ражу.  На  пути  к  стольному   городу
предстояло немало остановок: нужно было во-время оповещать села и узнавать
вести от капитана Козмуцэ Негри, шедшего по шляху из Липши к Сучаве, и  от
гетмана Шаха, который поднимался из Нижней  Молдовы  к  Фэлчиу,  Текучу  и
месту слияния Тротуша с Серетом.
     Шестнадцатого ноября гонцы Шаха сообщили,  что  крепость  Бендеры  на
Днестре оставлена немногочисленным турецким  отрядом,  охранявшим  ее.  Не
надеясь на свои силы, турки предпочли убраться подальше; нагромоздили свой
скарб на возы и перешли в пределы Буджака под покровительство хана Демира.
С этой стороны беспокойства не будет: Демир Гирей слово свое  не  нарушит.
Сотни Оплетина быстро движутся по дорогам Галаца и Браилы  и  к  валашским
переходам, перерезая тропы Кашина. Везде уже пронеслась весть  о  прибытии
Иона Никоарэ Водэ. Жители, видя, что не терпят они никакого  урона,  мирно
сидят у своих очагов. По списку, составленному Козмуцэ, начали задерживать
кое-кого из бояр Нижней Молдовы, теперь переправляют их к Шаху, следующему
с основной частью своего войска.
     Около Потырникен, древнего рубежа Ясского края, Никоарэ получил весть
и от капитана Козмуцэ: по словам рэзешей  из  северных  селений,  турки  в
Хотинской крепости проведали о вступлении войск в молдавские  пределы,  и,
как водится у турок, баш-булук-баш запер тяжелыми засовами железные ворота
крепости и ждет. Вдоль всего Липшевского шляха поднимаются молодые  селяне
и просятся на государеву службу.
     Всюду пронеслась весть о призыве государя Никоарэ изловить и передать
в руки новой власти вероломных бояр, продавших Иона Водэ.  А  те,  кто  не
виновен в грабежах и притеснениях, на кого народ не жалуется, пусть ничего
не страшатся. И пусть еще селяне  ловят  и  передают  в  руки  государевых
ратников турецких сборщиков, разъезжающих по всему краю за данью,  всякими
поборами и дарами.
     Пусть выбирают в селениях старост из людей, побывавших с Ионом Водэ в
Нижней Молдове в лето тысяча пятьсот семьдесят четвертое.
     Желающие вступить в войско его светлости Никоарэ пусть  добудут  себе
доброго коня, зимнюю одежду да захватят харч на десять дней. Иначе капитан
Козмуцэ не примет их.  И  да  будет  всем  известно,  что  это  не  войско
грабителей: воспрещено мирных людей обижать, грабить и убивать. Кто желает
вступить в войско его светлости Никоарэ, непременно дает клятву, что будет
соблюдать эти заветы.
     Пришли  вести  и  от  есаула  Елисея  Покотило  относительно   поимки
предателей бояр и успокоения жителей.
     Как-то раз Доминте Гырбову по своей воле дерзнул выступить в сельской
церкви с разъяснительным словом и робко высказал свое суждение о звезде  с
огненным опахалом и скудном  разуме  тех,  кто  полагает,  что  начинается
светопреставление. Нет, мир как стоял, так и стоять будет.  Приходит  лишь
конец притеснителям; вот только справят в церквах  поминальные  службы  по
усопшему Иону Водэ, - в Яссах откроется суд его светлости Никоарэ.  Такого
же мнения, оказывается, держался и батяня его Некита, великий мудрец.
     В тот же воскресный день Елисей Покотило переходил со своими  сотнями
Серет возле  Скеи,  спеша  к  Тазлэу.  Алекса  Тотырнак  с  сотней  сабель
направлялся берегом Серета к Бакэу - запереть ойтузский горный перевал.
     Младыш Александру заявил есаулу Елисею, что ему надобно отлучиться на
один день, побывать по важному делу в некоем селении у берегов Молдовы.
     - А до моего возвращения, есаул, пусть люди отдохнут на привале.
     Елисей спокойно и мягко ответил:
     - Не можем мы, твоя милость  Александру,  ослушаться  его  светлости.
Через пять дней должны мы быть в Яссах. Часть людей  с  лучшими  сотниками
останется в окрестностях следить за порядком. А мы с двумя сотнями вступим
в Яссы, чтобы утвердить новые порядки по воле государя.
     Александру возбужденно отвечал:
     - Не может того быть, чтоб я не поехал, есаул, куда мне надо.
     - Без позволения?
     - Я сам отвечу перед государем.
     - Раз нам дано повеление, не смей его преступать!
     Александру кинул на старика гневный взгляд. Дед Елисей понял,  что  в
этом гневе, как молния в  грозовой  туче,  таится  большая  опасность.  Он
промолчал.
     - Все равно поеду! - крикнул Александру.
     Есаул вздохнул. Он мог бы распорядиться задержать Александру,  однако
не сделал этого.  Как  предупреждал  его  Никоарэ,  в  горячке  желания  и
запальчивости Младыш себя не помнил.
     Александру дал знак двум ближним всадникам и бросил сквозь зубы:
     - За мной!
     Воины ждали распоряжения есаула.
     - Езжайте, - тихо проговорил тот, а глазами добавил,  чтобы  поскорее
вернулись.
     Они кивнули в знак того, что  поняли,  и  заспешили  вслед  за  своим
капитаном. Но безумец не обращал на них больше внимания. Он  уже  забыл  о
них.
     Долго скакали они за Александру; когда он придерживал коня,  ехали  и
они шагом, когда снова начиналась бурная скачка, - скакали и они.
     Одним из двух всадников был Доминте Гырбову, который  оказался  таким
разговорчивым в церкви  селения  Скеи.  Второй  был  хмурый  и  молчаливый
человек, некий Митря Богза, бывший чабан.
     То погоняя, то придерживая коней, проводили они Младыша  до  поворота
дороги, где справа начинался старый лес. И тут  вдруг  капитан  Александру
осадил скакуна, подняв его на дыбы, потом, точно  саранча,  скакнул  через
шлях и помчался по лесной тропинке под закатными лучами солнца.
     Богза остановился, за ним и Доминте.
     - Куда это он мчится? - удивился чабан.
     - Чорт его знает, - пробормотал младший Гырбову. Богза ухмыльнулся.
     - Ну, уж мы не отважимся следовать за его милостью, а то  как  бы  не
попасть в беду. Глядишь, опоздаем и отстанем от сотни.
     - Поворотим-ка живо коней, - сказал Доминте, - и доложим  есаулу.  Не
то разгневается батяня Некита и кулаком поучит меня.



                       34. В СТОЛЬНОМ ГОРОДЕ МОЛДОВЫ

     В четверг двадцать второго ноября, находясь вблизи Скулен  на  Пруте,
Подкова получил весть от гетмана Шаха, что Петру Хромого нет в Яссах.  Вот
уже две недели, как он оставил стольный град и  переправился  через  Дунай
возле Исакчеи, намереваясь одарить беев в  дунайских  крепостях,  а  затем
следовать далее, в Стамбул. Турецкая  стража  сопровождала  его  до  брода
Облучицы, а оттуда не спеша идет обратно. В Яссы она еще не могла поспеть.
Хорошо бы незамедлительно захватить город.
     В тот же день, двадцать второго  ноября,  Никоарэ  Подкова  к  вечеру
перешел Прут, а в пятницу двадцать третьего  ноября  его  передовой  отряд
быстро поднялся в гору к Поприканам.
     По татарскому шляху через Рэдукэнен спешил и гетман Шах, держа путь к
холму Чирик.
     Из Поприкан Никоарэ во главе двенадцати сотен, отделившись  от  Петри
Гынжа, пошел в обход мимо Копоуского леса по долине Пэкурара, оставив  две
сотни в Галате.
     Продолжая кружный путь через Мирославу, он вышел в долину  Бахлуя,  а
затем к плотине пруда в Фрумоасе. Захватив все высоты и  пути  со  стороны
Бучума, он оставил стражу в монастыре, находившемся около пруда, и обложил
господарский двор со стороны долины. Шах шел со стороны Чирика, дед  Петря
- от горы Копоу. Войсковые телеги закрывали все входы в город.
     Когда первая сотня подобралась в пешем строю со стороны пруда к малым
воротам  господарского  двора,  около  помещений   господарских   сейманов
[стража], со всех сторон поспешили к ней на помощь горожане с  лестницами,
топорами и кирками. Подбадривая друг друга, они  принялись  рубить  ворота
топорами и расширять кирками трещины в стенах.
     На горе у больших ворот, выходивших к храму святого Николая, раздался
грохот. Подкова, наблюдая за всем с пустыря у Фрумоасы, догадался, что дед
Петря подошел к воротам крепости и начал обстреливать из пищалей башню над
входом в часовню, на которой обычно толпилась стража.
     Солнце стояло высоко в ясном небе, показывая лишь час  пополудни.  На
южной окраине города,  в  низине  Карвасара,  где  был  караван-сарай  для
турецких купцов, поднялся великий шум; с колокольни церкви Святой  Пятницы
ударили в набат, и большой колокол зловеще гудел; где-то в той же  стороне
начался пожар, к небу поднимался  столб  густого  дыма,  легкое  дуновение
теплого ветерка относило его к северной  возвышенной  части  города.  Этот
теплый  ветерок,  по  мысли  Никоарэ,  предвещал,   что   хорошая   погода
установилась надолго.
     Справа вдоль стен монастыря Фрумоаса  скакали  запорожские  всадники,
посланцы  Шаха,  с  вестью  о  его   приближении.   Первый   всадник   вез
простоволосую бабенку, посадив ее на  коня  впереди  себя  -  сия  веселая
путеводительница  направляла  ратников  по  тропинкам,  известным   только
местным жителям.
     В это время его высокопреосвященство митрополит Анастасий,  запершись
с великой  поспешностью  и  страхом  в  стенах  монастыря  святого  Саввы,
дожидался от своих верных слуг вестей,  чтобы  решить,  как  ему  надлежит
поступать. Один за другим  прибегали  к  покоям  настоятеля  попы,  иноки,
дьяконы и сопели у дверей, дожидаясь приема. А игумен Макарий все ходил  в
соседней комнате и жалобно стонал, точно у него болели зубы.
     - Преосвященнейший владыко! - тонким голосом  возопил  второй  дьякон
митрополита Кристя Сырбу, преклоняя колени у порога. - Такого  войска  еще
не видел наш город. Улицы полны конными ратниками.
     - Ваше высокопреосвященство, - оглушительно пробасил в испуге  первый
дьякон Ананий Бырля, - одно нам спасение: идти на  поклон,  да  как  можно
скорее.
     - Отчего же, Ананий? - улыбаясь, спросил его высокопреосвященство.
     - Сперва воины капитана Петри  уложили  из  пищалей  много  дарабанов
[пехотинцев] и немцев, так что двое воронами  свалились  с  колокольни,  а
потом внизу пошли на господарских ратников  пешие  воины  Подковы;  и  как
обнажили они сабли, да как принялись рубить  наших,  те  сразу  закричали:
"Сдаемся! Припадаем к стопам его светлости Никоарэ. Пусть простит он нас и
отпустит куда глаза глядят, а не то пусть смилуется  и  принимает  нас  на
жалованье".
     -  Нечего  сказать,  хороши  воины!  -  усмехнулся  митрополит.  -  А
господарю Петру Хромому как раз тут и загорелось отправиться в  туретчину,
оставив страну на произвол судьбы. Да падут же на его главу  проклятия  за
грабежи и пожары.
     Преклонил колени перед его высокопреосвященством и благочинный  храма
Святой Пятницы поп Кирикэ.
     - Не стоит хулить понапрасну, владыко, - подал он голос,  -  вот  уже
час, как глашатаи во  всех  частях  города  оповещают,  что  государь  Ион
Никоарэ пришел в страну без злобы и никому-де не будет от его воинства  ни
притеснения, ни  увечий,  ни  ограбления.  Да  убоятся  лишь  басурмане  в
Карвасаре - тех живо окоротят, и мигнуть не успеешь.
     - Так оповещают глашатаи? - удивился отец митрополит.
     - Так, высокопреосвященный владыко,  вот  тебе  крест,  как  на  духу
говорю. А еще кричат глашатаи, что государь идет с молдавским войском и  с
помощью христианских братьев. И учинит он суд в стольном граде.
     - Какой суд?
     - Будет судить сильных мира сего, владыко.
     - Дерзает сей князек судить их заместо Господа Бога?
     - Дерзает, владыко, и ничего с  ним  не  поделаешь.  Весь  город  наш
заполнили ратники, и еще идут и идут войска со всех  сторон.  А  по  мосту
через Пэкурар и со стороны Сэрэрии  и  Чирика  спешат  телеги.  Шум,  гам,
грохот. Невдомек мне, владыко, отчего так радуется чернь.
     - Пришло и ей время потешиться, - в третий раз улыбнулся митрополит.
     Оба  дьякона  -  один  тщедушный  и  белокурый,  другой   толстый   и
черноволосый - да седобородый поп Кирикэ, с глазами навыкате  -  поднялись
и, опустив головы, выслушали повеление митрополита.
     - Повелеваю звонить в  колокола  во  всех  монастырях  и  церквах,  -
постановил  он.  -  И  пусть   архиерей   Геронтий   встретит   победителя
хлебом-солью. Посмотрю, хорошо ли будет принято подношение, может,  и  сам
потружусь, схожу во дворец, дабы укротить льва и барса.
     Сейчас же затрезвонили колокола в церкви святого  Николая-богатого  -
господарского  храма,  построенного  во  дворе  монастыря  святого  Саввы.
Зазвонили колокола церкви Святой Пятницы,  святого  Данка  и  всех  прочих
церквей и монастырей до самой Голии в конце города.
     Архиерей Геронтий, наместник митрополита,  шествуя  во  главе  целого
сонма священников и монахов, несших иконы и  зажженные  свечи,  прибыл  ко
дворцу поклониться новому господарю и, опустившись на колени,  поднес  ему
на блюде хлеб-соль.
     Сановников и воевод господаря  Петру  Хромого  как  не  бывало.  Иные
попрятались на окраине города, иным удалось прорваться  к  лесам  Пэуна  и
Репеди.
     Сложив оружие, капитаны дворцовой стражи просили у  нового  господаря
милости и дозволения вступить под его высокую руку,  обещая  притащить  за
шиворот и бросить к ногам славного господаря Никоарэ  сановных  бояр,  чье
тайное местопребывание было им ведомо.
     Пока десять сотен ратников с Острова молдаван располагались во дворце
и в монастыре Фрумоаса, запорожцы Шаха не спеша проходили по  городу;  они
шли с песнями и горячили коней. За каждой сотней следовали крытые  телеги.
Шах поворотил к господарскому дворцу, но  дорогу  ему  преградило  великое
скопище дворян, монахов и народу. Он  пробился  на  коне  сквозь  толпу  и
спешился у главного дворцового входа, что вел в тронную залу. А стража меж
тем, обнажив сабли, оставалась на конях. Ион  Никоарэ  Водэ  спустился  по
ступенькам  крыльца  и  распростер  объятия.  Оба   гетмана   обнялись   и
облобызались. Потом под громкие радостные крики народа вошли во  дворец  и
повели совет меж собой.
     Пришла весть от митрополита Анастасия, что  его  высокопреосвященство
готов покорно склониться перед государем  и  совершить  его  помазание  на
царство либо  на  следующий  день  -  в  субботу,  либо  послезавтра  -  в
воскресенье, как соизволит повелеть  славный  государь  и  как  ему  будет
угодно.
     Его  высокопреосвященство  предстал  перед  Никоарэ,  сгорбившись,  в
черной мантии и клобуке; благословляя теснившуюся у дворца толпу, он  тихо
взобрался по ступеням крыльца; стража пропустила его к государю. Никто  не
ведал, о чем вели они разговор. Выйдя из большой дворцовой  залы,  владыка
взирал примиренно и радостно. Он протиснулся к балкону, возвышавшемуся над
площадью; вторично осенил толпившихся людей крестным знамением,  судорожно
проглотил слюну и, прежде чем заговорить, дернул головой справа налево.
     -  Государю  нашему   многая   лета!   -   провозгласил   с   балкона
высокопреосвященный Анастасий. - Его  светлость  повелевает  отслужить  во
всех церквах заупокойную обедню в воскресный день двадцать пятого ноября в
поминовение души усопшего Иона Водэ, старшего брата государя. И  собраться
тогда по божьим храмам православному люду, а  что  касается  помазания  на
царство, то государь решит особо - занят он  пока  неотложными  делами.  И
пусть  народ  знает,  что  государь  не  пришел   на   княжение   милостью
измаильтянских язычников, а силой  своего  меча  и  христианского  войска.
Принес он народу надежду - вольно жить, как живали деды в старину.
     Ревущими волнами  восторженных  воплей  и  громовых  ликующих  криков
ответила площадь на эти слова - такого еще не бывало при воцарении князей.
     Митрополит  Анастасий,  крепкий  черноволосый  старик,  бровастый,  с
белыми зубами, выпрямился и, внимательно вслушиваясь в  сии  оглушительные
звуки, силился определить, радостны ли они, от сердца ли идет буря голосов
и гиканий. Давно уж не видел владыка народ иначе как в окружении  турецких
чаушей в чалмах. И всегда у народа,  да  и  у  самого  митрополита  сердце
томилось сомнением и страхом.
     Владыка Анастасий прибавил:
     - Государь повелевает торговым и ремесленным  людям  снять  ставни  в
своих лавках и выставить товар. Нитки единой ни у кого не убудет. Другом и
отцом народа пришел Ион Никоарэ Водэ.
     И снова разразилась  буря  голосов.  Быстро  собравшиеся  на  балконе
клирошане запели высокими голосами:

                    Свят, свят, свят Господь Саваоф,
                    Исполнь небо и земля славы твоея...

     Когда кончилось пение, его высокопреосвященство митрополит  Анастасий
призвал народ прийти ко всенощной, как только зазвонят  колокола  во  всех
храмах города. Все должны вести себя тихо  и  чинно,  чтобы  не  причинить
государю беспокойства.
     Однако после всенощной у господарского дворца собрались  простолюдины
с факелами. Натолкнувшись на  конную  стражу,  застывшую  у  входа,  толпа
отхлынула, повернула к храму Святой Пятницы и запрудила улицу у Карвасары.
Поднялся гам, крики возмущения против купцов-басурман.
     Подъехали шесть конных стражей и призвали людей разойтись; по приказу
государя Никоарэ измаильтянские торгаши схвачены и отведены в темницу, что
устроена в  подземелье  под  наворотной  дворцовой  башней.  Но  чернь  не
унималась. Водоносы подняли  свои  коромысла,  призывая  намять  бока  его
милости Симе Гьорцу, великому армашу господаря Петру Хромого. Кричали, что
схоронился он среди бочек с вином в погребе  собственного  дома,  рядом  с
Божьим храмом.
     Слова эти вконец распалили народ.  Шахын,  староста  цеха  водоносов,
влез на лестницу-стремянку, которую крепко держали люди, и закричал:
     - Люди добрые, пришло теперь бедному люду время отплатить Симе Гьорцу
за притеснения. Пожалуемся на проклятого лихоимца государю Никоарэ.
     - Жаловаться,  жаловаться  государю!  -  поддержали  старосту  Шахына
пожилые горожане, его сверстники.
     - Нет, нечего мешкать! Прикончим лиходея! - кричали люди  помоложе  и
женщины.
     Забурлило, заревело море  людское,  послышались  гневные  возгласы  и
крики.
     Тогда  около  церкви  показался  на  коне  дед  Петря  Гынж,   спешно
призванный стражей. Он был окружен  конными  копейщиками.  Забил  барабан,
требуя тишины.
     С трудом угомонились люди.
     - Чего вы желаете, добрые люди? -  громким  голосом  спросил  капитан
Петря.
     Но добрые люди пока еще и сами не знали, чего они желают.  Разве  что
кричать всем вместе.
     Опять затрещал барабан.
     - Пусть говорит тот, что на лестнице, - приказал  дед.  -  Сколько  я
понимаю, он ваш человек.
     - Верно, наш, - подтвердили одни.
     - Не наш он! Нет! - завопили другие.
     В третий раз загремел барабан. Конники с Острова  молдаван  наклонили
копья.
     - Я ничей, - крикнул с лестницы Шахын, - я божий  человек,  детинушка
скудный и беззаступный, и прошу его милость капитана Петрю судить по нашей
жалобе великого армаша Гьорца. А то пусть отдаст его нам  в  руки  -  сами
рассудим.
     Настало молчание, затишье после первого порыва бури.
     - На что жалуетесь? Какие обиды держите на великого армаша? - спросил
капитан Петря.
     - Хе-хе... Столько их у  нас,  этих  жалоб  да  обид!  -  ухмыльнулся
староста Шахын, теребя бороду и седеющие усы.
     Тут раздался визгливый и гневный крик - кто-то прорывался вперед; при
свете факелов перед капитаном Петрей  предстала  еще  молодая  цыганка  со
вплетенными в косы серебряными монетами, свисавшими около ушей.
     - Трандафира! - передавали друг другу мужчины и женщины в толпе.
     - Да, вот она я, Трандафира, - закричала цыганка и, рванув  на  груди
рубашку, обнажила груди. Левая грудь была черная, изуродованная. -  Ой!  -
завопила она. - Глядите, капитаны  и  воеводы,  как  измывается  над  нами
великий армаш. - И, задыхаясь, запела страшную песнь:

                       Гьорц нас крючьями терзает,
                       В адском пламени сжигает,
                                        Сима Гьорц!

     - Где Сима Гьорц? - гневно спросил капитан Петря.
     - Прячется в своем дворце, у церкви,  -  отвечал  староста  Шахын.  -
Слуги его сказывают - схоронился в погребе