ед государем,  когда  он
стоял один у входа в  шатер.  Они  попросили  дозволения  подойти,  и  Иле
Карайман сделал им знак приблизиться. Братья поклонились и  застыли  перед
его светлостью, высокие, громоздкие, и,  онемев  от  робости,  теребили  в
руках свои бараньи шапки.
     - Что вам надобно, молодцы? - спросил гетман.
     Доминте толкнул локтем старшего брата. Тот робел.
     - Ответь же, батяня, - уговаривал меньшой.
     Некита с трудом промямлил, будто жевал паклю:
     - Так, стало быть, пришли и мы, государь...
     - Что делается в Дэвиденах?
     - Не сказать, что у нас хорошо живется, государь...
     Некита замолк. Доминте снова толкнул его локтем:
     - Поведай, батяня,  что  приключилось  у  нас  с  боярином.  Коли  не
поведаешь, так я сам расскажу, испросив  сперва  у  государя  прощения  за
дерзость. Светлый государь, мы  ушли  в  лес  и  немало  докуки  причинили
воеводским людям и боярам. Как только встречали  где  служилых  али  бояр,
принимались тотчас честить и бить их. Прости нас, ибо совершали мы все это
в горести и отчаянии. Батя нашел приют в святом монастыре,  мельницу  унес
весенний паводок; а мы, убоясь людей, ушли к волкам и кабанам, под  покров
леса. Крепко тосковали мы по родным местам, приходили порою на Дэвиденское
кладбище затеплить свечу  на  могиле  матушки.  А  когда  не  доходили  до
кладбища,  оставляли  свечи  у  ворот  благочестивой  матушки   Олимпиады.
Спрячем, скажем, вечером свечи в тайнике, а на следующую ночь находим  там
снедь - поминовение по душе усопшего отца Дионисия. А раз  повстречали  мы
Вартика, филипенского боярина. Мы не выслеживали его,  знали,  что  с  ним
завсегда большая стража, а тут вдруг он сам на нас напоролся.  Он  ехал  в
Роман, а мы переходили Молдову, хотели в своей деревне побывать. Только мы
перешли брод, глядь - его милость спускается к реке.  Увидел  нас,  кричит
своим служителям:  "Вот  они  разбойники  Гырбову.  Рубите  их  саблями  и
кончайте их". Напугались мы и кинулись бежать в разные стороны, но  далеко
друг от друга не ушли. Четверо боярских служителей погнались за  нами.  Мы
это, значит, краем глаза приметили, поворотили  обратно,  да  от  великого
страха как ударим по ним! Попотчевали их кистенями и  решились  подойти  к
самому Вартику - и его попотчевать. Сперва ударил его батяня  Некита,  как
старший брат, потом и я стукнул, да только уж и бить-то  некого  было:  из
Вартика дух вон. И сказал тут батяня Некита: "А теперь пошли".  И  как  он
мне старший брат, послушался я, пошли мы.
     Братья Гырбову  стояли,  понурив  головы,  ожидая  укора.  Но  гетман
молчал, не упрекая их. Он видел их словно издали  сквозь  дымку  синеватых
сумерек, спускавшихся с закатного неба незабвенной  Молдовы.  В  душе  его
горело желание расспросить о  неких  людях,  обитавших  в  далеком  уголке
родного края, но Никоарэ заглушил голос  своей  души  и  не  задал  такого
вопроса сыновьям Гырбову.
     Некита дерзнул прибавить несколько слов к рассказу меньшого брата.
     - Тогда-то мы и порешили прийти к  твоей  светлости,  искать  у  тебя
милости и защиты... И служить мы будем тебе верно...
     - Хорошо, что пришли, - отвечал Никоарэ.
     Оба брата, краснея, поклонились. Потом отошли и лишь поодаль от шатра
надели шапки.
     К Ильину дню, когда гетман находился еще на Острове молдаван,  прибыл
капитан Козмуцэ Негря и слез с коня перед шатром Никоарэ. Рядом с Подковой
за низким столиком расположился и дьяк Раду с своими реестрами.
     - Иле, - приказал гетман верному  своему  служителю,  -  отведи  коня
капитана Козмуцэ да  посмотри,  чтоб  хорошенько  о  нем  позаботились,  и
покличь ко мне его милость Александру да деда Петрю и деда  Елисея.  И  не
забудь, что путников нужно накормить, напоить.
     - Я мигом, - весело отвечал Иле, приняв из дружеской  руки  негрянина
поводья.
     Капитан Козмуцэ поклонился Никоарэ,  коснувшись  лбом  его  гербового
перстня.
     - Славный государь, исполнил я, как умел, повеление твое.
     Подкова поцеловал его в лоб.
     - Садись рядом, Козмуцэ, и рассказывай.
     - Государь, - отвечал негренский капитан, - я сам поездил по стране в
обличии купца, которому разных товаров закупить надобно, а там, где сам не
побывал, побывали другие наши рэзеши, верные люди. Пожил я  и  в  стольном
городе Яссы, кое-что  выпытал  у  дьяков  Большого  приказа,  и  все,  что
выведал, записал по порядку и держал  в  тайне,  а  теперь  приношу  твоей
светлости.
     - Добро, капитан Козмуцэ. Пусть исполнится правый суд.
     - Все у меня тут в охотничьей сумке, государь.
     - А ведь и в самом деле: твои записи  и  есть  та  дичь,  которую  мы
выслеживаем. Нет нужды, чтобы все сейчас знали о них. Узнают в свое время.
Передай сумку нашему дьяку. Мы потом рассмотрим ее вместе с тобою.
     Гетман был полон радостного  возбуждения,  словно  отведал  крепкого,
стоялого меду.
     - Близится, близится пора, капитан Козмуцэ! - шепнул он. - Есть ли  у
тебя запись о "честном и верном" пыркэлабе Иримие?
     - Есть и о нем, о главаре вероломных предателей, государь.
     - Добро, Козмуцэ! Добро, друг сердечный! Нынешний день могу  отметить
белым камушком, как говаривали в древности латиняне. Наконец-то  забрезжил
свет после черных дней. Ох! Слушай, Козмуцэ, и ты, дьяк, слушай!  Думается
мне, доживу я до того долгожданного часа,  когда  найду  успокоение  своей
душе. И знайте, обоим вам поручу творить  суд  -  будете  вести  розыск  и
назначать кару.



                                30. ЧИГАЛА

     К концу августа повелел  гетман  двинуться  к  большому  запорожскому
табору на поминальную тризну в третью годовщину мученической  смерти  Иона
Водэ. Предстоящий путь был для молдаван испытанием -  пошла  ли  им  впрок
летняя выучка. На второй день своего приезда  капитан  Козмуцэ  вступил  в
число  ратных  учителей,  и  даже  в  Запорожье  мало  оказалось  подобных
наездников и умелых лекарей, мало  таких  искусников,  способных  укротить
самых непокорных, норовистых коней и приручить их к иноходи.
     В  Больших  Лугах  созвали  военный  совет.  Никоарэ  Подкова  просил
Константина Шаха и запорожских есаулов блюсти резвость конницы. Ведь  если
приходишь  к  месту  сражения,  сохранив  силы  воинов,  битва  наполовину
выиграна.
     - Не безрассудным наскоком добывают победу,  а  разумом,  -  указывал
Никоарэ.
     Вот и он сам с опасностью для жизни постиг прошлым летом  это  мудрое
правило. Да будет известно, что благоразумие - наитруднейшая наука.
     - Ежели мы по обычаю воинов, насыпавших курганы в степи,  обучим  еще
наших коней иноходи, -  у  нас  окажется  тройной  выигрыш:  добрый  конь,
крепкий всадник, скорый переход.
     И действительно, когда молдаване выступили с  Острова,  приобретенная
сноровка позволила им преодолеть путь за четыре перехода вместо пяти.
     Чтобы не утомлять верховых коней,  часть  воинской  поклажи  везли  в
обозе, состоящем  в  каждой  сотне  из  восьми  телег.  К  этим  легким  и
вместительным крытым телегам сзади были привязаны  запасные  кони.  Помимо
съестных припасов, в телегах находился и огненный бой; при нужде им  могли
пользоваться и возницы, поддерживая своих с двух сторон.
     Хорош  был  также  установленный  гетманом  порядок  высылки   вперед
головных отрядов. Никоарэ называл конных разведчиков  "недреманным  оком".
Бдительные стражи должны были находиться и в хвосте войска.
     - А еще надобно, чтоб в моем войске, с которым  вступаем  в  Молдову,
был самый строгий порядок, - заключил он.  -  Не  грабить  идем,  а  хотим
утвердить справедливость и принести радость бедному люду.
     Осушив чарку за победу, а вслед за нею и еще несколько  чарок,  воины
Никоарэ  Подковы  остались  все  же  в  некотором  недоумении,  ибо   срок
выступления не был назначен, а лето шло на убыль. Уже высились стога сена,
заготовленного для зимовки, зарыты были в  жженных  ямах  овес  и  ячмень,
справлены телеги, подкованы кони, еще стучали молотом неутомимые  кузнецы,
плотники тесали и стругали, а колесники собирали запасные колеса.  Большие
Луга готовились к войне, однако никому не было ведомо,  когда  выступят  в
поход - к успенью богородицы или к ее рождеству.
     - Пусть люди обуздают свое нетерпение, - сказал есаулам  дед  Елисей,
великий государев постельничий, - гетману еще предстоит путь до  ногайской
границы; минувшей осенью обещал он хану Демир Гирею, что встретятся они  и
нынешней осенью на охоте за тарпанами. А после того станет ясно,  что  еще
предстоит нам выполнить, пока зима не  вывела  из  ледяных  конюшен  белых
скакунов.
     - Что ж, пускай, государь ладит свои дела с Демир Гиреем, -  говорили
старые запорожцы, - ежели уговор с ним будет, - путь нам открыт.
     - Сынки, - грозил им пальцем дед Елисей, - больно много  рассуждаете,
головы у вас занедужат. Дайте уж лучше гетману  подумать  за  всех;  знает
государь, что  ему  делать  надобно.  Да  будет  вам  пока  известно,  что
вскорости он отправится на степной рубеж, но захватит  с  собой  не  более
двухсот добрых сабель.
     Старые запорожцы недоуменно качали головой.
     После первых осенних дождей, когда месяц вересень  [сентябрь]  осыпал
поля серебром инея, вышло повеление собираться в путь двумстам ратникам  с
десятью телегами. К этой страже его светлость Никоарэ добавил своих старых
верных воинов, которые вместе с ним сражались в  Яссах,  а  также  Козмуцэ
Негря, атамана Агапие и есаула охотничьего отряда Елисея Покотило.
     Отправились вечером в полнолуние и лишь после полуночи сделали привал
у древнего кургана над Днепром,  где  служители  с  телеги  Иле  Караймана
разбили для его светлости шатер.
     Между телегами загорелись костры, потом воины  легли  спать.  Никоарэ
все не мог заснуть и казался встревоженным. Он долго сидел на корточках  у
входа в шатер, пока Стожары не склонились к  западу.  Подали  голос  живые
"часы" Караймана, и тут перед Никоарэ  на  тропинке,  залитой  серебристым
сиянием луны, появился дед Елисей.
     Иле Карайман подбросил дров в костер. Гетман накинул на плечи бурку и
в сопровождении старика Елисея неспешно прошел через уснувший табор.
     На востоке блестели излучины Днепра, а к  западу  тянулись  пастбища,
посеребренные  инеем.  На  звездном  небе  Большой  Воз  [созвездие  Малая
Медведица] медленно поворачивал оглоблю. В  тишине  слышно  было,  как,  с
шумом разрезая воздух, проносятся стаи уток.
     - Тревожно мне, дед Елисей.
     - Отчего, государь? Юсуф Мирза, приближенный Демир-хана, поведал мне,
что Чигала уже в пути и беспременно приедет  на  охоту  в  Грязи.  Ханский
посланец повел меня на встречу с Юсуфом Мирзой, и тот передал, что  хан  с
нетерпением ожидает тебя, дабы ты уверился в его дружбе.
     - А если все же Чигала не приедет?
     Елисей смолчал.
     - Ведь если он не приедет,  дед  Елисей,  значит  расчеты  мои  снова
хромают и, значит, по-прежнему преследует меня неудача. Я вопрошаю  вечные
звезды,  для   чего   существует   сей   мир,   коли   правда   не   может
восторжествовать? Ужель мы так же бессильны, как листья и пыль?
     - Успокойся, государь. Устал ты, верно. А может, еще и другие  печали
томят твою душу.
     Никоарэ внезапно остановился, точно  слова  старика  толкнули  его  в
грудь.
     Покотило продолжал:
     - Пройдет немного дней, и Чигалу постигнет  кара  от  руки  твоей.  А
затем мы последуем туда, где народ ждет  твоей  справедливости.  Еще  один
старый друг мой не спит, волнует душу его то надежда, то сомнение,  как  и
тебя, государь. Будто вы с ним одной плоти и крови.
     - Породнила нас любовь к нашему мученику, дед  Елисей.  Коли  есть  в
мире бог, то я молю его - не лишать  меня  победы.  А  коли  бога  нет,  я
требую, чтоб друзья помогли мне добыть для людей,  остающихся  после  нас,
хотя бы надежду - опору их жизни. Иначе зачем и жить на свете? Лучше уж не
быть нам совсем.
     - Государь, откинь мимолетную слабость. Верь своим друзьям.
     - Ты прав, дед Елисей. У меня легче на сердце при  мысли,  что  я  не
одинок.
     У Седьмого Кургана, как называлось место роздыха, Никоарэ  по  совету
Покотило стоял до полудня двадцатого сентября и спокойно отдыхал.  Сызнова
двинулись в путь к югу и ходко  шли  всю  следующую  ночь.  А  во  вторник
двадцать второго сентября поворотили на запад, к Буджакскому  краю.  Когда
подошли к рубежу вольной степи, не знавшей  никакого  властителя,  Никоарэ
велел остановиться на дневку и хорошо накормить воинов. Сам он постился  и
пребывал в одиночестве, дабы успокоилось бедное сердце.
     В четверг, к полднику, "недреманное око" принесло Никоарэ весть,  что
охотничий стан Демир Гирея находится не более, чем в трех часах пути.
     Как советовал Елисей Покотило, Никоарэ должен был непременно в тот же
день достичь шатра Демир Гирея с ближними  воинами;  он,  Покотило,  будет
стоять слева от  него  в  качестве  толмача.  В  то  же  время  обе  сотни
отправятся за пределы ханского табора  и  отрежут  Чигале  возможные  пути
бегства.
     Итак, охотничий табор был окружен, когда  Никоарэ  Подкова  прибыл  в
Казак-Бунар, к шелковому шатру, перед которым горел новый огонь  в  старом
очаге. Демир, его свита и иноземный гость  только  что  отужинали  и  пили
кофе.
     Чигала, дымя трубкой, возлежал на ковре; в синем небе ласково светило
осеннее солнце, по воздуху медленно плыли серебряные паутинки. Чигала  был
красив и еще молод, лицо имел смугловатое, с греческим  носом.  Он  лениво
улыбался, глядя на сизые облачка дыма, в котором  мерещились  ему  картины
блаженного будущего.
     Демир Гирей обратил его внимание на нового гостя, который только  что
остановил коня и соскочил на землю.
     - Вот мой хороший друг, гетман Никоарэ.
     Чигала, мягко улыбаясь, повернул  голову  и  приподнялся  на  пуховых
подушках.
     - Я знаю баш-чауш-баша Чигалу, - громко и внятно проговорил Никоарэ.
     Елисей Покотило перевел.
     - Откуда знаешь? - удивился красивый улыбающийся гость.
     - Три года прошло с тех пор, - хмуро глядя на него, отвечал гетман, -
как в шатре бейлербея Ахмета был зарезан брат мой, государь Ион Водэ.
     Когда есаул Елисей перевел эти слова гетмана, Чигала вскочил на  ноги
и, побледнев, ощупал пояс, ища саблю. Но при охоте за дикими  лошадьми  не
носят сабель.
     - Что это значит, Демир Гирей? - визгливым от злобы  голосом  спросил
он. - Что это за человек? Разве я не твой гость?
     - Нет, ты мой гость, как и гетман, - отвечал хан.
     - Мы оба, Чигала, гости Демир Гирея, - продолжал Никоарэ. - Но место,
на котором находимся мы и Демир Гирей, никому  не  принадлежит.  Здесь,  в
степи у Казак-Бунара, властвует одна лишь правда. Я  пришел,  чтобы  найти
тебя и судить.
     Баш-чауш-баш Чигала тревожно озирался.
     Приближенные хана глядели на него так же спокойно, как их повелитель.
А те немногие спутники, которых Чигала привел с собой из Исакчеи,  где  он
именем султана Амурата был господином и  владыкой,  равнодушно  дожидались
исполнения того, что было начертано в книгах пророка Магомета, на  седьмом
небе. Да и кроме того, левантиец Чигала отрекся от своей веры и отуречился
только ради наживы, пахлавы и одалисок. Аллах велик,  аллах  защитит  его,
коли сочтет нужным.
     Острый взгляд Чигалы потускнел. Он поворотился к хану -  тот  опустил
глаза.
     - Кровь за кровь? - возопил Чигала  содрогаясь.  -  Ты  пришел  убить
меня, гяур?
     - Я пришел судить тебя.
     - Ты пришел убить меня кинжалом?
     - Нет. Мой армаш владеет саблей.
     Дед Петря весь взъерошился и угрожающе схватился за рукоять сабли.
     Вопросы баш-чауш-баша казались безумными. Но разум его,  даже  в  миг
смертельного  страха,  сохранил  ясность.  И  глаза   лихорадочно   искали
спасения.
     - Я поступил так по повелению Ахмета! - крикнул он внезапно.
     - Подло поступил!
     - Муж, подобный мне, храбростью занявший свое место в мире, не  может
подчиниться такому суду. Выйди на поединок!
     - Добро, соглашусь и на это, коли  признаешь,  что  ты,  Чигала  убил
кинжалом витязя, боровшегося за свободу своего народа.
     - Поединок без оружия - правый поединок.
     Никоарэ отстегнул саблю и передал ее в руки дьяка.
     - Так сдохни и ты, сын шлюхи! - воскликнул левантиец. Выпучив  глаза,
он выхватил из-за шелкового пояса кинжал, тот  самый,  которым  убил  Иона
Водэ, и кинулся на Подкову.
     Демир  Гирей  мгновенно  повернулся   -   бросить   повеление   своим
служителям. Но тут же остановился: правая рука Подковы сжимала у  запястья
руку Чигалы, в которой  сверкал  кинжал.  Вывернув  убийце  руку,  Никоарэ
стиснул ее с  такой  силой,  что  она,  казалось,  вот-вот  хрустнет,  как
хворостина. Левантиец упал на колени;  кинжал  покатился  в  пыль;  гетман
отшвырнул его ногой, обутой в  сафьяновый  сапожок  со  шпорой,  и  пинком
опрокинул левантийца наземь. Вскочив, точно раненый зверь, - не человек, а
взъерошенный  ужас,  -  Чигала  в  одно  мгновение  очутился  возле  своих
служителей, спокойно стоявших с  конями  в  десяти  шагах,  у  колодезного
сруба. Он кинулся в седло, вонзил шпоры в бока скакуна и помчался  на  юг,
ища пути к спасению.
     У шатра зашумели и забеспокоились. Все поднялись на  ноги,  следя  за
этим отчаянным бегством. Но Чигала уже сворачивал вправо: вдали показались
молдавские всадники - обложная сеть, раскинутая есаулом Елисеем.
     Чигала помчался обратно, стремясь  прорваться  на  север.  Но  и  там
показались ратники во главе с младшим братом гетмана, Александру.
     На западе были топи, где вязли преследуемые ногайцами  дикие  табуны.
Беглец повернул туда. Очутившись в болотах,  конь  замедлил  шаг.  Всадник
осторожно направлял коня, ища твердую землю.  Стоявшие  у  шатра  сели  на
коней и поскакали вслед за  Чигалой  по  степи,  озаренной  косыми  лучами
заходящего солнца. За полчаса они достигли болот, где тускло  поблескивали
оконца стоячей воды и среди мягких топей скрывались бездонные омуты.
     Беглец  хлестал  скакуна  и  колол  его  шпорами,  но  конь,   дважды
споткнувшись, вдруг опрокинулся на бок и  стал  тонуть  в  болоте;  Чигала
успел спрыгнуть с седла и метался в  отчаянии,  тщетно  отыскивая  твердую
тропку. Сначала он погрузился в топь до колен, потом по пояс.
     Никоарэ, ехавший рядом с Демир-ханом, между молдаванами и  ногайцами,
с  трудом  сдерживал  себя.  Воины   его   готовились   пронзить   копьями
осужденного. Подняв над головой руку, Никоарэ остановил их.
     Издав страшный вопль и выкатив от ужаса глаза, левантиец вдруг  канул
в тихий "колодезь". Вода на поверхности  омута  заволновалась,  сверкая  в
отблесках заката кровавым красным пламенем, затем все стихло.
     Сердце у гетмана заколотилось.
     - Несчастный! Вот и все меж нами кончено, - еле слышно шепнул он.
     Всадники, собравшиеся на твердой земле, сошли  с  коней  и  удивленно
переглядывались. Только что был человек и конь был - и вот уже нет их. Над
спокойно  поблескивавшей  топью  кружили,   словно   ища   что-то   навеки
потерянное, сипухи и козодои, ночные птицы с большими глазами.
     Демир приблизился к Никоарэ, и слабая улыбка  осветила  смуглое  лицо
его.
     - Вернемся, друг, к своим делам, - мягко проговорил он. - Твоя правда
торжествует не только здесь. То, что  случилось  с  Чигалой,  придется  по
вкусу султану Амурату. Если бы лукавец и спасся из трясины,  -  все  равно
прикончили бы его по повелению султана: удавили бы  шелковым  шнурком  так
же, как три недели  тому  назад  на  острове  Крите  удавили  Ахмета,  его
хозяина.
     И вновь застучало сердце Никоарэ. Нельзя было  медлить,  пришел  срок
его вступления в Молдову, его похода во имя справедливости.



                   31. ХВОСТАТАЯ ЗВЕЗДА И ПРОЧИЕ ЗНАМЕНЬЯ

     На Острове в большом сарае, нарочно выстроенном  на  случай  непогоды
для сборов и бесед, сидели  несколько  верных  товарищ