:
     - Что ж, и ты спелся бы с боярами в тепле да в сытости?
     - Не только для себя старайся,  но и про людей не забывай,  -  сурово
ответил Славята.
     - Люди  и  напомнить могут.  В  Новгороде у  нас  память  властителям
прочищают частенько, - вставил свое слово Верникрай.
     Все засмеялись.  Древосечец,  как большинство новгородцев, вместо "ч"
говорил "ц", и его последние слова прозвучали так: "процисцаем цастенько".
Славята  словно  невзначай прикоснулся к  заушному шраму-памятке,  заметил
лукавую улыбку Молота и, насупясь, согласился с новгородцем:
     - Напоминать о себе надо. Память у людей коротка.


                                    6

     Изяслав-дружинник вернулся с княжьей охоты. Только поставил Сиверка в
конюшню, как подбежал один из воинов:
     - Брат твой приезжал, сказывал - мать помирает.
     Изяслав  оседлал  коня,   помчался  во  весь  опор.  Слышалась  брань
прохожих,  предостерегающие,  а  то и  злобные выкрики.  Всадник ничего не
слышал.  "Только бы  поспеть к  ней,  только бы поспеть,  и  спасу ее,  от
хворости прикрою", - думал отрок. В эти минуты ему казалось, что главное -
застать мать в живых,  и все будет хорошо.  Да, он был плохим сыном. Но не
настолько,  чтобы  милосердный Господь  не  внял  его  молитве.  "Господи,
помилуй,  - беззвучно молился Изяслав. - Господи, Ты знаешь, роднее матери
у меня никого нет..."
     Воин  мчался  мимо  горы  Киселевки.  Впереди блеснул изгиб  речушки.
Всадник, выигрывая время, направил коня прямо в воду. Сиверко захрапел, но
подчинился.  Брызги  полетели в  лицо  Изяславу,  немного  освежили.  Конь
пересек неглубокую речушку и выкарабкался на берег.
     Вот и Копырев конец.  А вот и родимый дом,  вросший в землю.  Изяслав
соскочил с коня,  открыл дверь. Первое, что он увидел, - ибо лица каких-то
людей и брата Луки просто мелькнули перед ним, - была желтая рука матери с
набухшими  синими  венами.  Эта восковая рука странно неподвижна.  Изяслав
привык видеть ее всегда в движении,  в работе,  и теперь у  него  дрогнуло
сердце.
     "Не успел", - подумал он.
     Но  веки  матери медленно раскрылись,  и  усталые глаза посмотрели на
него.
     - Поспел... Вот и ладно, - прошептала мать.
     Изяслав кинулся к ней, опустился на колени около деревянной лавки, на
которой лежала умирающая, и припал щекой к грубой одежде.
     - Мать, - только и мог вымолвить воин.
     Она шевельнула рукой,  хотела,  как, бывало, в детстве, погладить его
по голове, но не хватило сил.
     - Чай, устал, сынок? Скакал ведь... Сядь возле... Уже недолго...
     - Нынче привезу лекаря! - прошептал Изяслав.
     Мать посмотрела на него:
     - Вырос, сыночек. За то хвала Господу. А мне недолго уж...
     Изяслав вскочил с места. Растолкал людей, бросился к коню.
     Сиверко почуял настроение хозяина и понесся, вытянув шею, роняя пену.
Снова  отовсюду  неслась  ругань.  Снова  Изяслав  ничего  не  слышал.  Он
вспоминал,  как  мать поила его отваром,  когда он  прибегал разгоряченный
после гулянья, как пестовала, когда хворал. Ему казалось, что он помнит ее
склонившейся над его скрипучей колыбелью.
     "В горести -  помощница, в бедах - заступница", - пришло на ум. Каким
бы он к ней ни вернулся -  изрубленным калекой,  убогим нищим, отвергнутым
людьми разбойником - мать примет. Не лада и не брат - только мать.
     На полном скаку дружинник влетел на подворье княжьего дворца.
     - Где лекарь Мак?  -  спрашивал Изяслав у слуг.  Никто не знал точно.
Один  видел  его  в  гриднице,  другой  -  по  дороге в  Вышеград,  третий
утверждал, что лекарь собирает целебное зелье в лесу. Как разъяренный тур,
метался Изяслав по двору.  Единственный, кто мог сейчас ему помочь, - Мак.
Воин забыл о своих размолвках с лекарем,  о том,  как когда-то смеялся над
ним.  Только Мак  остромыслый мог спасти мать.  И  вот опять,  как всегда,
Изяславу не  везет.  Страшным невезением наградила его судьба.  Теперь оно
обрушивается на его мать.
     Воин пошел к палатам князя. Навстречу попался боярин Моисей. Он знал,
куда поехал лекарь Мак, - к Жариславу.
     У ворот Жариславова двора Изяслава встретил сын боярина, Склир. С ним
сейчас отроку меньше всего хотелось встретиться.  Склир Жариславич, увидев
недавнего недруга, разворотил рот ухмылкой.
     Изяслав, не обращая на него внимания, бросил поводья и хотел пройти в
ворота. Но Склир преградил путь.
     - В гости, отроче?
     Изяслав,  доведенный бедой до отчаяния,  рассказал,  зачем приехал. О
возможности отказа в  своей просьбе он и  не помышлял.  В эту минуту,  как
всякому человеку,  ему казалось, что горше, понятнее и важнее его горя нет
ничего на свете.
     Но  на  Склира  его  невнятная и  горячая  речь  мало  подействовала.
Жариславич предложил отроку подождать у ворот, пока он справится, не уехал
ли  и  свободен ли лекарь.  Склир скоро вернулся и  сказал,  что Мак будет
занят еще долго, хлопочет около захворавшего Жарислава.
     - Сорок ногат берет лечец, - похвалился Склир. - У тебя хватит?
     У  Из