и я сохраню тебе жизнь,
- быстро проговорил он.
     В ответ Тюртюль изогнулся и,  выхватив из-за пояса кривой нож, всадил
его в ногу противника.
     Слышно было,  как Альпар заскрипел зубами. Но все еще сдерживаясь, он
прохрипел:
     - Проси пощады! Или!..
     - Я не боюсь тебя,  презренный! - крикнул юноша, окончательно потеряв
голову.  -  Твой отец -  шакал, твоя мать... Твои дети рождены не от тебя!
Твоя жена...
     Он  прокричал бы  еще  немало оскорблений,  если бы  сабля Альпара не
прошла через его сердце.
     Из глоток воинов Сатмоза вырвалось свирепое рычание.  Они были готовы
отомстить за убитого.  Кмет шепнул что-то воину, стоявшему поближе к нему.
Тот достал из колчана стрелу.  Сам же Сатмоз поспешил схорониться за спины
своих сторонников.  Он не был трусливым.  Если бы не нашлось иного выхода,
сабля  кмета сшиблась бы  с  саблей врага.  Однако зачем рисковать жизнью,
когда можно добыть победу руками и кровью других?
     Его воины уже готовы были схватиться с  противоположной стороной.  Но
тут   в   суживающийся  коридор  между  двумя  группами  бросился  высокий
белобородый старик и поднял руки над головой.
     - Ахель!* Ахель!  -  кричал он. - Остановитесь! Безумие опьяняет вас.
Завтра - совет. Он все решит!
     _______________
          * Аїхїеїлїь - благоразумие.

     Старик говорил быстро, боясь, что его не послушают:
     - Раздоры раздирают тело нашего племени и отнимают у нас мужчин.  Или
вы хотите,  чтобы племя стало слабее стада и враги обратили нас в рабство?
Или недостаточно наших людей погибло в  битвах и  вы убиваете вскормленных
молоком матери?
     Голос старика крепнул, становился властным и требовательным:
     - Пусть будет проклят до  семнадцатого колена тот из вас,  кто первый
поднимет оружие!
     Если бы это было возможно, кмет Сатмоз сам вцепился бы зубами в горло
белобородому.  Подумать только!  Этот проклятый старик помешал ему в такой
момент! Подвернется ли опять подобная возможность разделаться с соперником
Альпаром?
     Но  кмет  ничего не  мог  сделать белобородому.  Старик Аазам (мудрый
человек),  или,  как  его  называли  люди  племени,  -  Душа  совета,  был
неприкосновенен.  В  его услугах нуждалось все племя.  Он врачевал,  давал
советы на охоте, предсказывал погоду, умел слагать песни. Сатмоз готов был
лопнуть от  злости,  но не смел поднять руку на мудреца.  А  тот указал на
кмета пальцем и гневно заговорил:
     - Ты мне годишься в  сыновья,  и  я  скажу тебе правду.  Ты нехороший
человек.  Ты  неумный кмет.  Разве можем мы вверять наших воинов человеку,
который  без  надобности прольет  их  кровь?  Ты  забыл  убитых  во  время
раздоров. Ты не смотришь далеко, как орел. Ты уподобляешься овце и глядишь
себе под ноги!
     Кмет вышел из-за спин воинов и воскликнул:
     - О мудрый человек!  Сама справедливость говорит твоими устами. То же
самое и я сказал воинам.  Разве они забыли о горе из-за распрей?  Разве не
понимают,  куда  их  несут кони  пагубных страстей?  Ты  тысячу раз  прав,
белобородый.   Стыдно  нам,   не   умеющим  удержать  узды  своего  гнева!
Расходитесь, воины. Завтра соберется на совет народ. Там вы выскажете свои
обиды!
     ...Совет.  Рокот и рев человеческих голосов.  Бушуют страсти.  Иногда
мелькнет  истина,   словно   золотая  песчинка  на   дне   отбурлившего  и
успокоившегося  ручья.  Но  конец  почти  всегда  один:  половина  племени
поднимает оружие против другой половины.  Совет! Он выбирает ханов и делит
добычу.  Он  решает вопросы войны и  мира.  Кто посмеет воспротивиться его
решению, если оно - воля сильнейших воинов племени?
     Кмет Сатмоз вглядывается в  тесное кольцо собравшихся.  Вон в  центре
белобородый Аазам, около него собрались старики.
     Вон выглядывает из-за спин своих сторонников Ольдамур-Давид. Когда-то
он был просто Ольдамуром.  Но с тех пор,  как русский мулла Фома побрызгал
его  водой и  надел ему  на  шею  маленький крестик,  он  стал  называться
Давидом.  Тогда же  перешло в  чужую веру  еще  несколько десятков мужчин,
прельстившихся блестящими крестиками.  Однако были  среди них  такие,  что
поверили в Христа.
     Если бы Ольдамуру удалось стать ханом,  русичи могли бы быть спокойны
за  свои южные земли.  Новый хан молился бы,  а  не воевал.  Нет,  недаром
русские шаманы послали Фому и других монахов в землю половцев.
     Сатмоз вспоминает проповеди Фомы.  Что бы стало с племенем гуун, если
бы  все  его  люди  проповедовали "не  убий"?  Нет,  такой  соперник,  как
Ольдамур-Давид, не страшен.
     Но  рядом со старейшими стоит молодой Альпар.  Его хотят видеть ханом
белобородые пастухи и юные воины. Сатмоз подозревает, что и Ольдамур-Давид
со своими христианами может присоединиться к Альпару,  если убедится,  что
его самого не выберут. И старик Аазам готов сказать слово в пользу бывшего
пастуха.
     Перед  законом племени Альпар равен  кмету  Сатмозу.  Алкоран требует
одного:  новый хан  должен быть сыном брата,  или сыном сестры,  или сыном
сына брата, или каким-либо другим родственником умершего. В законе предков
сказано, что не следует отдавать предпочтения богатому перед бедным. А так
как  почти  все  воины  племени находятся друг  с  другом  в  каком-нибудь
родстве, то ханом может стать любой.
     Все  надежды  Сатмоза  основаны  лишь  на   хитроумном  замысле,   на
"отравленной стреле"...
     Совет  начался.  Торжественно выступил  старейший из  людей  племени,
старик Аазам. Он говорил долго. Рассказывал о памятных событиях, вспоминал
ханов, которые при его жизни правили племенем, перечислял их достоинства и
недостатки.
     Воины терпеливо слушали.  И  только по  тому,  как они переминались с
ноги на  ногу,  да  по взглядам,  которые они переводили с  рассказчика на
своих врагов и союзников, было заметно, что они ждут не дождутся, когда же
наступит решающий момент.
     Медленно,  словно уставший пловец, старик Аазам переходил от прошлого
к настоящему. Он снова и снова вспоминал поучительные события и перечислял
добродетели, которыми должен обладать новый правитель.
     - ...И  да  возьмете вы хана быстрого в  решениях и  непреклонного на
тропе выполнения их.  И  да  будет он  осторожен,  да  вынашивает все свои
замыслы,  подобно  оплодотворенной  верблюдице,  оберегающей  плод.  И  да
почитает свято все обычаи племени...
     Старик посмотрел в сторону кмета Сатмоза и возвысил голос:
     - Бойтесь,  дети  мои,  человека  коварного  и  лживого,  опьяненного
гордостью,  почитающего  безделушки  превыше  всего.  Бойтесь  опьяненного
властолюбием.  Ибо хоть мы и возносим хана на белом войлоке, власть всегда
черна,  подобно черному войлоку смерти.  Нужно обладать холодной головой и
острым зрением, чтобы разглядеть и отличить в этой черноте правду от лжи и
зло от добродетели.
     Старик опустил голову,  показывая,  что  он  окончил свое напутствие.
Потом медленно поднял ее,  взял у одного из шаманов свернутый кусок белого
войлока и, разворачивая его, сказал:
     - Да не запятнает этот войлок возносимый на нем!
     И сразу же словно раскололась стена молчания и ударил гром голосов:
     - Хотим смелого Альпара!
     - Да будет ханом мудрый Давид!
     - Слава Сатмозу Справедливому!
     Воины рвали друг у  друга из  рук белый войлок,  на котором надлежало
вознести хана.  Кое-кто уже пустил в ход ножи. Ольдамур-Давид, увидев, что
у него мало сторонников, что-то сказал своим людям и сам первый закричал:
     - Пусть станет ханом Альпар!
     Теперь  народное  собрание  разделилось на  две  группы:  одна  -  за
Альпара,  другая -  за Сатмоза.  Сторонники кмета были в меньшинстве.  Как
умело  ни  подогревал их  Сатмоз,  белый войлок оказался в  руках Альпара.
Сатмоз понял:  пришел решающий момент, надо выпускать стрелу. Он юркнул за
спины своих сторонников,  и  через секунду в узкий проход,  который за ним
еще не  успел сомкнуться,  вошел богатырь Огус.  Он  подскочил к  Альпару,
рванул белый войлок из его рук.
     Тяжело дыша,  смотрели на Альпара его воины.  А  он разжал пальцы,  и
войлок остался у богатыря. Отравленная стрела попала в цель.
     Когда-то Огус спас в  битве жизнь Альпару,  и  они стали побратимами.
Теперь благородный Альпар отдал свой долг. Сторонники Альпара увидели, что
их предводитель сам отдал белый войлок,  и  растерялись.  Это решило выбор
людей.
     Сатмоз был  вознесен на  белом войлоке.  Он  возвышался над  головами
собрания и говорил громко и торжественно, рисуя заманчивые картины:
     - Я поведу вас в землю Рус,  и жаждущий еды наестся,  и жаждущий вина
напьется,  и жаждущий женщин возьмет их сколько пожелает.  И бедняк станет
богатым, и племя прославится. И в нашу землю придет процветание! А если не
выполню свои обещания,  пусть от  всех моих богатств останется только этот
войлок, а из всех моих друзей и рабов - только собственная тень!


                                    6

     Весь  день  раздавались песни в  юртах хана Сатмоза.  Хан  купил себе
новую жену,  молоденькую Оголех. Он решил как следует отпраздновать аина -
день любви.
     Утром  начались  игры.   Юноши-воины  стреляли  из   лука  в   птицу,
подброшенную в  небо  рукой  хана,  потом  на  расстоянии тридцати  локтей
пробивали стрелой верхушки остроконечных колпаков на головах друг у друга.
Так проверялась меткость одних и бесстрашие других.
     Вслед за  стрельбой из  лука  начались конные состязания и  укрощение
диких лошадей.  В круг вошел пастух Арбуц.  Он был худ и гибок, как тонкий
зеленый прут.
     В том месте, где у сытых людей бывает живот, у пастуха была впадина.
     Четверо дюжих воинов отпустили поводья необъезженного жеребца, на его
спину  вскочил  Арбуц.  Гордый  конь,  впервые  почувствовавший  всадника,
вздыбился.  Пастух вцепился в  гриву,  ударил коня пятками.  Этого жеребец
никак не  мог перенести.  Он изогнул шею,  пытаясь укусить наглеца,  потом
стал лягаться.  Ощутив,  что седока не  доймешь и  этим,  конь бросился на
землю, несколько раз перекатился через спину, чтобы раздавить его. Но в то
мгновение,  когда жеребец переворачивался на спину, Арбуц уже прижимался к
животу,  а  когда  дикий  конь  касался земли животом и  согнутыми ногами,
пастух, держась за гриву, перебрасывал свое гибкое тело на его спину.
     Между  тем  в  юрты  Сатмоза рабы  вносили кожаные мешки  с  кумысом,
уставляли кошмы различными блюдами:  просом и рисом,  сваренными в молоке,
кусками баранины и конины, заплывшими жиром. Звуками флейт созывали в юрты
гостей.  Начался пир.  Когда глаза мужчин осоловели,  а лица заблестели от
жира, раздались крики:
     - Покажи жену! Покажи хатунь!
     Хан Сатмоз хлопнул в ладоши.
     Рабы  ввели  Оголех.  Девушка  была  одета  в  расшитые разноцветными
блестящими нитками  кожаные штаны,  сходящиеся на  щиколотках,  и  пестрый
халат.  На ее шее переливались драгоценные камни,  а на голове возвышалась
кожаная шапка  с  двумя разветвлениями наподобие рогов оленя.  Хан  кивнул
Елаку:
     - Мой ирци, спой нам о красоте этой женщины!
     И Елак, прикусив губу, чтоб было не так больно сердцу, запел:

              Она подобна козочке пугливой,
              ее глаза - глаза любви прекрасной...

     Елак  видит,  как  загораются глаза хана от  его  песни.  Ирци хорошо
знает,  что поет правду. Ему хочется крикнуть: будь проклято чрево матери,
выносившее тебя,  Сатмоз!  Будь проклят день,  в  который ты  родился!  Но
вместо этого он поет:

              Она достойна стать твоей женой, мудрый хан,
              ты, что шевелишь дыханием далекие реки,
              я славлю твои руки, Сатмоз, что будут обнимать
                                                нежный стан,
              сильные руки и могучее тело!

     Кое-как ирци допел свою песню и незаметно пробрался к выходу из юрты.
Ночь была теплой,  легкий ветерок шевелил его  волосы.  В  сухих глазах не
было слез, и теперь, когда можно было застонать, он молчал...
     В юрте что-то кричали, пели хриплыми голосами, Елак побрел куда глаза
глядят.  На холме остановился,  прислушался. Где-то плакали шакалы. Звезды
блестели холодным безразличным светом, как блестят льдинки. И Елак впервые
ощутил,  как  он  мал и  как ничтожен под этим высоким небом и  бескрайней
степью. Он впервые понял, что его жизнь и судьба кажутся важными и нужными
лишь ему одному...  А этим мерцающим звездам,  и густым травам, и даже тем
орущим людям он так же безразличен, как кузнечик или капля воды...


                                    7

     Хан  не  спешил с  выполнением своих обещаний.  Прежде чем  совершить
набег на землю Рус,  он снарядил послов к соседним племенам - договориться
о союзе против русичей.
     Послы должны были сказать половецким ханам:
     "Время для большого похода в землю Рус созрело. Русичи, словно волки,
грызутся между  собой.  Киевский князь разбил князя полоцкого и  сжег  его
города. Русичи устали от убийства своих сородичей, им будет не до нас. Чьи
руки жаждут добычи,  пусть идут с могучим ханом Сатмозом.  Да будет славен
Аллах! Да будет доволен обилием жертв грозный тягри!"
     Послы привезли радостные вести.  Соседние ханы ответили:  "Да продлит
тягри твою жизнь,  многомудрый хан!  Мы идем с тобой,  и наши лучшие воины
идут с нами".
     В  середине мая орда Сатмоза двинулась в землю Рус,  обрастая по пути
новыми тысячами воинов.  Орда растянулась настолько,  что задние не видели
передних,  а ведь половцы различали предметы, если позволяла местность, на
расстоянии дня пути, за десятки верст.
     В  центре колонны ехал сам Сатмоз с сотней телохранителей.  Среди них
был и  певец хана Елак.  Ему хотелось забыться в бою.  Он мечтал захватить
богатую добычу и  стать равным Сатмозу.  Пусть Оголех услышит о его славе,
пусть ее сердце замрет от гордости за него и заболит от терзаний.
     Чтобы хан ни в чем не испытывал недостатка в пути, за ним везли юрты,
жен и рабынь. На одной из колымаг с кожаным покрытием ехала девочка-рабыня
Узаг.
     По  мере  продвижения  половцев  степь  постепенно  менялась.  Словно
одинокие часовые появлялись деревья. Узаг казалось, что уже запахло Русью.
Она верила:  свои,  русичи, разобьют поганых и освободят ее. И однажды она
выпрыгнула из колымаги, стремительно подбежала к белокорой березке, обняла
ее, зашептала:
     - Я не Узаг, я - Марийка...
     Половцы двигались все дальше и  дальше.  За  ними оставалась пустыня.
Кони съедали и вытаптывали всю траву.
     Уже загорелись первые русские села.  Уже по  земле Русской разнеслась
вонь от нечесаных голов,  от грязных тел,  запах конского пота,  гортанные
крики  на  чужом языке.  И  уже  покатилось в  плаче женщин и  визге детей
страшное известие:
     - Поганые идут! Половцы! Степь на Русь течет!


                                 Глава XV

                   ТАМ, ГДЕ ЯРОСЛАВ РАЗБИЛ ПЕЧЕНЕГОВ...


                                    1

     - Поганые! Половцы идут силой неисчислимой!
     Измученный гонец едва держался на ногах.  Казалось,  не усталость,  а
тяжесть привезенного известия согнула его плечи.
     Воевода Коснячко расспросил его о  направлении,  по которому движутся
половцы, о приблизительной численности врагов. Князь Изяслав велел позвать
прибывшего  в  Киев  Вышату  Остромирыча,   тысяцких  Жарислава  и  Склира
Жариславича и ближних бояр на думу.
     Князь был бледен,  его пальцы дрожали,  и, чтобы скрыть эту дрожь, он
все время вертел что-то  в  руках.  Бояре притворялись,  будто не замечают
растерянности повелителя.
     - Думайте, бояре мои, что делать, - сказал князь.
     Наступила гнетущая тишина.
     Первым заговорил Жарислав:
     - Мыслю, княже-господине, выждать нужно. Говорили святые мудрецы: "Не
поспешностью,   а   осторожностью".   Поганые  на   переяславльской  земле
душегубство творят.  Может,  до наших краев и не докатятся. Всеволод, брат
твой меченосный,  их остановит.  "И да вступится брат за брата..."  А если
поганые  испугают Всеволода,  ты,  светоносный,  ударишь на  них.  Поганых
усталость одолеет. Они и ратиться с нами не захотят. И отгонишь ты их, яко
в Писании молвлено: не мечом, а миром.
     Гневно заговорил тысяцкий Гарлав:
     - Ты,  боярине, мягко стелешь, да жестко спать. Лисой вьешься, волчьи
клыки прячешь? Чего хочешь? Тайный умысел имеешь. Чтобы Всеволода разбили.
А  ты  с  детьми своими еще  больше нужен князю станешь.  Ибо  на  кого же
господину надеяться? Да только не будет так. Слышишь, волче, не будет!
     Склир Жариславич внимательно смотрел на  шею  тысяцкого Гарлава.  Там
краснел давний рубец  от  сабли  печенега.  Склир  очень жалел,  что  удар
печенега оказался слаб.
     "Проклятый,  узнал  про  замысел  отца,  -  думал  Склир.  -  Надобно
загладить неосторожное слово".
     Он низко поклонился князю:
     - Надумал  так:  надо  послов  выряжать  до  князя  Святослава  и  до
Всеволода Ярославича.  Не ожидать,  пока потекут поганые на Киев,  а  силы
соединить, самим ударить!
     Склир хорошо понимал,  что так думают все бояре и что если первым это
скажет не он, заговорят другие. Жариславичам было неплохо теперь при князе
Изяславе.  Всякий  раз,  совершив  подлость или  проявив  слабость,  князь
вынужден был  приближать их  к  себе.  А  они  в  свою  очередь заставляли
Ярославича совершать новые ошибки.
     После   того   как   Склир  умолк,   князю  поклонился  Вышата,   сын
новгородского посадника Остромира:
     - Не разгневайся за смелое слово,  княже-господине!  Ведаешь - если в
Новгороде у нас что приключится,  созываем вече. Буйное оно, и решение его
может быть неверно.  Да только уж если вече решило -  оно и в ответе.  Его
желание для люда свято.  Кто отважится против выступить -  нигде не  сыщет
помощи,  ни  в  ком опоры не найдет.  Кто осмелится восстать против Бога и
люда?  Если на половцев выступать оружно, надо и в Киеве вече созвать. Люд
даст больше воинов, и воины лучше биться будут, помня людской наказ. Будут
знать,  что не только за бояр да за тебя,  княже,  животы положат,  а и за
свои дома, за своих родовичей, за весь люд!
     Дума загудела. Бояре перебранивались. Вознесся голос Склира:
     - Не  услышь неразумных слов,  княже.  Вече  созвать -  власть с  ним
разделить. Дать люду волю - княжий стол потерять!..
     Когда бояре и тысяцкие разошлись, Ярославич дал выход своему горю. Он
ходил  по  светлице,  сжимая  руками  голову,  пытаясь придумать выход  из
черного угла,  куда его загнали враги,  союзники,  льстецы,  ненавистники,
сыновья и сыновцы,  братья и бояре,  свои и чужие... Что содеять надлежит?
Созвать вече - новые силы поднять против степи. Но только ли против степи?
И как отважиться на вече? Это, значит, пойти против Коснячко, Жариславичей
и многих других бояр. А ведь эти люди - единственные, кто еще поддерживает
князя.  Других он  сам отвратил от себя.  Даже брат Святослав не тот,  что
прежде.  Даже игумен Феодосий и его монахи, даже митрополит отвернулись от
него,  от  князя-клятвопреступника.  И  еще приходится не спускать глаз со
Святополка,  который безустанно подкапывается...  "Вече  созвать -  власть
свою разделить",  -  сказал Склир.  Это правда.  А  сейчас,  когда столько
ненавистников вокруг,  разделить власть,  отдать хоть крупицу ее -  значит
вовсе лишиться власти.
     - О пауки, - простонал Ярославич.
     Ночью, как   только   Изяслав   забылся  в  тяжком  душном  сне,  ему
приснилось,  что  он  попал  в  паутину.  Он  барахтался,  но  все  больше
запутывался.  И  откуда-то  появились  Святополк  и  Жариславичи  в личине
пауков.  Князь хотел закричать, но у него не было голоса. Он хотел ударить
их - не поднимались руки. К нему прикоснулись липкие паучьи лапы, страшные
рты-клювы впились в его тело,  в шею,  в  голову.  И  по  мере  того,  как
пауки-вампиры   иссушали   княжье   тело,   руки   Изяслава  вытягивались,
становились длинными и цепкими,  голова сплющивалась и весь он  постепенно
превр