в Кяжны  я  и  раньше
говорил - еще когда княжил Ион Водэ, милостивый к бедному  люду.  Да,  еще
тогда я говорил, чтоб их всех прирезали.
     Вошел Шах со своим есаулом Мирчо  Поповским,  затем  капитаны  Агапие
Лэкустэ и Алекса Лиса, армаш Петря, логофет Раду, а  последним,  торопливо
шагая, вошел капитан Козмуцэ Негря, прибывший лишь в полночь. Он шагнул  к
господареву креслу и, склонившись, приник на мгновение лбом к правой  руке
Никоарэ. В глазах у Козмуцэ  помутилось,  сердце  сильно  стучало  -  ведь
только что узнал он, какое горе постигло его господина; эту весть он сразу
услышал,  едва  сошел  с  коня.  Но  все  остальные   соратники   Никоарэ,
опечаленные горестным возвращением Младыша, сейчас были  спокойны,  и  сам
господарь, казалось, сбросил с плеч своих тяжкое бремя своего несчастья.
     Когда Никоарэ подал знак Копью говорить, служитель дед Арвинте, как и
полагалось, оставил тайный совет.
     Гонец Григория Оплетина стал неспешно рассказывать низким  голосом  о
появлении пыркэлаба Иримии.
     В те краткие минуты, пока длился рассказ, Никоарэ почудилось, что  он
погружается в какую-то  глубокую  и  благотворную  тьму.  Проснувшись,  он
подумал, что спал долго.  Но  гонец  еще  рассказывал.  Собравшиеся  жадно
внимали ему.
     Когда все стало ясно, Никоарэ велел Константину Шаху  высказать  свое
суждение.
     - Мыслю так, - заговорил гетман, - послать Григорию  Оплетину  весть,
чтоб следовал за пыркэлабом, не показываясь ему и не ввязываясь  в  драку.
Пусть продвижение его, подобно смутной тревоге,  подстегнет  пыркэлаба.  И
пусть в Бырландском крае стоят наготове мои запорожцы, а со стороны Серета
ратники твоей светлости с Острова молодован; и те и другие двинутся по тем
дорогам, куда мы их, по обстоятельствам глядя, направим. Только чтобы путь
Иримиева войска не изменился. Пусть наши отряды теснят его и гонят вперед,
как загонщики сбивают дичь к охотничьим засадам.
     - Доброе слово и добрая мысль,  -  согласился  Никоарэ.  -  Все  надо
рассчитать так, чтобы нам тут успеть  подготовиться.  Хорошо  бы  побывать
завтра за горой Пэун и ознакомиться с местностью, своими  глазами  увидеть
здешние поляны, леса и овраги. А после нас пусть знакомятся и капитаны,  и
есаулы с отобранными  своими  людьми.  Так  вот,  други  мои,  -  заключил
Никоарэ, - коли  случай  захочет,  то  может  нам  выпасть  столь  большая
радость, что ее не омрачит и самая черная беда.
     До утра еще оставалось пять часов...
     "Изнемог он телом и устал душою", - вздохнув, подумал Раду.
     Наутро Копье, пробираясь верхом среди виноградников,  снова  поднялся
на гору Пэун и спустился по другому ее  склону  к  томештским  рэзешам.  В
ветвях  старых  дубов,  под  которыми  он  ехал,   тихо   шептал,   крепко
подружившийся с краем, южный ветерок.
     "Вот и это тоже чудо, - думал  всадник,  -  такое  же  знамение,  как
чудесная хвостатая звезда. Никак не хочет прилетать к нам северный  ветер.
Ясное дело - сперва должны мы закончить работу в Яссах, а потом уж..."
     Пусть зима, мне хоть бы что.
     Насвистывая  молодецкую  песню,  Копье  пересекал  пустынные  поляны.
Копыта коня шуршали по сухой, опавшей листве.
     Ехал он старой охотничьей тропой, что вилась в окрестностях стольного
города, под боком у Петру Водэ Хромого; не раз езживал по ней Копье искать
убежища и приюта у своих друзей, скрывавших его в  Томешатской  общине.  А
нынче,  под  крылом  господаря  Никоарэ,  прежний  разбойник  иною   силой
исполнился, иное стало сердце у него.
     Около часу ехал он шагом по  склону  горы  и  добрался,  наконец,  до
землянок, вырытых у подножья ее под обрывом.  Над  этой  желтой  глинистой
кручей, как стреха, навис темный лес.
     Копье спешился у девятой землянки, отвел коня  под  ветхий  камышовый
навес; когда он подошел к землянке, у порога пес, завиляв хвостом,  лизнул
ему руку, а в открытой двери уже дожидался гостя добрый его  приятель  кум
Тимофте.
     - Кум Некулай, - весело крикнул Тимофте, потряхивая седыми кудрями, и
широкая улыбка обнажила единственный его зуб, белевший  в  черном  провале
рта. - А ведь я уж считал тебя погибшим! Привел господь  свидеться.  Нынче
ночью приснился ты бабке Маранде.  Она  и  на  бобах  гадала,  вышло,  что
приедешь ты из дальнего места.
     - Верно, что из дальнего, батяня  Тимофте,  из  самого  господарского
двора в Яссах.
     - Вот как? - удивился Тимофте. - То тебя недруги ловили, а теперь  ты
их ловить будешь. Добро! Заходи, усаживайся на припечье - на  лавке  лежит
моя бабка Маранда; с тоски расхворалась бедняга.  Пойду  дам  коню  твоему
ячменя и сейчас же ворочусь.
     Тимофте вышел. Бабка Маранда, стеная, завозилась на лавке.
     - Что с тобой, бабка Маранда? Какая хворь  с  тобой  приключилась?  -
мягко спросил господарев посланец.
     - Эко горе мое горюшко, кум Некулай, - простонала бабка,  поворачивая
к нему увядшее лицо. - Трех сынов родила, - старший, сам знаешь, на  войне
сгиб в Нижней Молдове, а двое младших тому уж полтора года ушли  в  лесную
братию, в коей и ты побывал, - молодецкие дела вершить да творить напасти.
А нынче слух идет, будто стала у господаря крепкая власть и не  милует  он
тех, кто чинит пакостные дела. Сгинут сыны мои, кум Некулай. Висеть им  на
перекладине с петлей на шее. Горе одиноким денечкам нашим. С той поры, как
ты отошел от нас поближе к горам, совсем мы оскудели. А  как  ушли  в  лес
сыны наши, бросили мы со стариком хату в селе  и  поселились  в  этой  вот
землянке, у виноградника. Хоть изредка взглянуть на  сынов...  Живем  тут,
как дикие звери, а уж коли остаться без сынов, так на что нам и жизнь?
     - Кэлин и Флоря в леса ушли?
     - Ушли, кум Некулай. Может, и встретишь их - они  разок-то  в  неделю
заглядывают сюда, -  посоветуй  им  воротиться  на  законный  путь.  Авось
найдется для них кусок хлеба в княжение Иона Никоарэ Водэ.
     - Бросила бы ты, бабка Маранда, лясы точить, - сердито  проговорил  с
порога старик. - Вишь совсем задохнулась. Закрой-ка лучше глаза да слушай.
Вот оно житье-то наше, кум Некулай, - тихо произнес Тимофте. - Тяжко  нам,
и старуха моя недолго протянет. А не станет ее, так и не знаю уж как быть.
Разве что к волкам в Боросештский лес уйти.
     - В том лесу есть скит, старик, - пропищала бабка. - Ступай в монахи,
служи по мне панихиды, замаливай мои грехи.
     Копье досадливо кашлянул и сплюнул в золу очага, как  в  те  времена,
когда он скитальцем находил пристанище в этой землянке.
     - Слушай, кум, и ты послушай, кума, -  проговорил  он  своим  звучным
голосом. - Ежели заглянут сюда сыны ваши...
     - Сей же ночью, - подтвердила бабка Маранда.
     - Коли заглянут ночью Кэлин и Флоря, так  я  бы  научил  их,  как  им
искупить вину свою. Я не ради них приехал,  но  вижу,  и  они  могут  быть
помощниками в том деле, на которое я хочу батяню Тимофте позвать.
     Бабка проговорила жалобно:
     - Нет, ты им присоветуй, присоветуй, кум Некулай. Прибавилось бы  мне
тогда жизни, и увидела бы я еще одну весну.
     - Да замолчи же ты, старуха, закрой глаза, подремли, - заохал дед.  -
Коли придут сыновья, посоветует он  им,  и  все  тут.  А  не  придут,  мне
посоветует - это все едино. Не забывай свое слово,  кум!  И  поведай,  что
делается при  господаревом  дворе.  Слыхать,  гнев  там  господень?  Арап,
сказывают, даже умаялся от такого избиения. Рубит головы боярские?
     - А чьи же?
     - Может, он отрубит голову и чаушу Дрэгичу, нашему гонителю?
     - Чего же не отрубить? Пожалуйтесь государю - и готово.
     - Неужто? Смотри-ка ты! Мир переменился. Слышь,  бабка  Маранда?  Аль
уснула?
     - Сплю... Уснул бы тот Дрэгич вечным сном.
     Копье снова кашлянул и плюнул в горячую золу, потом сказал:
     - Слушайте,  кумы.  В  господаревом  дворце  идет  суд  над  боярами,
продавшими государя Иона Водэ.
     Бабка прошептала:
     - Перевелось бы все их племя!..
     - Рубит им Измаил-палач топором головы, даже  притомился.  И  рука  у
него ослабла. Так что вышло повеление от нового дворецкого Митри  Лэкустэ:
прибавить Арапу еще добрый кусок мяса на день.
     - И рубит он боярам головы всем подряд? Ну и диво!
     - Рубит, как суд постановил, батяня Тимофте.
     - Виданное ли дело! Так и  знайте  -  все  от  того,  что  показалось
хвостатая звезда.
     Бабка снова пропищала:
     - Звезда с хвостом, а государь с мечом. Лишь  бы  не  порубили  сынов
наших.
     - Бабка, - возмутился дед, - замолчи лучше, а не то рот заткну.
     - Очень я тебя испугалась! Так не забудь, кум Некулай, своего слова.
     И тогда в великой тайне поведал Копье, зачем он приехал к ним.
     Расставшись со стариками и пообещав воротиться ночью, он сел на  коня
и отправился в Горуны искать сватов и кумовьев, людей достойных и надежных
для того дела, которое он замыслил.



                      38. ТАМ, В УСАДЬБЕ ЗАБРОШЕННОЙ...

                        Там, в усадьбе заброшенной
                        Под пеплом в девять слоев,
                        Под прахом пожарищ,
                        Ветрами развеянных,
                        Ты ищи следы
                        Стародавней беды,
                        До самого сердца земли дойди,
                        Бесценный камень найди там внизу -
                        Застывшую слезу
                        В давнюю пору пролитую...

     Несколько дней спустя, девятнадцатого декабря, незадолго до рассвета,
поблизости от того места, где побывал Копье, на пути к  Томештской  общине
послышалось какое-то гудение - похоже было, что роятся  пчелы.  Но  стояла
глубокая осень, колоды были попрятаны в омшанники, а пчелы пробуждаются  и
свадьбы  справляют  лишь  в  лучах  вешнего  солнца.   То   было   гуденье
человеческих  голосов:  по  уединенным  тропинкам  среди  лесов  и  холмов
торопливо пробиралось  большое  скопище  ратников,  войско  того  негодяя,
который носил имя  пыркэлаб  Иримия  и  приобрел  позорную  известность  в
княжение Иона Водэ.
     Во главе турецких конников и сборного молдавского войска двигался сам
Иримия, а проводниками ему служили местные жители; с ним также отряд  бояр
и боярских детей. Известно, что молдавские бояре и боярские  дети  большие
охотники до потасовок и схваток. Любят они погарцевать на коне, похваляясь
дорогим  убранством.  Они  заранее  радовались,   что   нежданно-негаданно
захватят господарев двор и стольный  город  и  разобьют  двенадцать  сотен
ратников гетмана Подковы, пусть он хоть двенадцать раз Подкова и гетман!
     Да будь у него хоть двадцать сотен, хоть тридцать - все  одно!  Да  и
какие там сотни! Где Подкове их взять, коли его разбойники разъехались  по
волостям грабить? Не успеют воины Подковы  глаза  продрать,  как  бояре  и
наврапы, подобравшись втихомолку, кинутся и захватят господарский  двор  и
Карвасару, окружат монастыри и крепко запрут выходы  оттуда.  Глядишь,  до
полдня еще далеко, а власть уж перешла в руки боярства, и уже мчатся гонцы
к Петру Хромому и зовут его - пусть немедля жалует господарем  в  стольный
город, захватив с собою турецкие отряды, кои он получил от беев  дунайских
крепостей.
     Гомон и гул, подобный пчелиному жужжанию, усиливались с каждым часом:
среди ратников пыркэлаба шли недоуменные разговоры по поводу замеченных  в
небе перемен, предвещавших поражение и бегство неприятеля. Вот уже  третью
ночь все бледнее становился огненный  меч  кометы,  словно  он  задернулся
прозрачным золотым покрывалом. Уже занималась заря, и при  свете  ее  было
видно, как летят к  тому  золотому  покрывалу  стаи  диких  уток  с  озера
Кристешты, что лежит у самого впадения реки Жижии в Прут.
     Отдохнув на привале, пыркэлаб сел на коня,  намереваясь  подняться  с
наврапами и боярами на гору Пэун. Ионицэ Зберю младшего и Костэкела  Турку
он отослал к пешему войску с приказом осторожно двигаться низиной к  пруду
монастыря Фрумоаса, находившегося около самого господарского дворца.
     Пусть нагрянет туда чернь, вооруженная  вилами,  топорами,  косами  и
палицами. А как двинется этот сброд, пусть гонцы возвращаются и следуют за
его милостью Иримией.
     Пыркэлаб носил кушму с султаном из белых перьев, свисавших надо лбом.
Он был еще в полной силе и хорошо держался в седле, хоть ему шел пятьдесят
третий год. Чуб и борода были у него еще черные как смоль, глаза сверкали.
     Справа и слева от Иримии  ехали  кравчий  Могилэ  и  казначей  Журжа,
тучные бояре, неуклюжие, как мешки,  набитые  зерном.  Поднимаясь  в  гору
верхом, они дышали так же часто и тяжело, как их кони.
     - Не лезли бы с одышкой своей на войну!  -  пробормотал  сквозь  зубы
пыркэлаб и, ударив коня, поскакал вперед. Крестьяне-проводники, только что
нанятые  в  Томештах,  поспешили  за  "его   светлостью",   погнав   своих
низкорослых, но крепких коней. Придержав на  миг  скакуна,  боярин  Иримия
спросил:
     - А где тут сыны старика?
     - Вот мы, твоя светлость, Кэлин и Флоря, воротившиеся из лесу к своим
старикам.
     - И хорошо вы знаете тропы?
     - Не хуже диких коз, - ухмыльнулся Флоря.
     - Добро. Боярам дан приказ выйти к Томороагэ, как называет  то  место
лесник Брудя. Ведите и меня сначала туда. А ты кто  такой?  -  спросил  он
человека в громадной  мохнатой  бараньей  шапке,  со  свинцовым  кистенем,
высевшим у него на запястье правой руки. Сей взъерошенный  муж  скакал  на
пегой коняшке, которая нетерпеливо грызла удила.
     - А вы кто такие? - прибавил пыркэлаб, обратясь к отряду  верхоконных
крестьян.
     - Мы - стража твоей светлости и ведем тебя, куда ты  сам  пожелал,  -
ответил всадник, ехавший на пегой коняшке. - Их  милости  Васкан  и  Динга
наняли нас. Мы тебя живо выведем к господарскому дворцу. Да мы  не  только
все места знаем, мы и в схватках горазды, боярин. Стреляные воробьи.
     - Как тебя зовут?
     - Копье. Небось слыхал, твоя светлость, обо мне?
     - Тот самый Копье, которого армаш Гьорц собирался вздернуть?
     - Тот самый, твоя светлость.
     - Ну, сейчас ты все можешь искупить, Копье.  Будешь  не  хуже  людей,
приму тебя на господареву службу.
     - Верно, твоя светлость. А остальные - тоже наши  люди,  все  как  на
подбор.
     - Ладно. Не будем мешкать, а то уж день разгорается.
     - Через  полчаса  будем  там,  где  надобно  твоей  светлости.  А  не
прикажешь кому-нибудь из нас поскакать и свернуть остальных  бояр  на  эту
тропку?
     - Ладно. Спосылай за ними. А мы поднимемся, чтобы раньше их поспеть к
Томороагэ.
     Двое всадников повернули назад. Прочие поехали с пыркэлабом дальше.
     Посланные всадники повели боярские отряды вниз.  Затем  объяснили  их
милостям капитанам отрядов Турче и Тудорану, какая дорога лучше.
     - Правей держите, правей, - советовали они, - и поспешайте, а  то  уж
день настает.
     А как только ободняло, - грозно заревел турий рог, громыхнули пищали,
из виноградников выскочили с громкими криками ратники Никоарэ, вращая  над
головами саблями, бросились на пешее войско Иримии,  шедшее  в  низине,  и
рассеяли его. Натиск их был словно прорвавшийся поток. В воздухе понеслись
вопли   отчаяния,   предсмертные   крики,   заставившие   боярский   отряд
остановиться и повернуть  вспять.  Турча  и  Тудоран  спешно  отправили  к
пыркэлабу двух проводников, а сами двинули свои отряды в бой.
     Как говорится в повести о  великом  воителе  Александре  Македонском,
ратники Никоарэ, наводнившие  низину,  рубили  неприятельское  войско  "со
всего плеча". А вдогонку за  подоспевшим  боярским  отрядом  вынеслись  их
леской чащи запорожцы с арканами в руках. Им нужны были живые,  сброшенные
с седел всадники, кони и доспехи сих всадников.  Впереди  же,  со  стороны
равнины, замыкали круг другие сотни, поддерживая конников, примчавшихся из
леса.
     Пошла настоящая охота, которую боярин Иримия не  мог  увидеть  с  той
тропки, что вела к вершине Пэуна; но шум ее долетал до его слуха.
     В лесном безлюдье пыркэлаба внезапно охватил страх, точно позади него
в седло уселась смерть в облике  скелета  и  голый  череп  ее,  усмехаясь,
скалит зубы. Боярина бросило в дрожь, к горлу подкатила тошнота, но все же
он оглянулся - раз вправо, раз  влево,  касаясь  плеча  черной  бородой  и
выкатив круглые глаза, вонзил шпоры во взмыленные бока скакуна. Но тут  он
увидел меж деревьев, как сыны Тимофте и Копье с товарищами обходят его  на
своих невзрачных лошаденках и перерезают ему путь.
     Его сопровождали и вели,  как  было  обещано.  Он  горько  захохотал,
обнажая саблю. Замелькали тени и на  вершине  Пэуна  среди  белых  стволов
берез. Он метнулся от них как раз в то мгновенье, когда Копье  догнал  его
слева.
     Копье кинул аркан, и тут же  за  веревку  уцепились  еще  двое,  чтоб
остановить буйный порыв коня. Всадники спешились и  схватили  боярина.  Он
бешено бился, ударяя их по головам рукоятью сабли,  а  бесстыдное  мужичье
смеялось, дерзко глядя на него из-под мохнатых  шапок  и  старательно,  не
торопясь, вязало его.
     - Пойдем, поклонись государю Никоарэ! - ухмыляясь, приказал Копье.
     Пыркэлаб заносчиво  огляделся,  гневно  фыркая.  Его  повели,  скорее
поволокли, к березам. Там, сидя на коне, дожидался  Никоарэ;  рядом  стоял
великий  армаш  Петря,  а  дальше  другие  сановники  и  Константин   Шах,
запорожский гетман.
     Никоарэ молча суровым взглядом окинул  предателя  пыркэлаба.  Смотрел
долго, и лицо его перекосилось от злобы. Чернобородый пыркэлаб  отводил  в
сторону взгляд, косил глаза  навыкате  с  красными  прожилками.  Простонал
сквозь кровавую пену у рта:
     - Живодеры!
     - Твоя правда, - развеселился дед Петря. - Изловили собаку, снимем  с
нее шкуру.
     Шум схватки, происходившей  в  низине  и  среди  оврагов,  все  более
отдалялся. Торопливо прибывали  отряды  молдован  и  запорожцев,  окружали
вершину Пэуна, образуя охрану господарю.
     В одиннадцатом часу утра его милость пыркэлаба Иримию скинули,  точно
мешок с зерном, перед красным крыльцом, и  он  грузно  рухнул  на  мощеный
двор.
     Толпа, собравшаяся у крепостных стен и на стенах, закричала, извергая
на Иримию хулу и проклятия; на высокой  наворотной  башне  трижды  коротко
ударил колокол.
     Служители великого армаша развязали Иримию и поставили его на ноги.
     - На помост! На помост! - вопил народ.
     Иримия забился в руках своих стражей, кинулся на землю. Его подняли и
понесли.
     Снова трижды ударил колокол; в проеме звонницы, выходившем к  городу,
показался глашатай и громким голосом оповестил:
     - Люди  добрые,  нынче  по  решению  высокого  суда  свершится  казнь
Иримии-предателя. Будь он проклят во веки веков!
     Толпа городского люда хлынула под каменные своды ворот.  Некоторых  в
давке вытеснило вверх, и  толпа  несла  их  на  плечах.  Женщины  визжали,
жалобно пели слепцы, человеческий поток все возрастал.
     На красном крыльце  внезапно  показался  Младыш;  перегнувшись  через
перила, он мгновенье смотрел на  толпу,  затем  худое,  бледное  его  лицо
исчезло из виду. Очутившись во дворе, он незаметно  прокрался  к  помосту.
Остановился, напряженно прислушиваясь к злобным крикам толпы.
     Неожиданно на помосте появился палач Измаил, он поднял к черному лицу
топор и, высунув большой язык, лизнул гладкую сталь.  Толпа,  как  всегда,
шумно обрадовалась выходкам Арапа.
     Александру протискивался в толпе поближе  к  палачу,  настораживаясь,
когда  раздавалось  забытое  имя:  "Иримия!   Пыркэлаб   Иримия!"   Стража
жалостливо пропускала его - бедный безумец был братом господаря.
     Один из сановников, сидевших рядом с Никоарэ и смотревших  на  казнь,
великий  армаш  Петря  Гынж,  повернул  голову  и  увидел  приближавшегося
Младыша. Видно было, что Александру охвачен небывалым возбуждением.
     Младыш сделал прыжок и поднялся на цыпочках, чтобы  лучше  видеть.  В
голове  его  вихрем  кружились  обрывки   мыслей,   где