л поднимавшиеся на
востоке гряды туч и погнал коня.
     Когда снова замедлили шаг, оба капитана, оставив воспоминания юности,
обратились  к  мытарствам  зрелого  возраста  и  с  печалью  вспомнили   о
мученическом конце господаря Иона. И радостно заговорили они  о  том,  что
подымаются новые сабли для избавления людей от  страданий.  Одна  из  этих
сабель в руках человека, который едет впереди, вскидывая изредка  глаза  к
своей звезде.
     До негренских рэзешей ехали не более двух часов.
     На одном из дворов горел костер, около него хлопотал какой-то старик,
непрестанно раздувая огонь и подкладывая хворост.
     При свете дрожащего пламени  костра  путники  увидели  бедную  темную
избу. В ней все как будто вымерло.  Но  в  глубине  двора  стояла  вторая,
большая изба, двери ее были отворены,  на  ступенях  разостланы  ковры,  в
окнах горели восковые свечи. Какие-то  старые  женщины  поджидали  гостей.
Когда всадники показались у ворот, старухи исчезли в темноте и  больше  не
показывались. Все, однако, было  приготовлено:  и  постланные  постели,  и
уставленный явствами стол.
     Никоарэ  Подкова  и  Младыш  вошли  в  освещенную  избу.  Воинам  его
светлости капитан Козмуцэ Негря отвел заднюю комнату в малой избе, где  во
мраке теплились лишь лампады у образов. Но и там  в  широкой  печи  стояли
явства, а на скамьях усталых путников ожидали подушки  и  одеяла.  В  углу
лежал уснувший несколько  часов  тому  назад  атаман  Агапие.  Рыбак  спал
глубоким  сном,  лежа  ничком  без  подушки,  положив  голову  на  руки  и
вытянувшись, точно струна. Он не шевельнулся при входе путников; не слышно
было даже его дыхания.
     Дед Петря остановился перед измученным  братом  и  долго  смотрел  на
него.
     У дверей обеих изб появились из тьмы  молчаливые  стражи.  Костер  во
дворе потух.
     Осторожно шагая, вошел  в  комнату  Подковы  капитан  Козмуцэ  Негря.
Младыш сидел перед столом-треножником на низком стуле, упершись в колени и
обхватив ладонями щеки. Ему хотелось есть, но приходилось  ждать  старшего
брата. "Может, лучше лечь спать, - думал  он.  -  Оставить  зажаренную  на
вертеле баранью ножку, свежий сыр и кружку с вином и  лечь  на  постель  у
печки, подложив ладонь под висок. Никоарэ еще долго провозится, прежде чем
вспомнит о нуждах бренной плоти".
     Дьяк стоял рядом с Подковой, держа наготове шелковый шнурок и зеленый
сургуч. Никоарэ снял  господарев  перстень,  потом  взял  гусиное  перо  и
обмакнул в чернила. Дьяк разложил перед ним на столике бумагу, и господарь
написал своему заднестровскому другу следующую грамоту:
     "Ион Никоарэ, по воле божьей ставший чужим  в  господарстве  Молдовы.
Его милости  нашему  любезному  и  высокодоверенному  другу  пану  Тадеушу
Копицкому, капитану в войске нашего дорогого усопшего брата Иона  Водэ.  И
уведомляем твою милость..."
     Подкова поднял глаза на капитана Козмуцэ, который стоял в ожидании  у
дверей, опоясанный саблей, но с непокрытой головой.
     - Капитан Козмуцэ, когда мы, по-твоему, придем к днестровскому броду?
     - В воскресенье утром. Наши люди уведомлены. Атаман Агапие будет тебе
проводником, государь. А что до недругов, кои могут показаться  поблизости
- будь то турки, будь то служилые Петру  Хромого,  -  так  не  беспокойся,
государь: те места заросли колючками, и пробраться туда нелегко.
     - Стало  быть,  я  могу  уведомить  друзей,  что  буду  у  Днестра  в
воскресенье?
     - В воскресенье утром, государь, точно.
     "...И уведомляем твою милость, что будем у днестровского брода против
Могилева в воскресенье поутру. И просим  уведомить  наших  друзей,  послав
грамоту верному нашему пыркэлабу Цопе Ромашкану, коему быть  надлежит,  по
уговору нашему, в городе Вроцлаве.
     Для верности знак свой с воском и дымом приложил. Оставайся в  добром
здравии.
     Да пошлет тебе господь долгие годы жизни.
     Ион Никоарэ".
     Дьяк сложил грамоту и запечатал. Никоарэ прибавил на обороте:
     "Капитан Козмуцэ везет сию грамоту  нашему  доброму  и  возлюбленному
другу Тадеушу. В дом его милости в городе Могилеве".
     Негренский рэзеш, приняв от него грамоту, поклонился.
     - Вручи грамоту, капитан Козмуцэ. А буде встретишь препону...
     - Не  может  быть  никакой  препоны,  государь.  Грамоту  я  отдам  в
собственные руки пана Тадеуша. Одного только опасаюсь: живем мы в  моровые
времена. Что, если пана Тадеуша нет более в живых?
     - Возможно и это, капитан Козмуцэ, жизнь наша  мгновенна,  как  полет
ласточки... Но я уверен, найдешь ты пана Тадеуша в  живых.  Мы  с  ним  из
упорных и еще поживем на этом свете, ибо нам надлежит выполнить клятву. Но
коли не застанешь нашего друга, - грамота должна дойти до Вроцлава, в руки
его милости пыркэлаба Цопы. Подыщи надежного человека, чтобы отвез  ее,  и
воротись ко мне.
     - Понял, государь. Я уже все обдумал насчет  обратной  дороги.  Отдам
грамоту в руки пану Тадеушу и буду ждать тебя в субботу вечером у брода  в
Липше. А тут, у негренских рэзешей, тебе не угрожают никакие козни. И верь
также лэкустенским рэзешам, кои  сопровождают  тебя.  Оставайся  в  добром
здравии, государь.
     - Будь здоров, капитан Козмуцэ.
     Негренский капитан вышел своим легким шагом во двор. Там  дожидались,
взяв коня под уздцы, двое рэзешей, его товарищи. А двух запасных  коней  в
одних уздечках они держали рядом.
     Чья-то большая тень застлала глаза капитана Козмуцэ. Дед  Петря  Гынж
положил ему на плечи сильные свои руки.
     - Капитан Петря,  -  тихо  и  торопливо  проговорил  Козмуцэ,  -  все
улажено.
     - Мы знаем друг друга, - отвечал старый воин, обнимая Козмуцэ. -  Мне
не надо учить тебя. Но я все же старше лет на двенадцать - пятнадцать. Так
дозволь, Козмуцэ, считать тебя меньшим моим братом и дать  тебе  кое-какие
советы.
     - Слушаю, батяня Петря.
     - Перво-наперво, береги коня, - не споткнуться бы ему, когда и  ждать
не будешь. Посмотрел я запасных коней. Когда покажется тебе, что конь твой
притомился и тяжело ему нести тебя, - переложи седло на запасного, который
мчится рядом в одной уздечке. Хороший порядок.  Только  как  быть  тебе  в
летний зной средь безводной степи?
     - Как-нибудь справлюсь, батяня Петря. Коли кругом пустынно, заверну в
овчарню, попью сыворотки.
     - Не гневайся. На пути встретятся тебе два постоялых двора - лучше их
объехать  стороной;  и  несколько  сел  попадутся  -  туда  тоже  не  след
заворачивать. У постоялого  двора  выйдет  тебе  навстречу  баба  румяная,
раззадорит тебя улыбками да высокой грудью своей, а ты еще молод, Козмуцэ.
     - От постоялых дворов и вина  держаться  буду  подальше,  а  к  нашим
рэзешским селам - поближе. Мне не надобно ни обедов, ни чары  хмельной.  И
ищу друзей, которых надо оповещать и научить, как оберегать путь государя.
     - Добро, капитан Козмуцэ, правильно говоришь. Оберегаем государя Иона
Водэ, и должен он дойти с миром и в сохранности до той земли, где у нашего
господина много друзей и где  с  честью  служил  он  христианству,  будучи
гетманом Запорожья. Там вольная земля витязей.
     - Батяня, - послушно отвечал капитан, - сладко есть,  пить  не  буду,
бабы близко к себе не подпущу. Кормиться буду одними сухими дикими грушами
да кукурузными лепешками из сумы дорожной, пить буду только воду ключевую.
И в субботу друг государя получит в руки государеву грамоту.
     - Понял. Да поможет тебе святой Георгий - витязь, пронзающий змия.
     - Оставайся во здравии, батяня, и знай, что о Митре и  Агапие  добрая
слава идет в наших краях. А для вас они дорогие люди: что слово, что  душа
у них - верности нерушимой. Не сомневайся в них.
     Старик молчал.
     - Не сомневайся в них, верь, батяня. Если не увидишь их рядом,  стало
быть, они в селах. Там они разыскивать будут только достойных людей  и  ни
одного слова зря не обронят. Вот так! Ну, в путь, ребятки!



                    19. ПОСОЛЬСТВО НЕГРЕНСКОГО КАПИТАНА

     Когда у самого уха капитана Козмуцэ  стал  жужжать  легкий  равнинный
ветерок, заметил он на востоке узкую полоску зари.
     Он изредка переговаривался с  хлопцами  и,  чуть  подстегивая  своего
скакуна, ласково трепал его по шее, гладил  и  называл  по  имени;  лошадь
бежала ровной быстрой иноходью. Не срочный приказ подгонял всадника, не по
принуждению совершал капитан свою поездку; он был полон приятной  легкости
- вот так же, верно, струи вешних вод мчатся, улыбаясь дням и ночам.
     Давно спит вечным сном на деревенском кладбище негренский капитан, но
память о нем не погасла; и волны и ветры ждут еще часа, чтобы воскресить и
воспеть его образ...
     Верный гонец мчался по дорогам то на свету, то в тени, делая  изредка
остановки, засыпая на час и перенося порою седло  с  утомленного  коня  на
запасного, менее усталого; он пересекал безлюдные поля и леса,  проносился
по плотинам прудов, скакал по склонам холмов, покрытым  садами,  устремляя
орлиный взор все вперед и вперед, пока не увидел в закатных лучах  зеленые
днестровские заросли.
     То было в условленный день - в пятницу.
     Капитан Козмуцэ и двое его спутников объехали стороной тот шлях,  что
вел к броду Липши, и спустились днестровской ложбиной  в  пустынную  рощу.
Своротили на тропку и подъехали к лесной сторожке,  где  жил  в  уединении
лесник Мындрилэ, приятель негренов.
     Лесник загонял скотину за частокол, тут же вертелись сторожевые псы.
     - Дед Мындрилэ! - крикнул капитан Козмуцэ.
     - Ась? Кто там?
     - Дед Мындрилэ, это я, твой племянник, капитан Козмуцэ. Запри псов  и
впусти нас.
     - Вот те на! Неужто это ты, племянничек?
     - Я самый.
     - Каким ветром тебя занесло?
     - Поведаю, коли проворней засеменишь ногами.
     -  Так  я,  парень,  молодые-то  ноги  где-то  потерял,  одна  заваль
осталась. Так-тось! Запру-ка я псов. Так-тось! Отворю-ка я ворота!  Эх,  и
надоела мне проклятущая старость. Так-тось! Раздую-ка я костер. Нет у меня
бабы-помощницы, а занять ее негде. Да и держать невмоготу.  Не  то,  чтобы
кормить нечем, - насчет еды  слава  богу,  а  вот  сила-то  моя  оскудела.
Так-тось! Налью-ка я воды в котел да  прицеплю  его  на  крюк.  Освободили
лошадок-то от седел? Поклажу сняли? Угостите коней нашей тучной травушкой.
Так-тось! Скиньте-ка с  них  сбрую  да  вот  сюда,  на  пеньки,  положьте.
Разомнитесь, пошевелите  ногами,  руками,  как  мельница  машет  на  ветру
крыльями, - тоже поразмяться хочет. Около костра  -  родник.  Умойтесь-ка,
освежитесь. Так-то, племянничек. Ты зачем в наши края пожаловал, аль  дело
есть?
     - Вот заморим червячка, все тебе расскажу, дед Мындрилэ.
     - Ну ладно. Скажешь не скажешь - все одно. Видеть тебя я всегда  рад,
глаза-то у тебя  точь-в-точь,  как  у  матери  покойницы,  у  сестры  моей
дорогой, сними, господи, все  грехи  с  душеньки  ее.  Давно  уж  померла,
бедняжка. Выдали ее в  чужедальнюю  негренскую  сторону.  И  как  ушла  из
родительского дома, только два раза я ее и видел - под венцом да в гробу.
     Огромные псы залились лаем.
     - Вона! Что вас так раздирает, псы?
     Старик подошел к конуре и дважды ударил дубиной по доскам.
     Псы замолчали.
     - Есть просят, - прошамкал старик беззубым ртом и рассмеялся. -  Тоже
на мучение родились, как и люди.
     Каждый раз, как капитан Козмуцэ приезжал по разным делам в эту лесную
сторожку, он слышал от старика одни и те же речи, одни и те же сетования о
бедной  сестре  Анастасии.  Рэзеш  задумчиво  сидел,  освещенный  пламенем
костра, дожидаясь, когда утихнет "колокол старика", как  говаривал  он.  А
случилось это в час ужина, когда дед Мындрилэ разжевывал  деснами  скудную
пищу.
     - Дедушка, - заговорил Козмуцэ, улучив минуту, - хорошо ты  справился
со  всеми  делами,  а  теперь  послушай  меня.  Мне  надобно  нынче  ночью
перебраться через Днестр.
     - Ага, ик! - насилу глотнул старик.
     - Но не больно радуйся, дед. Еду я не насчет гуртов - на сей раз дело
людей касается.
     Старик вытаращил глаза и опять поперхнулся, насилу  проглотив  кусок,
который бесконечно долго перемалывал на своей расшатанной мельнице.
     - Прежде я искал кумовьев  на  том  берегу  для  переправы  волов  на
ляшскую сторону, - продолжал Козмуцэ. - Что правда, то правда.  Волы  наши
теперь в хорошей цене: могилевские купцы кладут нам  в  руку  безо  всякой
канители да без ляшской пошлины по талеру за пару, а потом перепродают  их
в неметчину. Наше дело переправить волов бродом и вывести в тихое место. А
там пересчитываем, передаем из рук в руки, получаем талеры и все  тут.  Но
теперь дело будет потруднее. Должен я  снести  грамоту  к  одному  бывшему
капитану Иона Водэ.
     - Ага!
     - И, стало быть, надо мне перейти в одиночку. Не хочу натолкнуться на
стражу, чтоб ни грамоте, ни жизни моей ничто не угрожало. И чужого не могу
послать. Сам должен пробраться в город,  разыскать  улочку,  найти  дом  и
хозяина. Вот оно как! Письмецо-то переправить труднее, нежели  целый  гурт
волов. Да! Грамотка не велика, с ладонь - не  больше,  а  зависит  от  нее
жизнь дорогого нам мужа. Мы, негренские рэзеши, да  и  другие  не  желаем,
чтобы сей дорогой нам человек перебирался в худом челноке да ночной порой,
словно тать. Каждый волен тогда схватить его за горло, ведь  за  голову-то
его большую цену назначили - и турки, и молдавский господарь. А ежели он с
малыми силами покажется у всех на виду, могилевские стражи  его  остановят
да корысти ради потащат обратно - в Буджак, либо в Хотин, либо в Яссы. Как
им не позариться? Нажива богатая: дадут за него поболе, чем за целую сотню
гуртов. Зато по моей грамотке соберется на той стороне в помощь тому,  кто
сию грамотку писал, сильная дружина, и тогда уж он без помехи поедет, куда
ему надобно. Можешь переправить меня нынче вечером?
     - Можно, - отвечал наконец старик, стряхивая крошки с бороды.
     - А как?
     - Да с рыбаками. Рыбацкая братия ходит  к  обоим  берегам.  Так-тось!
Тебе, небось, приходилось с ними дело иметь, племянник. Али не знаешь их?
     - Знаю. А как мне найти их в ночную пору?
     -  Найдешь,  не  бойся.  Нынче  времена  переменились,  и   труд   их
переменился. Раньше,  бывало,  промышляют  днем,  а  теперь  ночью.  Тогда
торговали сомом, ловили его сетями на виду у всех, а  теперь  ловят  ночью
жерлицами в укрытых омутах. Но  жерлицы  стоят  сами  по  себе,  а  рыбаки
занимаются делом повыгоднее: возят торговых людей в  Могилев.  Наши  купцы
ищут там такой товар, чтобы  весом  полегче,  ценой  подороже;  везти  его
легко, переправлять - забот мало. Тут тебе и бусы, тут тебе и румяна,  тут
и сонное зелье. Ведь что для княгинь, что для княжьих полюбовниц, что  для
цыганок во дворе господаря - уборы-то дороже  дорогого.  Женские  прикрасы
одинаковы, что у господ, что у рабов.
     - А как мне, дед Мындрилэ, найти этих самых молодцов рыбаков?
     - Да как! Пойдешь,  как  и  прежде,  по  бережку  речки.  Вон  там  -
излучины, вона и омуты. Иди, как и прежде. Без  грозного  оружия.  Надобен
тебе только один ковш, а найдешь ты его в моей  долбушке  у  самого  устья
ручья. Остальное тебе известно.
     - Спасибо, дед Мындрилэ. Оставляю тебе тут коней, товарищей  моих,  а
сам ухожу. Коль суждено еще нам свидеться, - не позднее  завтрашнего  утра
поздоровкаемся.
     - Да погоди ты, Козмуцэ. Объясни что, где и как.
     - Завтра объясню, дед Мындрилэ. Сейчас недосуг.
     - Тьфу! Только что был племянник, а теперь ищи ветра в поле.
     Капитан Козмуцэ, смеясь, зашагал по тропинке вдоль  ручья.  Дошел  до
крутого спуска, где вода стремительно бежала среди ив. Пониже,  в  заводи,
он нашел средь камышей, как и  в  былое  время,  когда  промышлял  скотом,
челнок деда Мындрилэ без весел и шестов. Но ковш для отлива  воды  был  на
месте. Он взял ковш и пошел к  ближайшему  омуту.  В  меркнущих  отблесках
закатного света днестровские воды текли хмурые, серые,  как  свинец,  тихо
журча у берега. Капитан Козмуцэ опустился на корточки и,  перевернув  ковш
донышком вверх, ударил раз по  воде:  "Хлоп!"  Казалось,  большая  лягушка
прыгнула в омут. Потом еще трижды: "Хлоп!", "Хлоп!",  "Хлоп!".  И  Козмуцэ
стал ждать. На месте ли люди на том берегу? Он настороженно вслушивался  в
сонную тишину задремавших лугов.
     Потом ударил ковшом еще три раза.
     И тогда услыхал ответные  хлопки.  А  немного  времени  спустя  вдали
показался челнок, неслышно скользивший по реке,  словно  водяной  паук.  У
Козмуцэ отлегло от сердца, он шумно вздохнул и выпрямился. Положив  ковшик
на место в дедов тайник, он поднялся на берег.
     Когда лодка пристала, Козмуцэ вышел ей навстречу.
     - Добрый вечер, друже, - тихонько сказал один из двух лодочников.
     - Добрый вечер.
     - Чего тебе надобно?
     - Мне бы для праздничка сома покрупнее. Плачу на месте.
     - Что ж, приятель. Можно. Садись и плыви  с  нами.  Снимем  рыбину  с
крючка либо из сетей возьмем. Постойка, мы с тобой вроде  знакомы...  Эге!
Вот радость-то! Каким ветром, капитан Козмуцэ?
     Кто только не знал негренского капитана? Все  рыбаки,  все  барышники
вниз и вверх по реке.
     - У нас в Могилеве, - бесшумно  налегая  на  весла  могучими  руками,
шептали рыбаки в темноте, - совсем плохо пошли дела.  Слышно,  будто  наши
бояре и шляхтичи столковались с беями. Турки будто осели в хотинской земле
и такой у них уговор: шляхтичи слушаются, турки повелевают. И еще порешили
наши шляхтичи и басурмане  поднять  гонение  супротив  запорожцев.  Хотят,
стало быть, шляхтичи приструнить запорожцев,  вырезать  их,  поубавить  их
племена. Так что народ недоволен.
     - Ну, понятно, недоволен, - заметил капитан.
     - А то как же. Посмотрим, что еще будет!
     А какое дело у капитана в городе Могилеве?  Оказалось,  что  капитану
Козмуцэ надо побывать на  Хомутной  улице  у  мастера  Милослава  Чишки  -
заказать новое седло.
     - Не готовятся ли  рэзеши  на  той  стороне  пойти  войной  в  Нижнюю
Молдову?
     - И это будет, - отвечал негренский капитан, -  когда  поднимется  на
княжение Никоарэ Подкова. Пойдем за ним, как шли раньше за Ионом Водэ.
     Сидевший рядом с капитаном гребец прошептал:
     - Только чтоб была ему удача, капитан. Мир содрогнулся от гибели Иона
Водэ.
     Некоторое время плыли  в  молчании.  Гребцы  повернули  лодку  против
течения, повели ее у берега, где река разлилась тихой гладью, и  добрались
наконец до незаметного среди камышей шалаша, откуда они отплыли. Выпрыгнув
на песок, лодочники получили плату за провоз и,  ощупав  монету,  остались
весьма довольны своим гостем.
     - Завтра поутру переправьте меня обратно, - сказал им Козмуцэ.
     - Можно, - рассмеялись они.  -  Поедем  на  двух  долбушках  и  вершу
прихватим. Авось, запутается в сеть какой-нибудь сомина.
     - А мы вот хотим в свои сети такого сома запутать, который  в  кресле
сидит и зовется могилевским воеводой, - отвечал негренский рэзеш.
     Козмуцэ, одетый купцом, торопливо пробирался по узким кривым улочкам;
собак он не тревожил, зато пыли наглотался  вдосталь,  прежде  чем  достиг
дома седельника.
     Постучался в ворота; последовало тихое бормотание: обмен вопросами  и
ответами; калитку отворил сам Милослав, пражский  мастер,  искуснейший  из
всех шорников на свете. Он выделывал седла, сбрую, украшенную насечками, и
цветные расшитые чепраки, которые славились в Запорожье.  И  хоть  был  он
знаменитый мастер и промышлял неплохо,  жилось  ему  беспокойно  в  городе
Могилеве,  ибо  все  знали,  что  он  гуситский  беглец.  Донимали  его  и
попы-католики и паны, а городские советники  прислушивались  к  шляхтичам;
так что мастеру Милославу приходилось откупаться от них,  подсовывая  кому
следует серебряные монеты с орлами.
     Мастер Чишка принял своего  приятеля  капитана  Козмуцэ  в  каморе  с
инструментом и  кожаными  изделиями;  расчесывая  пятерней  русую  бороду,
тронутую сединою,  целый  час  жаловался