улыбнулся.
     - Правильно поступаете. Вся постушья братия, где  бы  не  встретилась
она вам в степях, покажет вам тропки к этому витязю.  Одни  правят  вас  в
лес, другие в горы.
     - А сам ты, друг чужеземец, знал его? - возбужденно говорил  Пахомий,
протягивая путнику кружку.
     Тот прильнул к ней и утвердительно закивал головой, не  отрываясь  от
кружки.
     - И я знал его, - похвастал хозяин.
     Пастух лишь покосился в его сторону и сказал проезжему:
     - А если ты, приятель, знал  его,  то  расскажи-ка  о  нем  побольше,
укрепи сердца наши.
     - Можно, - отвечал проезжий, разомлетый от зноя и выпитых  кружек,  -
да недосуг мне. Впереди еще долгий путь. Надо мне заехать с сестрой  своей
единственной повидаться. Посмотрю, жива ли еще.
     - Куда же ты путь держишь?
     - К берегам Тазлэу, к самому Водопаду.
     - Так далеко?
     - Да.
     - И только ради короткой  встречи  с  сестрою  ты  пустился  в  такой
дальний путь?
     - Сестры моей, может статься, уж и нет на  свете,  -  грустно  сказал
спутник, - да хочу я найти успокоение в обители божьей. Извела меня  тоска
по нашим горам и рекам. Была пора, и я гулял с братией, о  которой  сейчас
тут песню пели.
     - Коли так, целую руку, батяня. Но  скажу  тебе  вот  что:  по  моему
разумению, не пришло еще тебе время схиму  принять.  А  посему,  поцеловав
твою правую руку, попрошу тебя, православный, пожертвовать одним часом  из
любви к братьям - посиди с нами, потолкуй и поведай, что творится на белом
свете.
     - Что ж, можно.
     - Тогда, прошу тебя, подними кувшин, подкрепись  маленько  и  разгони
тоску-кручину.
     Вот так и  случилось,  что  батяня  Некулай,  некогда  атаман  удалых
молодцов,  бродивших  в  лесу  неподалеку  от  монастыря   Побраты   и   в
окрресностях Ясс, разговорился  на  постоялом  дворе  Горашку  Харамина  и
рассказал историю витязя Юрия Ботгрозного.
     -  Знайте  же,  ваши  милости,  добрые  люди  и  братья,  что   когда
ясновельможные  паны,  служители  короля  польского,  хитростью   заманили
государя Никоарэ во Львов и посадили в темницу, в  самые  тайные  казематы
крепости...
     - Ага-га! - пробормотал Харамин. - Слыхали мы, да не верилось.
     Пастух Пахомий от удивления онемел - только безмолвно качал головой.
     - Неужто решились паны на такую подлость?
     - Решились, повелел им из Стамбула султан басурманский. А  когда  они
заперли государя Никуарэ в  темницу,  к  его  милости  бургомистру  Львова
явился за наградой польский пан по имени Роман  Барбэ-Рошэ.  Этого  самого
Романа Барбэ-Рошэ государь Никоарэ однажды  вызволил,  когда  пан  заложил
ростовщику храм Успения в Могилеве, - дал ему  тогда  Никоарэ  взаймы  без
отдачи двадцать пять талеров.
     - И именно этот Барбэ-Рошэ продал государя?
     - Именно он.
     Пастух Пахомий брезгливо плюнул и,  заскрежетав  зубами,  пробормотал
ужасное ругательство. Затем подтолкнул Некулая.
     - Что же ты умолк, батяня? Говори. Растрави нам сердце, чтоб  больнее
было.
     Скиталец, прибывший из ляшской страны, продолжал:
     - Когда случилось это, мы все, бывшие в том краю, заскрежетали зубами
и выругались, в точь-точь, как брат  Пахомий.  А  Ботгрозный  не  скрипнул
зубами, не выругался. Прихватив с собой двух  братьев  Гырбову,  Некиту  и
Доминте, сели они на коней и подстерегли пана Барбэ-Рошэ. Когда во  второй
раз явился в ратушу пан Барбэ-Рошэ да вышел ни с  чем  от  бургомистра  и,
сердито бормоча, что его только за нос водят с  обещанной  платой,  прошел
через толпу, Некита и Доминте накинули на него арканы и пустились в  скачь
по улице, волоча пана-предателя  в  пыли,  а  Ботгрозный  скакал  за  ними
следом. "Держите! Держите!" - вопил Ботгрозный, пришпоривая коня и обнажая
мечь. Мечь у него древний, со времен  потопа.  Догнал  Ботгрозный  братьев
Гырбову, взмахнул мечом,  и  дальше  уж  всадники  поволокли  одну  только
голову, а тело осталось на пустыре. И  тут  же  собрался  вокруг  народ  и
растерзал на клочки тело.
     А в это время вершили суд  над  государем  Никоарэ.  Ратники  же  его
собрались под Львовом, стали совет держать, как спасти его. В  день  казни
возвели государя нашего на помост в крепости, и  он  без  обиды  и  страха
взглянул  на  толпу.  А  народу  собралось  тьма-тьмущая.  И  крикнул   он
теснившимся вокруг людям:
     "Знайте, добрые люди, что казнить меня велели королю турки. Живем  мы
в такую пору, когда язычники сильнее короля  и  король  казнит  витязя  за
веру. Как же теперь Стефану Баторию в глаза  людям  глядеть  после  такого
позора? Исполнен долг мой, -  прибавил  еще  государь.  -  Теперь  могу  и
умереть. Из крови моей родится  возмездие,  как  из  малого  зерна  растет
пшеница. Не весь я умру. Прощайте и помните!"
     Так говорил государь Никоарэ, и такой шум поднялся и так заволновался
народ, что палач оробел и не сразу решился отсечь государю голову. Потом в
смятении ударил топором дважды, чего дотоле с ним никогда не бывало.
     Тогда прискакали ратники Никоарэ, да уж поздно было. Поднялись они на
сотнях лестниц на стены крепости и влезли на  помост.  Юрий  Ботгрозный  и
братья Гырбову и некий Копье, которого вы не знаете, а я знаю,  и  капитан
Козмуцэ, и атаман  Агапие  рубили  ратников  саблями  и  гнали  их  прочь.
Учинилась во Львове небывалая сумятица. Много крови было пролито, и немало
наших пало, больше, чем в Молдове...
     И Юрий Ботгрозный с товарищами умчал тело и голову его светлости Иона
Никоарэ. Временные владетели Львова стараются  уверить  мир,  что  Подкова
похоронен в молдавском храме, но уверения  их  лживы,  ибо  тело  государя
нашего Никоарэ было силой отвоевано удальцами. Заставили  они  знаменитого
врача Билбое забальзамировать тело преславного Никоарэ, омыть его  настоем
трав и умостить маслами. Прорвавшись силой, добрались воины  до  свободной
земли запорожцев, отвезли государя в  Черную  Стену  и  похоронили  его  в
тайной пещере днепровских скал...
     Батяня Некулай умолк и гневно оглянулся. У бедных селян слезы  капали
из глаз и падали в пыль, устилавшую двор.
     Седой пастух тихо спросил:
     - Отчего ты осерчал, добрый человек?
     - Оттого, что иные глупцы едут туда, откуда я прибыл. Скажите-ка мне,
люди добрые, что я буду делать на  богомолье  в  пустыни?  Надену  юбку  и
платок? Брошу саблю  и  возьмусь  за  метлу?  Опять  глядеть  на  злобу  и
притеснения? А в нашей вольнице живут свободные люди.  Без  тех  порядков,
какие я у них узнал, жизнь мне не мила.
     - Поступай, как душа велит, - лукаво заметил пастух Пахомий.
     - Поступлю, как душа велит, - с расстановкой произнес батяня Некулай,
в упор глядя на него. - Я возжаждал покоя. Иные пошли служить на жалованье
шведскому королю Юхану либо немецкому кесарю.  Побывали  там,  да  вот  уж
начинают приходить обратно. Не по вкусу им тамошняя еда, ни речь чужая.  А
я вот думал  угомониться  в  обители,  да,  видно,  не  придется  -  иначе
поступлю.
     - Думаешь, добрый человек, воротиться к Порогам?
     Батяня Некулай раздраженно крикнул:
     - Да! И будь проклят, трижды проклят тот, кто поступит иначе!
     Пахомий снова подошел к нему, взял за правую руку и поцеловал.
     Оба путника, приехавшие с севера, взглянули друг на друга блестевшими
от волнения глазами.
     Батяня Некулай уселся, положив на землю седло.
     - Тут мы заночуем, брат Иле, - говорил  он,  -  а  через  три  недели
постучимся в ворота Черной Стены, попросим  приюта  у  матушки  Олимпиады,
около новой часовни, которая возводится в  память  усопшего  Иона  Никоарэ
Водэ. Там найдем мы и дьяка - он читает  в  книгах  и  сторожит  могилу  в
скале.
     И добавил, глядя вдаль:
     - Братья пастухи и братья  крестьяне,  поведал  нам  дьяк  Раду,  что
государь  Никоарэ  промелькнул,  точно  сон  народа.  И,  свет  от  света,
возгоримся мы от его неугасимого духа и другие возгорятся после нас.