С утеса свесил белый стяг.
                        Трубач сыграл войскам отбой,
                        И рыцарь крикнул, что с войной
                        Король покончить повелел:
                        Врагов своих он одолел,
                        Лорд Босуэл с Родриком в плену,
                        И полный мир пришел в страну..."
                        Тут оборвался песни звук,
                        И арфа выпала из рук!
                        На Родрика певец-старик
                        И прежде взглядывал на миг.
                        Сначала вождь, томим тоской,
                        Сидел с простертою рукой
                        И, старца слушая рассказ,
                        В лице менялся много раз.
                        Но долго усидеть не мог,
                        Закрыл глаза и снова лег.
                        Потом, собрав остаток сил,
                        Он руки на груди сложил,
                        Сжал зубы, замутненный взор
                        Бесцельно пред собой простер,
                        И смерть, как все в его роду,
                        Без страха встретил Родрик Ду.
                        Ушла угрюмая душа.
                        И замер Аллен не дыша.
                        Но он недаром был певцом.
                        Он так запел над мертвецом:

22
                                    ПЛАЧ

                        "Ты ль это холоден и тих,
                        Гроза и бич врагов своих,
                        Весь клан обрушивший на них?
                        Где плач? Где песен мрачный пыл?
                        Ведь ты певцу внимать любил.
                        Ты Босуэлам опорой был.
                        А нынче их судьба темна,
                        И по тебе скорбит струна.
                        Плачь, плачь, элпайнская Сосна!

                        О, сколько пролилось бы слез
                        На тихий дол и на утес,
                        Когда б я эту весть принес!
                        Ты не помчишься в гущу сеч,
                        Чтоб за собою нас увлечь.
                        Не кончен бой, но выпал меч!
                        Нет, жизнь моя мне не нужна.
                        Лишь только б ты восстал от сна.
                        Плачь, плачь, элпайнская Сосна!

                        О вождь, печален твой уход!
                        Дрозд в клетке свищет без забот.
                        Орел в неволе не живет.
                        И та, любимая тобой,
                        Хоть в мыслях у нее другой,
                        Почтит твой камень гробовой.
                        И будет петь со мной она,
                        Тиха, печальна и бледна.
                        Плачь, плачь, элпайнская Сосна!":

23

                        А Элен в башне все ждала,
                        Не отдыхала, не спала.
                        Рассветный луч, то желт, то ал,
                        Цветные стекла озарял,
                        Но тщетно он касался стен,
                        Лаская пышный гобелен,
                        И тщетно стол ломился тут
                        От пряных вин и сытных блюд.
                        Едва взглянув на все вокруг,
                        Припоминала Элен вдруг,
                        Как счастья тень, как добрый знак,
                        Иной приют, иной очаг -
                        Свой остров, спящий в тишине,
                        Оленью шкуру на стене,
                        Где сиживал отец седой
                        За скромной и простой едой,
                        Где Лафра верная у ног,
                        Играя, терлась, как щенок,
                        Где про охоту между тем
                        Вел разговоры Малькольм Грэм,
                        Но вдруг, ответив невпопад,
                        Вдаль устремлял туманный взгляд.
                        Кто тихим счастьем был согрет,
                        Тот с грустью ловит счастья след.
                        Вот Элен встала у окна.
                        Что жадно слушает она?
                        В суровый час, грозы темней,
                        До музыки ли нынче ей?
                        Из верхней башни долетев,
                        Раздался жалобный напев.

24
                          ЖАЛОБА ПЛЕННОГО ОХОТНИКА

                        "Мой сокол просится в полет,
                        Собака пищи не берет,
                        В конюшне тесно скакуну,
                        И грустно мне сидеть в плену.
                        А как бы я хотел опять
                        Оленя по лесу гонять
                        И в рог трубить, собак дразня.
                        Вот счастье жизни для меня!
                        Унылый колокольный звон
                        Здесь отмечает ход времен,
                        Да по стене за футом фут
                        Лучи кровавые ползут.
                        Заутреню мне служит стриж,
                        Вечерню - ворон с ближних крыш.
                        Живу, судьбу свою кляня,
                        И жизнь не радует меня!
                        Я поутру на склонах гор
                        Не встречу Элен нежный взор,
                        И, проблуждав весь день в лесу,
                        Добычу ей не принесу,
                        И у порога не сложу,
                        И слов привета не скажу.
                        Такого радостного дня
                        Вовек не будет для меня!"

25

                        Она не вскрикнула "увы!",
                        Не уронила головы
                        И только оперлась на стол,
                        Когда за дверью скрипнул пол
                        И рыцарь сноудонский вошел.
                        Она опомнилась - и вот
                        Навстречу рыцарю идет.
                        "Привет Фиц-Джеймсу и поклон.
                        Да примет благодарность он
                        От сироты..." - "Нет, Элен, нет.
                        Моя награда - твой привет.
                        Будь власть моя - клянусь душой,
                        Отец твой был бы здесь, с тобой.
                        Ступай со мною к королю,
                        Его легко я умолю.
                        Он добр, хоть в наши времена
                        Власть непреклонная нужна.
                        Идем! Отбрось ненужный страх.
                        Король давно уж на ногах".
                        Но полон слез был Элен взор.
                        Ей рыцарь слезы сам отер
                        И руку дал и ко двору
                        Повел, как вел бы брат сестру.
                        Из двери в дверь, из зала в зал
                        Горянку рыцарь провожал.
                        Но вот все позади. Теперь
                        Последняя открылась дверь.

26

                        Весь зал сверкал. Везде был свет.
                        Здесь каждый в золото одет,
                        Смотреть - глазам терпенья нет.
                        Так ряд вечерних облаков
                        Горит на тысячу ладов,
                        И в небе взгляд рисует нам
                        Воздушных рыцарей и дам.
                        В молчании, дыша едва,
                        Ступила Элен раз и два,
                        Тихонько взоры подняла
                        И зал глазами обвела,
                        Еще не ведая, где он,
                        Чья воля грозная - закон.
                        Здесь чуть не каждый из вельмож
                        Обличьем был с монархом схож,
                        Одеты в бархат все и шелк.
                        Неясный говор в зале смолк,
                        И разом шляпы снял весь зал.
                        Один Фиц-Джеймс берет не снял.
                        К нему стремится каждый взор,
                        Его вниманья ждет весь двор.
                        На рыцаре простой наряд,
                        Хотя вокруг огнем горят
                        Созвездья дорогих камней.
                        Король Шотландии пред ней!

27

                        Как снег, что со скалы навис,
                        Стремглав соскальзывает вниз,
                        Так Элен, словно слыша гром,
                        Простерлась перед королем.
                        Она и в страхе и в тоске.
                        Кольцо дрожит в ее руке.
                        Король, молящий встретив взор,
                        В нем прочитал немой укор.
                        Окинув гневным взором знать,
                        Он Элен поспешил поднять,
                        И в лоб ее поцеловал,
                        И милостиво ей сказал:
                        "Да, Элен. Бедный рыцарь твой
                        Повелевает всей страной.
                        Откройся мне, не прячь лицо.
                        Я щедро выкуплю кольцо.
                        Но ты захочешь, может быть,
                        За Дугласа меня просить.
                        Не нужно. Я прощаю клан.
                        Мы были введены в обман.
                        Я и лорд Дуглас с этих пор
                        Забудем злобный наговор.
                        Невинно прежде пострадав,
                        Перед законом Дуглас прав.
                        И впредь Гленкорну и де Во
                        Не дам я притеснять его.
                        Лорд Босуэл, как в былые дни,
                        Вернейшим подданным сродни.
                        Так что ж, мятежница моя,
                        Улыбки все не вижу я?
                        Лорд Дуглас, я прошу помочь.
                        Не верит счастью ваша дочь".

28

                        И Элен крепко, как могла,
                        Отца за шею обняла.
                        Король, увидев этот пыл,
                        Всю сладость власти ощутил,
                        Когда повелевает власть
                        Добру - воспрять, пороку - пасть.
                        Недолго любовался он,
                        Как Дуглас встречей восхищен.
                        "Нет, Дуглас, от души прощай
                        И дочь от нас не похищай.
                        Поистине, врагам назло,
                        Вас чудо с дочерью свело.
                        Когда бродил я по стране
                        В одежде, не присущей мне,
                        Я звался именем другим
                        И все ж по праву звался им:
                        Фиц-Джеймс - так на норманский лад
                        О всяком Джеймсе говорят.
                        Таясь, я лучше видеть мог,
                        Где поднял голову порок".
                        Затем - вполголоса: "Итак,
                        Изменница, я был твой враг!
                        Нет, никому не открывай,
                        Как я пришел в озерный край
                        И как меня послала ты
                        Туда, на горные хребты,
                        Где чудом, в битве победив,
                        Твой государь остался жив".
                        И - громко: "Этот талисман
                        Тебе в горах Фиц-Джеймсом дан.
                        Окончена Фиц-Джеймса роль.
                        Чем наградит тебя король?"

29

                        Да, видно, знал король давно,
                        Кем сердце Элен пленено.
                        Теперь она глядит смелей,
                        Но страх за Грэма ожил в ней,
                        А также страх за храбреца,
                        Что встал за честь ее отца.
                        И, благородных чувств полна,
                        Просила милости она,
                        Хоть Родрика тяжка вина.
                        Король вздохнул: "Увы, лишь бог
                        Жизнь Родрика продлить бы мог.
                        Вот было сердце! Вот рука!
                        Я знаю мощь его клинка.
                        Не надо мне богатств моих,
                        Лишь был бы он среди живых.
                        Но перед Элен я в долгу.
                        Чем отплатить я ей могу?"
                        И Элен к Дугласу идет,
                        Кольцо, краснея, отдает,
                        Чтоб короля отец просил
                        О том, что ей назвать нет сил.
                        Король сказал: "Суров закон.
                        Мятежников карает он.
                        Где Малькольм? Да свершится суд!"
                        Грэм преклонил колено тут.
                        "Тебе, бунтарь, пощады нет.
                        Ты, нашей ласкою согрет
                        И принят милостиво в дом,
                        Ответил буйным мятежом,
                        И у тебя, от нас вдали,
                        Мои враги приют нашли.
                        Твоя вина известна всем.
                        Вот цепь и стража, дерзкий Грэм!"
                        И цепь из золота, светла,
                        На грудь мятежника легла.
                        Теперь мятеж его забыт,
                        И Элен рядом с ним стоит.

ЭПИЛОГ

                        О арфа севера, теперь прощай!
                           На дальние холмы спустилась тень,
                        И в сумерках из чащи невзначай
                           Едва заметный выглянул олень.
                        Сойди же с колдовством своим под сень
                           Родного вяза, к водам родника!
                        Твой нежный глас, едва смолкает день,
                           Как будто эхо с горного лужка
                        Плывет в гуденье пчел и в песне пастушка.

                        Однако же прощай и мне прости
                           Неловкие удары по струнам.
                        Не для того я пел, чтоб быть в чести,
                           Вот и небрежен был по временам.
                        Ты мне была как сладостный бальзам.
                           Я шел один, покорствуя судьбе,
                        От горестных ночей к горчайшим дням,
                           И не было спасения в мольбе.
                        Я тем, что ныне жив, обязан лишь тебе.

                        Прощай, прислушайся к шагам моим,
                           Неслышно затихающим вдали.
                        Кто струн теперь коснется? Серафим?
                           А может, духи добрые земли?
                        Теперь твои напевы отошли,
                           Растаяли по склонам горных рек,
                        А то, что ветры дальше понесли,
                           Уже не различает человек.
                        О чаровница, звук умолк, прощай навек!

1810


КОММЕНТАРИИ

ПОЭМЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ

     Для большинства  советских  читателей  Вальтер  Скотт  -  прежде  всего
романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого -  блестящий  вольный  перевод
одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же  песня  в  переводе  И.  Козлова,
звучащая в финале романа  "Что  делать?",  напомнят  нашему  современнику  о
Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание  о  "Замке
Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта  "Иванов  вечер".  Пожалуй,
это и все.
     Между тем великий романист  начал  свой  творческий  путь  как  поэт  и
оставался поэтом в течение всей своей многолетней деятельности. В  словесную
ткань прозы Скотта входят принадлежащие ему великолепные баллады, и песни, и
стихотворные эпиграфы. Многие из них,  обозначенные  как  цитаты  из  старых
поэтов, на самом деле сочинены Скоттом - отличным  стилизатором  и  знатоком
сокровищ английской и шотландской поэзии.  Первая  известность  Скотта  была
известность поэта. В течение долгих лет он был поэтом весьма популярным;  Н.
Гербель в своей небольшой заметке о поэзии Скотта в книге "Английские  поэты
в биографиях и образцах" (1875) счел нужным напомнить русскому читателю, что
поэма "Дева озера" выдержала в течение одного года шесть изданий и  вышла  в
количестве 20 тысяч экземпляров и что та же поэма в 1836 году вышла огромным
для того времени тиражом в 50 тысяч. Когда юный Байрон  устроил  иронический
смотр всей английской поэзии в своей сатире "Английские барды и  шотландские
обозреватели" (1809), он упомянул о Скотте сначала не без насмешки, а  затем
- с уважением, призывая его забыть  о  старине  и  кровавых  битвах  далеких
прошлых дней для  проблематики  более  острой  и  современной.  Скотта-поэта
переводили на другие  европейские  языки  задолго  до  того,  как  "Уэверли"
положил начало его всемирной славе романиста.
     Итак, поэзия Скотта - это  и  важный  начальный  период  его  развития,
охватывающий в целом около двадцати лет,  если  считать,  что  первые  опыты
Скотта были опубликованы в начале 1790-х годов, а  "Уэверли",  задуманный  в
1805 году, был закончен только в 1814  году;  это  и  важная  сторона  всего
творческого развития Скотта в целом. Эстетика романов Скотта тесно связана с
эстетикой  его  поэзии,  развивает  ее  и  вбирает  в  сложный  строй  своих
художественных средств. Вот почему в настоящем собрании сочинений Скотта его
поэзии уделено  такое  внимание.  Поэзия  Скотта  интересна  не  только  для
специалистов,  занимающихся  английской  литературой,  -   они   смогли   бы
познакомиться с нею и в подлиннике, - но и для широкого читателя.  Тот,  кто
любит Багрицкого,  Маршака,  Всеволода  Рождественского,  кто  ценит  старых
русских поэтов XIX века, с интересом прочтет переводы поэм и стихов  Скотта,
представленных в этом издании.
     Объем издания не позволил включить все поэмы  Скотта  (из  девяти  поэм
даны только три). Но все же читатель получает представление  о  масштабах  и
разнообразии поэтической  деятельности  Скотта.  Наряду  с  лучшими  поэмами
Скотта включены и некоторые его переводы из поэзии других стран Европы (бал-
лада "Битва при Земпахе"), его подражания шотландской балладе и образцы  его
оригинальной балладной поэзии, а также некоторые песни, написанные для того,
чтобы они прозвучали  внутри  большой  поэмы  или  в  тексте  драмы,  и  его
лирические стихотворения.
     Скотт-юноша прошел через кратковременное  увлечение  античной  поэзией.
Однако интерес  к  Вергилию  и  Горацию  вскоре  уступил  место  устойчивому
разностороннему  -  научному  и  поэтическому  -  увлечению  поэзией  родной
английской  и  шотландской  старины,   в   которой   Скотт   и   наслаждался
особенностями  художественного  восприятия  действительности  и   обогащался
народным суждением о событиях отечественной истории.
     Есть все основания предполагать, что интерес к национальной поэтической
старине у Скотта сложился и под воздействием  немецкой  поэзии  конца  XVIII
века, под влиянием идей Гердера. В его  книге  "Голоса  народов"  Скотт  мог
найти образцы английской и шотландской поэзии, уже занявшей свое место среди
этой сокровищницы песенных богатств народов мира, и - в не меньшей степени -
под влиянием деятельности поэтов "Бури и натиска", Бюргера, молодого Гете  и
других. Переводы из  Бюргера  и  Гете  были  первыми  поэтическими  работами
Скотта, увидевшими свет. О воздействии молодой немецкой поэзии  на  вкусы  и
интересы эдинбургского поэтического кружка, в котором он участвовал, молодой
Скотт писал как о "новой весне литературы".
     Что же так увлекло Скотта в  немецкой  балладной  поэзии?  Ведь  родные
анг