до мне еще проверить, действительно ли  Чигала  прячется  в
одной из придунайских крепостей; слышал я, будто он схоронился в  Исакчее.
С дозволения твоей милости и запорожской старшины  я  бы  поехал  к  Демир
Гирею с мирным посольством. Дабы совершить дела наши, как ты  решил,  твоя
светлость, нам нужен мир и с Крымом и с  Буджаком:  не  следует  оставлять
позади и сбоку ворогов, когда мы двинемся в Молдову. И та страна, куда  мы
пойдем, не должна быть отдана на разграбление татарским загонам. Думаю,  у
буджакских  ногайцев  можно  будет  узнать  истину  о  Чигале;  и  в  один
благословенный день мы доберемся и до него.
     Гетман молча слушал, сидя между стариками. Голос деда Елисея Покотило
долетал до него как будто издалека, словно тихий молитвенный шопот, ливший
в душу яд и тайную радость. День заглядывал в окна сквозь дождевое сито, и
в комнате все казалось пепельно-серым. Этот тусклый  свет  под  стать  был
сумеркам душ человеческих. И так как собеседники сидели лицом  к  красному
углу, то огонек лампады открыл сперва взорам гетмана,  а  затем  и  старых
воинов венчанную голову, написанную яркими красками на дереве.
     То было изображение Иона  Водэ;  господарский  венец  на  голове  его
казался кровавым терновым венцом. Гетман получил эту икону  от  известного
во Львове художника Яна Сокола и заплатил  за  нее  через  своего  банкира
Иакова Лубища десять злот. Когда Ян Сокол рисовал это мужественное лицо  с
гневно  насупленными  бровями,  приемный  сын  Мати  Хариана  еще  не  был
господарем Молдовы. Сокол сохранил набросок как воспоминание  о  друге.  А
позднее, узнав о мученической кончине славного витязя, он дописал  портрет
в виде иконы и послал его гетману Подкове, брату воеводы.
     Никоарэ уже год держал портрет в красном углу, под  образами,  но  не
узнавал нарисованный лик. Казалось ему, тут нет сходства  с  чертами  Иона
Водэ. Но  при  этом  пепельно-сером  свете,  который  так  под  стать  был
пустынному уединению и сумеркам сердца, погибший господарь, словно  наяву,
возник вдруг из могильной сени и явил  свое  лицо  с  окровавленным  лбом.
Узнали его и старики и, вскочив в страхе, низко поклонились  ему.  Никоарэ
быстро  подошел  к  столику,  стоявшему  под  иконами,  где   лежал   меч,
унаследованный им от господаря, и завесил портрет брата шелковой  пеленой.
Старики,  подняв  глаза,  не  увидели  более  страшного  лика,  с   укором
взиравшего на них. Они опустились в кресла,  у  обоих  сердца  были  полны
ужаса.
     Немного погодя послышался голос Младыша. Он напевал  какую-то  унылую
песню. Голос приближался. Потом песня смолкла, возможно, певец остановился
у дверей.
     - Ликсандру, - позвал Никоарэ.
     Дверь отворилась. Младыш вошел и в недоумении посмотрел на  стариков,
рухнувших в кресла. Никоарэ  с  горящим  взглядом  стремительно  шагал  по
комнате,  похожий  на  ястреба,   который   кружит   над   парой   цапель,
притулившихся на берегу острова.
     - Батяня Никоарэ, - ластясь, проговорил  Александру.  -  Все  льет  и
льет!..
     - Скучно?
     - До смерти скучно. Спать не могу. Хожу повсюду, делать нечего.
     Никоарэ усмехнулся. Покотило устремил на Младыша смутный взор.
     - Жди, мальчик, и укрепляй руку.
     И второй старик уставился на Александру:
     - Погоди еще малость, погоди. Нечего на дождь пенять... - сказал  ему
сердито дед Петря.
     Младыш пожал плечами.
     - До каких пор ждать?
     Все трое хмуро молчали. Дед Елисей смягчился.
     - Коли хочешь знать, человече, когда перестанет дождь, сходи  к  двум
нашим схимницам и спроси у них, когда меняется четверть луны.
     - Спроси и у дьяка, - пробормотал дед Петря. -  Дьяк  Раду  учился  у
монахов и умеет читать громовник. И ежели он скажет  тебе,  что  вскорости
кончатся дожди, готовься в путь-дорогу.
     - Поедем в большой табор? - радостно вскричал Младыш.
     - Поедем на поминовенье души нашего усопшего.
     В дрогнувшем голосе звучала глубокая печаль.
     Ветер забросал окно целым роем брызг.  В  комнате  наступило  тяжелое
молчанье. Александру почувствовал, что  он  лишний,  -  собеседники  хотят
остаться одни.
     - Льет и льет!.. - проговорил он по-детски и вышел.
     В сенях он облегченно вздохнул, сбросив  охватившее  его  оцепенение.
Погладил по голове охотничью собаку; она пришла по  его  следу  и  ожидала
хозяина на крыльце.
     - Ну-ка, пошли,  узнаем,  Болдей,  когда  выйдем  в  поле,  -  сказал
Александру и еще раз погладил песика. - Беги за мной.
     Оба побежали под дождем к хате вдовых козачек. Там  было  куда  более
оживленно, чем в той комнате, которую он только что покинул. В свой  домик
старухи дозволяли входить и собакам,  друзьям  человека.  Особливо  охотно
собирались там люди в этот час, перед  полуднем,  когда  отшельницы  имели
обыкновение вынимать из печи пироги и хлебы.
     Когда Младыш вошел, они как раз завершали свою работу.
     - Сашко-красавчик, хоть раз пришел ко времени! - проговорила  матушка
Митродора, ласково поглядывая на него.
     - Да я не за хлебом, - защищался Младыш.
     Сидевшие за столом воины и  дьяк  подвинулись,  давая  ему  место,  и
весело слушали шутливый разговор.
     - Ах, ты, значит, за пирогами пришел! - засмеявшись  сказала  старуха
Митродора. - Вот тебе, голубок, самый румяный. Такими же мы угощали  тебя,
когда ты был отроком и один жил с нами в Черной Стене.
     - Спасибо, матушка Митродора, - отвечал Младыш. - Съем твой  пирог  с
охотой, как и в те времена. Но после пирожка ты уж не сказкой потешь меня,
а совет дай.
     Вторая стряпуха тоже подошла к Александру, принесла миску  блинов  со
сметаной.
     - Пришло время, сыночек, самому тебе забавлять нас сказками. А совет,
что ж... совет мы дадим, коли пойдет он тебе на пользу.
     -  На  пользу,  матушка,  -  коротко  отвечал  Младыш.  -  Поведайте,
пожалуйста, в какой четверти круга находится луна. Кабы не лил дождь,  как
при всемирном потопе, мы бы знали.  Да  вот  тучи  нависли,  гнетут  небо,
гнетут душу, и ничего нельзя узнать. Наши старики говорят - когда перейдет
луна в новую четверть, тогда и кончатся дожди.
     - Ну, что ж, сыночек, сейчас узнаем, - отвечала польщенная Митродора.
     - Рассчитаем и узнаем, - прибавила вторая вдовица.
     Наклонив  друг  к  другу  головы,  они  пошептались  и  перво-наперво
установили, что пасха была в мартовское полнолуние. И начали  они  считать
по пальцам лунные месяцы, каждый по двадцать восемь дней.
     А пока они считали, дьяк достал из  пристегнутого  к  поясу  кожаного
мешочка рваный, от руки написанный громовник, в котором  двести  лет  тому
назад византийские книжники записали все, что касается исчисления времени,
положения светил небесных и земли. Он поискал в таблице  и  все  определил
сразу, но смолчал, желая узнать, правильно ли считают вдовые сестры.
     Счет их был правилен. Кончалась третья четверть лунного месяца, и  до
начала четвертой остался только один день.
     - Так и мой громовник показывает, - подтвердил дьяк Раду.  -  Завтра,
самое позднее послезавтра, прояснится и покажется в небе святое солнышко.
     - Ну вот, сразу веселее стало на душе, - воскликнул Младыш.  -  И  по
сему случаю не плохо бы получить еще миску блинов. А что ты скажешь,  дьяк
Раду, не попросить ли у моих матушек и жбан меду?
     - Найдется и мед! - закричали вдовы.
     Все сидевшие за столом воины протянули миски, чтоб получить свою долю
в этой обители изобилия, и все  дивились  всеведению  дьякова  громовника,
который знал обо всем, что делалось во вселенной,  -  и  в  небесах  и  на
земле.
     Коли остановятся потоки дождя, его милость  Александру  может  начать
свою охоту.
     Что скажет о том дьяк?
     Дьяк заявил, что в середине августа  после  проливных  дождей  солнце
по-новому светит - чувствуется приближение осени. Подходящее  будет  время
для охоты на куропаток и зайцев. Перепела ватажатся и улетают в полуденные
страны.
     - Ну, стало быть, потешимся  охотой,  -  сказал  Младыш.  -  И  будем
охотиться до тех пор, пока не поедем в большой табор. Туда  отправимся  на
шесть дней, сделаем привал на Острове  молдаван,  захватим  с  собой  попа
Нектария Балабана, а потом уж не остановимся до места. А там застанем всех
приятелей батяни Никоарэ - многие из них атаманствовали и сражались с  ним
рядом в походах запорожцев. Они  будут  рады  ему.  Поп  Нектарий  Балабан
отслужит, как и в прошлом и позапрошлом году, панихиду  по  его  светлости
Иону Водэ. А затем справят тризну.
     Со слезами умиления слушали Александру старухи-козачки. Каким большим
и видным вырос отрок, которого они пестовали. Снова наполнили жбан  старым
медом, в котором, как по волшебству, заиграли лучи осеннего солнца.
     - Отец Нектарий бывал у нас, - сообщила сестра Митродора. - Скажу  по
правде, до того он сладко поет - перед райскими ангелами и то не сплошает.
Расскажи, Сашко-красавчик, по каким причинам Нектарий оставил свою  паству
в молдавском господарстве? Правда ли, что  там  властители  мира  сего  не
щадят даже служителей бога?
     - Правда! - с воодушевлением крикнул Младыш. - А потому поп  Нектарий
Балабан, что служил под Тутовой, прибавил к святым дарам и воинскую саблю.
     Дьяк вышел на крыльцо посмотреть на небо. Воротился  он  радостный  и
возвестил:
     - Солнце средь туч  показалось.  Нынче  к  вечеру  или  ночью  погода
переменится.
     Все кинулись во  двор.  Сестры-вдовицы,  шепча  молитву,  поклонились
святому солнышку, блеснувшему в вышине.



                        27. ОХОТА НА ДИКИХ ЛОШАДЕЙ

     В таборе у  Больших  Лугов  Подкова  повстречался  со  старым  боевым
товарищем, делившим с ним и горе и радость, - с  гетманом  Шахом;  вот  уж
несколько лет Константин Шах предводительствовал козаками. Воевал он турок
при Ионе  Водэ  вместе  со  Сверчовским  [руководитель  казацких  отрядов,
участвовавших совместно с войском Иона Водэ в войне 1574 года],  а  теперь
держал наготове сотни, нужные Никоарэ для возвращения в Молдавию.  Подкову
и Шаха связывал договор двухгодичной давности. Но после событий этого лета
запорожский гетман призвал своего друга на третье поминовение  Иона  Водэ,
считая, что пришла пора обновить старые обязательства.
     Запорожский гетман Шах был муж разумный  и  расчетливый,  даром,  что
наружность его тому не соответствовала. Ростом  был  невысок,  глаза  имел
жаркие, нос - соколиным клювом; улыбался тонко, говорил  мягко.  На  войне
почитал  за  лучшее  больше  орудовать  мозгами,  нежели  мечом.  Старался
рассудка хмелем не туманить  -  много  вина  не  пил.  Годился  бы  Шах  в
схимники, не будь он таким добрым козаком.
     Разумная распорядительность гетмана сказывалась в большом  порядке  и
опрятности, царивших в таборе повсюду - от куреней до конюшен,  от  зимних
хранилищ снеди и питья до стогов сена и ячменных ям. Тем более  удивителен
был сей порядок и опрятность, что женскому сословию вход к мужьям в  табор
был крепко-накрепко заказан.
     Предусмотрительность гетмана сказывалась и в сделках по продаже коней
татарам и ляхам - табунов на днепровских островах было достаточно. Лучшего
знатока конских статей и искусней лекаря для коней не было  от  Днепра  до
самого моря. Большую  пользу  гетман  Шах  приносил  запорожскому  войску,
руководя поимкой  и  приручением  диких  лошадей,  обитавших  в  безлюдных
просторах.
     Скакуны эти вели свое начало от  жеребцов  и  кобылиц,  покинувших  в
древние времена табуны древних  скифов  и  сарматов  и  размножившихся  на
укромных островных пастбищах и в пустынных степях. Многие сгибли в суровые
зимы, а от тех, что  выжили,  пошла  крепкая  порода  лошадей  с  широкими
копытами, легко бежавших по болотам, с длинной зимней шерстью, линявшей по
весне. Татары охотились на диких коней осенью, когда они нагуляют жиру,  и
убивали их себе на пищу.
     Шах и его  запорожские  охотники  преследовали  лошадей  неторопливо,
окружали в определенных местах и ловили  арканом.  Прежде  всего  охотники
искали жеребых кобылиц: ожеребившись, те становились совсем ручными, а  из
их жеребят гетман выращивал наилучших боевых коней.
     Не раз татары просили дозволения вступить на землю запорожцев,  чтобы
купить двухлеток и трехлеток от диких кобылиц. Гетману они  дали  прозвище
"джеамбаш-шах" - "царь барышников". Ногайцам нравилось вести с ним торг и,
споря о цене, состязаться с "джеамбаш-шахом" в  шутках  и  острословии;  в
конце концов они всегда ему уступали, дивясь его мудрости и ясному уму.
     Поп  Нектарий  Балабан  отслужил  панихиду,  читая  нараспев  молитвы
высоким голосом, а  потом  запорожцы  уселись  за  столы.  Но  прежде  чем
начаться шуму  и  песням,  встал  гетман  Шах  и,  подняв  большой  кубок,
наполненный старым медом, произнес слово в  помин  души  присноблаженного,
пребывающего среди святых угодников Иона Водэ, поборника православной веры
и народной правды. И в наступившей  тишине  раздавались  горестные  вздохи
витязей, воевавших бок о бок с господарем в лето 1574 года.
     Шах поклонился Никоарэ, и оба гетмана,  не  торопясь,  осушили  чаши.
Выпили затем и собравшиеся на  тризну  воины.  Все  расселись  по  местам.
Подкова  все  еще  стоял  в  глубоком  раздумье,  весь  во  власти   своих
сокровенных мыслей; лицо его было бледно от волнения.
     - Паны-братья, - произнес он, - сызнова наполните  кубки.  Выпьем  за
тех, кто и впредь  будет  бороться  с  притеснителями  и  слугами  кривды.
Клянусь душою: не посрамлю сабли, доставшейся мне в  наследство  от  брата
моего Иона Водэ.
     Воины встрепенулись и громкими возгласами откликнулись на этот  обет,
а когда осушили чаши, все столпились вокруг Никоарэ, и близстоящие подняли
его на руки и плечи. Потом полились  песни  о  его  подвигах,  и  кобзари,
ударяя по струнам гусиным перышком, подтягивали:

                       Что за гром в Больших Лугах,
                       Кто там скачет на конях?
                       Гетман сам Иван Подкова
                       К нам с победой скачет снова.

     Никоарэ закрыл глаза. Он был в это мгновение счастлив, далек от  всех
земных забот. Вскоре он ушел с тризны и  расположился  вместе  с  гетманом
Шахом под развесистой ивой  на  берегу  острова,  омываемого  днепровскими
волнами;  растянувшись  на  ложе  из  скошенной   травы,   они   обсуждали
предстоящее дело.
     - До весны, брат Никоарэ, мы постоим  здесь.  Надо  время  выждать  и
подготовиться. Работы будет не мало: оковать  телеги,  починить,  а  то  и
снова  справить  для  них  навесы,  переменить  упряжь  и  сбрую,  сменить
ослабевших коней. Уговорились мы посадить на коней  пятнадцать  сотен.  На
зиму воины наши разбредутся,  но  как  только  расцветут  луга  и  пройдут
весенние праздники, все сюда  воротятся,  и  тогда  мы  выдадим  им  часть
жалованья. А те, что останутся здесь на зиму, получат  плату,  как  только
закончат работу; половину платит гетманство, половину - твоя милость.
     - Как мы уговорились, так и будет, я ничего менять  не  собираюсь,  -
подтвердил Подкова. - Деньги доставит к сроку мой дьяк Раду Сулицэ.  А  ты
не позабыл,  что  к  весне  надобно  послать  на  Остров  молдаван  добрых
наставников - учить моих людей ратному делу?
     - В наставники пришлем лучших наших воинов.
     - А сотников отбери из людей разумных и строгих, знающих порядок - мы
вступаем в Молдову не ради наживы, а будем суд вершить над предателями.
     - Так и внушим всем. Да ведь и я сам буду рядом с твоей милостью.  За
слово данное отвечаю головой.
     Встали  оба  друга  и  обнялись.  Из  камышей,  окаймлявших   остров,
вылетела, торопливо хлопая крыльями,  стая  уток  и  с  громким  кряканьем
понеслась над днепровской стремниной. Шах и Подкова долго  следили  за  их
полетом, затем, улыбаясь, обернулись друг к другу. Шах, как и Подкова,  не
носил бороды, в каштановых усах его уже поблескивало серебро. В прозрачном
воздухе плыли легкие паутинки. Поодаль в таборе пели кобзари.
     - Слышал я от людей твоей милости, Никоарэ, что собираешься ты завтра
обратно к Черной Стене. Что так торопишься? Дни стоят ясные, теплые, давно
таких не было. Поедем-ка лучше с нами, поохотимся на тарпанов.
     "Что ж, пусть позабавится Младыш", - с  жалостью  подумал  Подкова  и
обещал Шаху остаться.
     Гетман обрадовался и молвил:
     - Ну вот и хорошо. Делу время, а потехе час. Но охота наша не  только
веселое времяпрепровождение и не только идет от нее торговая  выгода.  Вот
завтра наш Елисей Покотило сядет на коня и отправится к  буджакскому  хану
со словами мира между ногайцами и запорожскими воинами и  подскажет  хану,
что наши охотничьи ватаги могли  бы  встретиться  где-нибудь  в  безлюдных
степях, где обретаются дикие лошади.
     У Никоарэ прояснилось лицо.
     - Поистине ты мне верный друг, Константин Шах, - сказал  он.  -  Чует
сердце - дела наши на хорошем пути.
     Итак, Никоарэ задержался еще на неделю в Больших  Лугах,  а  затем  в
ясный день погожей осени, какой давно уж не бывало в этих краях,  двинулся
с охотничьей ватагой на юг. Продвигались пять дней  на  границе  ногайских
кочевий, внимательно оглядывая пустынные степи, и  напали  на  след  диких
лошадей.
     Ногайцы ловят  их  не  так,  как  запорожцы.  Проведав,  где  пасутся
тарпаны, охотники окружают место и мчатся за конями,  пугая  их  гиканьем,
завыванием охотничьего рога и лязгом медных литавров. Когда кони охотников
устают, татары останавливаются на ночлег, разводят костры. Дикари-тарпаны,
успокоившись,  тоже  ищут  отдыха  и  корма.  А  на  заре  снова   до   их
настороженных ушей долетают страшные звуки, и  снова  мчатся  они,  сперва
неукротимо быстро, а затем все тише и тише, потому что их  терзает  голод.
Так травят их охотники, присоединяя табун к  табуну,  пока  не  загонят  в
топкие низины, прозываемые Грязи.  Там  дикие  кони  вязнут  в  болотах  и
покорно подставляют голову под стрелы и пики преследователей.
     Запорожцы поступают иначе:  выслеживают  диких  коней  и  разыскивают
место их выпаса. А найдя его, окружают тарпанов на  большом  расстоянии  и
осторожно приближаются к ним, ведя своих коней  в  поводу.  Ежели  тарпаны
пасутся в ложбине, козаки поджидают их на возвышенностях, охотники садятся
на коней и ловят диких скакунов арканами. Пойманных лошадей  оставляют  на
попечение старых охотников, искусных в укрощении диких  коней,  и  несутся
дальше, пока не примчатся у чужому рубежу и не покажутся вдали всадники со
склоненными у седел копьями. Те в нашу степь не отваживаются зайти, и наши
рубеж не переходят.
     Гетман Константин  Шах  любовался  пойманными  тарпанами  и  раздавал
приказания, уснащая свою речь старинными поговорками.
     - Молодому коню - старый наездник, - говаривал он остававшимся позади
укротителям дикарей. - Норовистому коню - острая шпора, - прибавлял он.  -
А мы, когда воротимся, без особых  трудов  получим  добрых  боевых  коней.
Старый всадник знает, когда  поднести  дикарю-тарпану  на  ладони  ячмень,
когда кольнуть его шпорой, когда  ласковое  слово  промолвить  да  по  шее
потрепать.
     У костров на привалах седовласые  воители  рассказывали  удивительные
приключения, случавшиеся с ними в этих пустынных степях, излюбленных злыми
духами. Ночи в ту осень были лунные,  тихие,  изредка  из  глубоких  далей
наплывали звуки, похожие на приглушенный зов рога. Но люди, уже побывавшие
в этих краях, утверждали, что это воют ведьмы. Осенью в другие годы,  мол,
тут охотники своими глазами видели, как ведьмы спускались по лунным  лучам
на метле. И  когда  луч  тускнел,  колдуньи  в  страхе  скулили,  пока  не
проваливались в болота.
     Старые охотники рассказывали, что называют  диких  лошадей  тарпанами
ногайцы, - это старинное татарское слово, сохранившееся  с  древней  поры,
когда орды хана Батыя двинулись на христианский мир. У подножья  Алтайских
гор водились в те времена дикие