е, чтоб не чинили ему  препятствий
навраты и бешлии. После смерти Иона  Водэ  господарем  нашим  остался  его
светлость Никоарэ".
     - Впрямь сказала такие слова твоя жинка Серна?
     - Сказала, государь. Я ее все расспрашивал, а она говорила.
     - Воротишься домой, так поцелуй ее от нас, друг Агапие.
     - От себя я уже поцеловал ее, - поспешно  отвечал  Агапие,  -  а  как
свидимся, еще и от вас поцелую.
     Воины Подковы переглянулись с улыбкой.
     Некоторое время Подкова молчал. Потом обратился к своим спутникам и к
атаману рыбаков.
     - Смелый советчик у нас нашелся. Но у меня у самого такие же думы,  -
молвил он. - Если народ наш, ради которого мы головы  сложить  готовы,  не
будет нам помощником, так зачем и стараться, зачем саблей опоясываться.  А
скажи, нашел ты деда Митрю?
     - Привел  с  собой,  государь,  и  прихватил  еще  двух  хлопчиков  -
лэкустенских подпасков. Оба удальцы,  а  какие  наездники!  Диву  даешься!
Кидают палицу и с коня на всем скаку крючком поднимают ее. А теперь  время
нам отправляться в путь. Мы с дедом Митрей поедем по  рэзешским  деревням,
будем передавать тайную весть от села к селу, до  самого  брода  в  Липше.
Кое-кто из седовласых старост пожелает увидеть тебя в лицо.  Не  лишай  их
этой радости, государь. Рэзеши будут стоять, как сети, на пути басурман  и
господарских слуг. "Если потребуется", - как говорит опять же моя жинка.
     - Ну  что  ж,  простимся  с  Аксинтевским  протоком  и  лэкустенскими
рыбаками, - проговорил  Подкова,  вскочив  в  седло.  -  Перекрестимся  на
восход, да и в дорогу.
     - Счастливого пути, государь, - отвечали рыбаки  и  скрылись  в  свои
шалаши. Казалось, они не очень довольны были своим атаманом.
     - Пусть покажется капитан Митря, - прибавил Подкова, -  хочу  увидеть
сего друга.
     - Тут я, государь, - ответил рэзеш,  поъезжая  на  коне  между  двумя
хлопцами-подпасками, у которых не было иного оружия, кроме грабовой палицы
и крючка для подхватывания ее.
     Капитан Митря был человек в летах, кроткий на  вид,  одетый  в  серую
крестьянскую одежду; из-под черной  шапки,  нахлобученной  на  самые  уши,
выбивались длинные пряди кудрявых волос. У  хлопцев  рукава  рубашек  были
засучены выше локтей, волосы доходили до плеч. Островерхие свои  шапки  на
случай дождя они привязали к седельной луке, рядом с крючками для палиц, а
сермяжные кафтаны приторочили позади седла.
     Всадники все разом двинулись в путь и ехали быстро, пока не  потеряли
из виду прутские луга.
     Лучи летнего солнца били  в  лицо.  На  востоке  в  пламенеющей  дали
колыхалась легкая пелена тумана, а над нею то и дело  взвивались  какие-то
черные вихри.
     Капитан Митря громко, чтобы слышал и его светлость Никоарэ,  объяснял
деду Петре, откуда взялась эта волнистая мгла и темные круговерти.
     - Вон там справа, у самого края неба, росли когда-то дремучие дубовые
леса. Издавна росли, может, еще от самого сотворения мира. А когда  пришли
к нам дикие орды, те самые, чьи кони топтали и Молдову, и землю  ляхов,  и
Венгрию, то пожгли они лес. Горели кодры все лето и всю  осень  до  самого
листопада [ноябрь], пока не пошли обложные дожди, ну  а  после  них  легли
снега. Остались на  пепелище  обгорелые  древние  дубы,  словно  громадные
потухшие головни, а земля покрылась золой, толстым слоем - в  человеческий
рост. С годами пепел измельчился, и теперь ветер носит его,  будто  черный
песок, в вышине. Там, где кружатся черные вихри, дует, стало быть,  ветер.
А левее скоро покажутся села на полянах у  края  уцелевших  лесов.  Рэзеши
расчистили место, заложили пашни и сады, а сел все-таки  мало.  И  есть  у
людей на случай невзгоды - войн и пожаров -  убежище  в  чащобах.  Пройдет
война, кончатся пожары, и бедный люд спешит  обратно  в  свои  селения.  А
дальше влево - непролазные заросли. Там царство зверей. Живут там медведи,
как в любом лесу. А кроме медведей, показываются порой жителям и  зубры  -
только они нынче редко выходят из своих дебрей.
     В самых глухих, потаенных местах, где ни  единой  тропки  нет,  стоят
березовые леса и болота, и строят там свои запруды и  шалаши  звери,  коих
именуют бобрами. Прозывают их еще водяными собаками. Вот уж искусники, вот
мастера! Дома свои и плотины не хуже людей возводят.
     Порой забредут с севера в здешние леса лоси, и кто их  воочию  видел,
говорит, что страшны они видом, будто  демоны:  заместо  рогов  у  них  на
головах целые деревья растут. А ближе к днестровским  лугам  живут  тысячи
тысяч кабанов, нигде на свете нет этакой прорвы!
     Когда путники сделали к полудню первый в  дороге  роздых,  к  Подкове
подошел атаман Агапие для совета.
     - Дозволь, государь, - сказал он, -  еще  слово  молвить.  По  совету
жинки, я дал деду Митре  наказ  ехать  от  села  к  селу  и  беседовать  с
рэзешами. Дед поедет, будто разыскивая свояков и родичей. Поговорит  он  с
людьми,  они  ему  кое  о  чем  поведают.  Так  многое  можно  узнать.   А
хлопцы-пастухи Косороабэ и Вицелару словно  бы  ищут  волов,  пропавших  с
лэкустенских пастбищ. И будут они  делать  привалы  у  пастушьих  костров.
Ветер нынче дует в  сторону  Ваду-Рашкулуй,  и  вести  туда  летят,  точно
жар-птицы. А завтра ветер подует  от  Ваду-Рашкулуй  сюда  и  принесет  на
крылах своих вести для нас. Пастухам  Косороабэ  и  Вицелару  только  надо
слушать да мотать на ус. А мы знай себе держим путь к нашему броду в Липше
около Кодрен.
     Подкова слушал сбивчатую речь рыбацкого атамана; хотелось ему  понять
все пояснее.
     - А знаешь, друг Агапие, - сказал он. - Пока что слышу я одни  слова,
а привык к делу. От капитана Петри, дедушки  нашего,  узнал  я,  что  брод
Липши находится недалеко от  города  Могилева,  стоящего  на  той  стороне
Днестра.
     - В точности так, государь. Кашлянешь в Липше - слышно в Могилеве.
     - Так вот, хотел бы я, друг Агапие, послать  весточку  в  Могилев,  к
друзьям.
     - Можно. Друзья твоей светлости ожидают, надо полагать,  и  у  других
бродов. А коли хочешь, государь, послать весточку  в  Могилев,  погоди  до
завтрева; приведу я тебе  надежного  человека,  деверя  моего  Козмуцэ  из
Негрен.
     - Где мы переночуем нынче, друг Агапие?
     -  Точно  сказать  невозможно,  государь.  Посмотрим,   как   полетит
жар-птица.
     Дед Митря, молчаливый лэкустенский рэзеш,  покачал  головой  и  хмуро
взглянул на племянника.
     - Ты, видать, Агапие, еще не все советы присоветовал?
     - Ничего, дед Митря, - рассмеялся атаман. - Нынче ночью придет ко мне
Серна и все мне подскажет. Сердце от радости из груди рвется. Хотелось  бы
постелить государю в белой горенке, в княжьих хоромах, чтобы почил он  там
спокойным сном; у ворот бы стояла, опершись на  копья,  верная  стража,  и
никто б не беспокоил его.
     - Отойти бы лучше от нас такому болтливому атаману! - пробормотал дед
Петря.
     Но, казалось, Агапие и не слышал деда.
     Нахмурился и дед Митря.
     - Сказывай, где заночует его светлость. Уж не думаешь ли повести  его
на постоялый двор Пинтиляи?  Там  у  нее  воры  блох  разводят  да  деньги
проматывают.
     - Как ты говоришь, дедушка, перед государем? - опечалился атаман.
     - Ответь же, Агапие, нашел ты горенку в княжьих хоромах?
     - Нет. Стыдно и сказать его светлости: придется  ему  переночевать  в
негренской сыроварне. Я уж послал вперед Косороабэ и Вицелару, чтоб  увели
оттуда овец, пастухов и старшего чабана.
     - Эй, парень, на своей сыроварне старший чабан сильней государя.
     - Будем честью просить, а уж коли не захочет, - заставим.
     Улыбнулся Подкова.
     -  Не  стоит  нарушать  овечьих  прав,  друг  Агапие,  как   нарушают
властители человеческие права.
     Атаман покачал головой и почесал за ухом.
     - А в селе нельзя заночевать?
     - В каком селе? Ведь сам знаешь, ночь в пути нас застанет.
     - Коли так, то хоть и стыдно мне, а придется государю ночевать внизу,
у Черных Срубов.
     - Ну вот, так бы и сказал. Не  стыдно.  Государь-то  наш  -  воин  и,
думаю, привык спать под звездным небом.
     - Конечно, привык, - весело отвечал Подкова.  -  Положу  в  изголовье
думы всякие, заботами укроюсь, да и сплю.
     И снова двинулись под  знойным  летним  солнцем.  По  обеим  сторонам
проселка до самого края небосклона тянулись к югу цветущие  луга.  Кое-где
медленно передвигались по ним белые овечьи отары,  и  будто  в  полуденной
истоме лениво звякали их колокольцы. Налево  тянулась  вереница  деревьев,
отмечая русло какой-то речки.
     "Далеко ли от проселка до той речки?" - размышлял дьяк, ехавший рядом
с Алексой впереди своего господина. Измучившись от жары, он вдруг  захотел
узнать, какого мнения об этом Тотырнак.
     Но только он собрался спросить Алексу, на повороте дороги  показались
оба стража лэкустенского скота - Косороабэ  и  Вицелару.  Они  неслись  на
конях во весь дух и с гиканьем гнали впереди себя волка. Он мчался, поджав
под себя  хвост,  и  в  ослепительном  сиянии  дня  пропадал  порою  среди
серебристых метелок ковыля. Зверь  встретился  им  подле  густых  зарослей
кустов. Один из парней с силой швырнул  дубину  и  попал  в  волка.  Серый
заскулил, встряхнулся и замедлил бег. Дьяк достал лук и стрелу,  остановил
коня. Но тут кинул в зверя дубину второй хлопец  и  уложил  его.  Подобрав
свои палицы, парни спешились и били врага,  пока  не  вытянулся  он  и  не
застыл, оскалив  зубы.  Потом  охотники  откинули  назад  длинные  волосы,
закладывая их за уши, и подошли к Никоарэ.
     - Ну, чего добились в негренской овчарне? - спросил дед Митря. И  сам
ответил: - Ничего не добились.
     - Верно, - подтвердил Косороабэ,  тот,  что  был  поразговорчивей.  -
Ничего не добились.
     - Говорил же я!
     - А что ты мог говорить? Тебя ж  там  не  было,  -  произнес,  лениво
двигая толстыми губами, большеротый Косороабэ. - Дед  Никита  закричал  на
нас - почто, мол, опять  ведем  к  нему  ратников.  Только  сегодня  утром
нагрянули к ним служилые из воеводства да турки, нанесли великий  урон.  И
кричали они, чтобы дед Никита немедля сказал, не проехали  ли  мимо  люди,
которых они выслеживают - либо воины, либо купцы. А что им скажет  старший
чабан? Ничего. Осердились тогда воеводские  служители,  велели  одуматься.
Пока, дескать, оставляют его с миром, а в скорости нагрянут  они  сюда  из
Ваду-Рашкулуй со многими саблями, и тогда горе пастухам, да и скоту, да  и
селу, коли не найдут тех проезжих, коих ищут. И  забрали  они  у  старшего
чабана весь сыр из  плетенки,  а  нам  уж  нечего  было  взять  для  ваших
милостей.
     - Запутываются дела, - сказал дед Митря.
     - Не бойся,  распутаем,  -  заверил  атаман  Агапие,  глядя  на  него
горящими глазами.
     - Не знаю, что скажет государь.
     - Государь скажет "добро", - отвечал неугомонный  Агапие.  -  Поведем
его пока к Черным Срубам.
     В том месте, которого  так  стыдился  атаман  Агапие,  под  невысоким
холмом, поросшим молодым лесом, били из земли семь родников.  Семь  черных
срубов  из  обгорелых  дубовых  бревен,  с  желобком  в   сторону   ската,
поднимались на два локтя над родниками; вода на дне  бурлила,  пошевеливая
мелкий песок, и вываливалась в ручеек среди цветов душицы и мяты. Все семь
колодцев стояли в ряд, и солнечные зайчики сверкали в холодной их воде.
     Несколько в стороне  зеленела  лужайка,  расстилавшаяся  позади  ряда
старых елей, когда-то привезенных с гор  и  посаженных  над  родниками  на
помин души семерых сыновей Негри, старейшины рода.
     Там, не мешкая,  сошел  с  коня  на  мягкую  траву  Никоарэ,  за  ним
спешились и остальные. Распустили подпруги и  дали  коням  немного  остыть
перед водопоем. Люди устроили господину своему постель  из  целого  вороха
веток, покрыв их черепками, потом и сами расположились в тени у колодцев.
     Один только Агапие Лэкустэ не расседлал лошадь. Он ласково потянул ее
за уши, погладил по глазам и постоял  в  задумчивости,  держа  лошадь  под
уздцы.
     Потом подошел к спутникам, поклонился Никоарэ и сказал деду Митре:
     - Поеду я, дед, в Негрены за капитаном Козмуцэ. Приведу его нынче  же
вечером, раз он нужен его светлости.
     - Езжай, племянник Агапие, - мягко отвечал дед.
     Агапие тут же вскочил на коня и отъехал.
     Дед Митря оборотился к Никоарэ и покачал головой.
     - До села два часа пути.  Государь,  -  добавил  он  после  короткого
раздумья, - не гневись на молодца нашего за неразумные, путаные его  речи.
Нападет на него такой черный день, он  и  делает  все  в  горячке,  словно
выпил.
     - О чем ты, дед Митря? - удивился Подкова.
     - Да я  про  Агапие.  Прости  его,  государь.  Человек  он  верный  и
достойный, лучше и не  сыщешь  на  всем  свете.  Только  находит  на  него
иногда... Прямо будто русалки его заворожили. Все говорит о своей Серне, о
жене своей, с которой жил пять лет; а ведь ее теперь, по Божьей воле  либо
по человеческой злобе, нет больше среди нас. Да, может, и в  живых  ее  уж
нет. Когда нападает на Агапие помрачение ума, ему чудится,  будто  любимая
его жена рядом  и  беседует  с  ним.  А  случается  это  с  ним,  если  он
растревожится сильно. Уж третий раз находит на него. А потом все как рукой
снимает. Утихнет, бедняга, и застынет в печали.
     Был он в войске  Иона  Водэ  в  Жилиште.  И  после  победы  дали  ему
дозволенье съездить домой на две недели. Они с Серной крепко  любили  друг
друга, будто вчера только повенчались.
     А в те самые дни, когда бились в Жилиште,  случилось  так,  государь,
что Серна не воротилась домой. Может, буря  сбросила  ее  в  овраг,  может
захватил ее польский мазурский отряд либо татарский  загон  [грабительский
татарский отряд] из  Буджака.  Ведь  когда  стоял  государь  с  войском  в
Жилиште, около Фокшан, терзали нас и бури, и польские да татарские отряды.
     Пропала Серна. Искали мы ее - не  нашли  и  ничего  о  ней  более  не
слыхали.
     И вот приезжает Агапие. Видит - мы все оторопели, а когда  рассказали
ему, как и что случилось, - раз только вскрикнул он и повалился наземь.  И
потом пролежал почитай что два месяца в жару без памяти. Пришел он в себя,
а внутри-то все у него болит, будто отведал яду.
     А потом, когда сгиб  Ион  Водэ  и  узнали  люди,  что  разорвали  его
верблюды, помутилось у парня в голове.  Стал  он  рассказывать  о  советах
Серны, за все хвалит ее и радуется. Находит  на  него  такая  придурь.  Не
понимаю только, с чего бы ему нынче захворать? Пройдет.  Больше  суток  не
длится у него эта немочь.
     Исходило сердце жалостью  у  тех,  кто  слушал  рассказ  деда  Митри.
Никоарэ молчал, пристально вглядываясь в серебристое  кипение  родников  в
черных колодцах. И казалось  ему,  будто  чувствует  он  под  своей  рукой
бешеный стук атаманова сердца.
     В это мгновенье он желал одного: увидеть  Агапие,  попросить  у  него
прощения за укоры и поддержать его добрым словом...



                          18. МОЛДАВСКИЕ РЭЗЕШИ

     В десятом часу вечера у Черных  Срубов  неожиданно  появился  капитан
Козмуцэ с двумя негренскими рэзешами. В сумерках смутно видны были леса  и
поля, оставшиеся позади; по высоким облакам, застывшим в небе,  разливался
еле уловимый розоватый отсвет заката, а далеко на востоке чернели  мрачные
тучи, предвещавшие бурю. Но на лужайке у колодцев все было спокойно.
     Рэзешский капитан еще  издалека  подал  знак,  что  едут  к  государю
друзья. Однако товарищи  Подковы  поднялись,  как  было  заведено,  сжимая
рукояти сабель; кони стояли оседланные.
     Люди, известившие  о  своем  приходе,  остановились,  не  доезжая  до
лужайки, и ждали ответа.
     - Пусть спешиваются да идут сюда, - приказал Никоарэ.
     Верхние караульные, дьяк и Лиса, привели  к  срубам,  а  затем  и  на
лужайку негренского капитана, знаменитого наездника.
     То был человек невысокого роста, еще стройный и ловкий,  хотя  ему  и
перевалило за пятьдесят. У него были смелые глаза, густые сросшиеся брови,
короткая черная борода. Коня он оставил около срубов  у  своих  товарищей.
Подошел к лужайке, где дожидался Подкова. Остановился.
     - Я знаю его, - подтвердил дед Митря. - Он наш человек.
     Подкова кивнул головой.
     - Подойди ближе, братец Козмуцэ, - позвал лэкустенский рэзеш.
     Ловкий чернявый всадник торопливо сделал еще несколько шагов и,  сняв
шапку, поклонился. Схватив правую  руку,  которую,  стоя,  протягивал  ему
Никоарэ, он склонил над ней голову.
     - Понял я, светлый государь, - заговорил он мягко и  ласково,  -  что
надо мне поторопиться. Но  наш  друг  Агапие  не  мог  со  мной  приехать.
Заволоклись у него глаза, пока рассказывал он о повелении твоей светлости,
- так в седле и заснул от усталости.
     - Стало быть, кончился его черный  день,  -  пробормотал  дед  Митря,
пристально глядя на Козмуцэ. - Завтра утром проснется с ясными глазами.
     - Да, - тихо проговорил негренский рэзеш. -  Пожелал  я  мира  бедной
душе его и вскочил на коня. Преславный государь, - добавил Козмуцэ, быстро
повернувшись к Никоарэ, - прикажи двинуться в путь. Дожидается тебя у  нас
в Негренах ужин, кров и постель; найдутся у  нас  также  чернила  и  перо,
потребные для той грамоты, которую я отвезу в Могилев.
     - Ну скажи, пожалуйста! Знавал я этого всадника еще  в  дни  княжения
Петру Рареша, - пробормотал дед Петря. - А он уж меня  не  узнает,  видно,
стар я стал.
     - Голос у тебя все тот  же,  капитан  Петря,  -  возразил  негренский
рэзеш.
     - А ты, Козмуцэ, все так же смел.
     - Смел я, капитан Петря, только рядом с желанными сердцу людьми.
     Улыбнулся Подкова.
     - Кого не узнал с первого взгляда, дед Петря, того и через  девяносто
девять дней не узнаешь. Отправимся немедля, дед Петря.
     - Мы во власти божьей и твоей светлости, - отвечал старик.
     - Нет, я сам во власти моих верных товарищей.
     Они тронулись в путь; негренские рэзеши  ехали  впереди,  а  капитану
Козмуцэ дед Петря дал место рядом с собой, позади его  светлости  Никоарэ.
Некоторое время ехали быстро; потом  стали  шагом  взбираться  в  гору  по
опушке леса.
     Напала в тот вечер на деда говорливость, захотелось старое вспомнить.
Он все расспрашивал негренского капитана, а тот отвечал.
     - Помнишь еще, капитан Козмуцэ Негря, княжение Лэпушняну Водэ?
     - А то как же? Помню, как в то княжение  ты,  капитан  Петря,  въехал
верхом на крыльцо постельничего  [боярин,  управлявший  двором  господаря,
ведавший приемами послов] Ванчи,  привез  ему  указ  господаря  и  схватил
боярина за бороду.
     - Бывало такое и при других господарях, - признался  дед.  -  А  что,
Козмуцэ Негря, можешь ты еще держаться стоя на скачущем коне?
     - А то как же? Да только теперь уж мне не до сумасбродства. В молодые
годы, конечно, случалось,  что  встанешь  на  седло  да  и  дотянешься  до
заветного решетчатого окошечка. Княгиням-то больше  по  душе  были  удалые
капитаны, нежели бородатые старики бояре. И пока бояре, покачиваясь, будто
лодки  в  бурю,  спускались  по  ступеням,  капитаны,  забравшись  в  сад,
вскакивали на подоконники княжьих светлиц.  Псы,  бывало,  молчат,  только
мордой о забор  тычутся,  потому  как  у  них  зубы  склеены  просмоленной
тряпкой; верные рабыни сидят по своим  кельям,  злорадно  показывая  кулак
бородачам - что, мол, съели? Да украдкой глядят, как  протягивают  княгини
белые свои руки средь листвы дикого винограда. Иное было время в Яссах,  и
расцветали тогда иные весны.
     - Однако, други мои, - заметил Подкова, поворотив  в  темноте  к  ним
голову, - и тогда, как и ныне были в нашей стране  люди,  не  ведавшие  ни
весны, ни радости.
     - Это мы только теперь видим,  государь,  когда  прошла  молодость  и
любовь, - вкрадчивым голосом сказал капитан Козмуцэ.
     Старик Петря  укоризненно  взглянул  на  него  и  пробормотал  что-то
невнятное. А Никоарэ, повернув лицо против ветра, замети