ько ржавые наконечники стрел и иззубренные
клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки,  будто
сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в  стихию
слова, в название местности, в имя, в песню...
     Скотт  разыскивал  еще  живых  народных  певцов,   носивших   старинное
феодальное название менестрелей,  или  тех,  кто  что-нибудь  помнил  об  их
искусстве, и бережно записывал все, что  еще  сохранила  народная  память  -
текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять  смысл  песни.
Народные   баллады,   которые   Скотт   разделил   на    "исторические"    и
"романтические", составили две первые части издания.
     Не  менее  интересна  была  и  третья  часть  книги,  в  которую  вошли
"имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная  баллада
Вальтера Скотта, прекрасными  стихами  переведенная  Жуковским",  как  писал
Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически  характеризует  мрачную  и
исполненную злодейств  и  преступлений  жизнь  феодальных  времен".  {В.  Г.
Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III,  Гослитиздат,  М.  1948,
стр. 250.}
     Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная  оценка
всей  оригинальной  балладной  поэзии  Скотта  -  она   действительно   была
"поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и  шотландского
средневековья.  Именно  характеристикой  эпохи,  вложенной  иногда  в  рамки
баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
     Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением  была
только  началом  того  пути,  на  котором  Скотт   развил   свое   искусство
характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно,  живое
мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему,  по  словам  Пушкина,  имя
"шотландского чародея".
     Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему
эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого  повествования.  Как
человек  своего  времени,  увлеченный  новым  представлением   об   истории,
выстраданным в долгих мыслях  о  бурной  эпохе,  в  которую  он  жил,  Скотт
выступил как новатор в самом жанре поэмы.
     Именно он, по существу, окончательно победил  старую  классицистическую
эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века  необозримой
продукцией стихотворцев-ремесленников.
     Девять поэм Скотта {"Песнь  последнего  менестреля",  1805;  "Мармион",
1808; "Дева озера", 1810; "Видение  дона  Родерика",  1811;  "Рокби",  1813;
"Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов",  1814;  "Поле  Ватерлоо",
1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только
содержанием  и   стихотворным   мастерством,   строфикой,   смелой   рифмой,
новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но  и  жанрами.
Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской
сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим  знатоком
которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы  исторической,  полной
реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное  событие,  конец  дома
Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой  рукою  короля  Иакова  II,
главного героя поэмы Скотта.
     Этот жанр  исторической  поэмы,  богатой  реалистическими  картинами  и
живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион",  которая,  как  и
"Властитель островов", повествует  о  борьбе  шотландцев  против  английских
завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь
к историческому роману  Скотта.  Несколько  вставных  песен  из  этой  поэмы
помещены в настоящем томе  и  дают  представление  о  многоголосом,  глубоко
поэтическом звучании "Рокби".
     Другие  жанры  представлены  "Видением  дона  Родерика"  и   "Гарольдом
Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского
короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании,  вплоть  до
эпопеи народной войны против французов, за  которой  Скотт  следил  со  всем
вниманием британского патриота и врага Наполеона.  "Гарольд  Бесстрашный"  -
относительно менее интересная поэма,  написанная  по  мотивам  скандинавских
саг.
     Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и  триумфу  поэм  Байрона.
{Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В  истории
европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и,  к
сожалению, почти забыта.
     Небольшая поэма "Поле  Ватерлоо"  написана  по  свежим  следам  великой
битвы, разыгравшейся здесь. Нельзя не сопоставить картину  сражения  в  этой
неровной, но во многом новаторской поэме Скотта  с  двумя  другими  образами
битвы при Ватерлоо, созданными его современниками  -  с  "Одой  к  Ватерлоо"
Роберта  Саути  и  строфами,   посвященными   Ватерлоо   в   третьей   песни
"Странствований Чайлд-Гарольда", Саути в этой оде превзошел самого  себя  по
части официального британского патриотизма и елейного низкопоклонства  перед
лидерами Священного союза. Байрон создал потрясающее обобщенное  изображение
побоища, тем более поражающего своей символикой, что ему предпослана  весьма
реалистическая  картина  Брюсселя,  разбуженного  канонадой  у  Катр-Бра   -
предвестьем битвы при Ватерлоо.
     Скотт пытался дать исторически осмысленную картину события,  которое  -
на его взгляд, вполне закономерно - оборвало  путь  человека,  имевшего  все
задатки стать великим, но погубившего себя и  свою  страну.  Особенно  важны
строфы, посвященные английским  солдатам,  подлинным  героям  битвы,  стойко
умиравшим вплоть до того момента, когда подход  армии  Блюхера  драматически
решил исход сражения. Понятие "мы", звучащее в этой поэме Скотта, обозначает
его представление о единстве нации, выраженном в тот день в ее железной воле
к победе. Русскому читателю поэмы Скотта  не  может  не  броситься  в  глаза
интонация, сближающая некоторые лучшие строфы "Поля Ватерлоо" с  "Бородином"
Лермонтова. Это ощущение явной близости делает "Поле Ватерлоо" для  русского
читателя особенно интересным - при очевидном превосходстве "Бородина", этого
великого, народного по своему содержанию произведения.
     Шли годы. Появлялись  роман  за  романом  Скотта,  Вырос  Эбботсфорд  -
прославленная резиденция шотландского чародея. А  он  не  переставал  писать
стихи, о чем свидетельствуют и  песни,  появляющиеся  в  его  драмах  (драмы
Скотта написаны тоже стихами), и стихотворения 1810-х и 1820-х годов, многие
из которых представлены в нашем томе.
     В 1830 году Скотт переиздал свой сборник "Песни  шотландской  границы",
снабдив его пространным предисловием  под  заглавием  "Вводные  замечания  о
народной  поэзии  и  о  различных  сборниках   британских   (преимущественно
шотландских) баллад" (см. т. 20 настоящ. издания).  В  нем  была  не  только
историческая справка об изучении баллады в Англии и  особенно  в  Шотландии:
это предисловие дышит глубокой поэтичностью,  живой,  творческой  любовью  к
тому, о чем пишет старый художник.
     Вальтер Скотт остался поэтом до последних лет своей жизни.

ПОЛЕ ВАТЕРЛОО

     Скотт написал эту небольшую  поэму  после  посещения  места  битвы  при
Ватерлоо, происшедшей 18 июня 1815 г.
     Стр. 624. Угумон - ферма в районе боевых действий, разыгравшихся в день
битвы при Ватерлоо между деревнями Бель-Альянс и Ватерлоо. За ферму  Угумон,
превращенную англичанами в укрепленный пункт, велись ожесточенные бои.
     Стр. 627. А Тот -  отчизны  щит  и  меч...  -  Имеется  в  виду  герцог
Веллингтон, при Ватерлоо командовавший английскими и голландскими войсками.
     Стр.  629.  ...Войска  победные  Груши?  -  Маршал   Груши,   один   из
военачальников Наполеона, сбился с дороги, опоздал к битве при  Ватерлоо  и,
узнав о поражении, отступил, так и не соединившись  с  войсками  императора,
который начал битву в твердой надежде на своевременный подход колонны Груши.
Зато,  потеряв  тысячи  человек  отставшими,  прусский  фельдмаршал   Блюхер
форсированным маршем вырвался на помощь  к  англичанам  и  ударил  во  фланг
Наполеону в тот момент, когда Наполеон уже исчерпал  свои  основные  силы  в
бесплодных попытках сбить англичан с их позиций. В первые  минуты  появления
пруссаков на опушке леса, откуда они выходили, французы приняли их за войска
Груши, что еще больше способствовало успеху частей Блюхера.
     Стр. 630. Маренго, Лоди, Ваграм - места сражений,  в  которых  Наполеон
одержал блестящие победы над австрийцами.
     Стр. 632. ...Под Лейпцигом, когда без сил Тобой союзник  брошен  был  И
трупов  полная  река  Приняла  тело  поляка.  -  Один  из  вождей   польских
вооруженных сил, входивших в состав армии Наполеона, Станислав  Понятовский,
утонул при переправе через  реку  Эльстер  в  битве  при  Лейпциге,  где  он
прикрывал со своими частями  отступление  основных  сил  французской  армии,
разбитой в так называемой Битве народов  (16-18  октября  1813  г.).  Многие
винили  в  смерти  Понятовского  французское  командование,   преждевременно
взорвавшее мост через Эльстер.
     Стр.  636.  Азенкур  и  Кресси  -  населенные  пункты,  вблизи  которых
разыгрались знаменитые битвы  Столетней  войны.  В  обеих  битвах  англичане
нанесли решительное поражение феодальному французскому ополчению. Победы при
Кресси (1346) и Азенкуре (1413) надолго определили ход войны  во  Франции  с
перевесом для англичан. Но Скотт считает, что Ватерлоо затмило более  давние
успехи британского оружия.

                                                                   Р. Самарин 



   Вальтер Скотт
   Суд в подземелье (Отрывок)


                                  Повесть
                                 (Отрывок)

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод В. Жуковского
     Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. 20
     М.-Л., "Художественная литература", 1965
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

I

                         Уж день прохладно вечерел,
                         И свод лазоревый алел;
                         На нем сверкали облака;
                         Дыханьем свежим ветерка
                         Был воздух сладко растворен;
                         Играя, вея, морщил он
                         Пурпурно-блещущий залив;
                         И, белый парус распустив,
                         Заливом тем ладья плыла;
                         Из Витби инокинь несла,
                         По легким прыгая зыбям,
                         Она к Кутбертовым брегам.
                         Летит веселая ладья;
                         Покрыта палуба ея
                         Большим узорчатым ковром;
                         Резной высокий стул на нем
                         С подушкой бархатной стоит;
                         И мать-игуменья сидит
                         На стуле в помыслах святых;
                         С ней пять монахинь молодых.

II

                         Впервой покинув душный плен
                         Печальных монастырских стен,
                         Как птички в вольной вышине,
                         По гладкой палубе оне
                         Играют, резвятся, шалят...
                         Все веселит их, как ребят:
                         Той шаткий парус страшен был,
                         Когда им ветер шевелил
                         И он, надувшися, гремел;
                         Крестилась та, когда белел,
                         Катясь к ладье, кипучий вал,
                         Ее ловил и подымал
                         На свой изгибистый хребет;
                         Ту веселил зеленый цвет
                         Морской чудесной глубины;
                         Когда ж из пенистой волны,
                         Как черная незапно тень,
                         Пред ней выскакивал тюлень,
                         Бросалась с криком прочь она
                         И долго, трепетна, бледна,
                         Читала шепотом псалом;
                         У той был резвым ветерком
                         Покров развеян головной,
                         Густою шелковой струей
                         Лились на плечи волоса,
                         И груди тайная краса
                         Мелькала ярко меж власов,
                         И девственный поймать покров
                         Ее заботилась рука,
                         А взор стерег исподтишка,
                         Не любовался ль кто за ней
                         Заветной прелестью грудей.

III

                         Игуменья порою той
                         Вкушала с важностью покой,
                         В подушках нежась пуховых,
                         И на монахинь молодых
                         Смотрела с ласковым лицом.
                         Она вступила в божий дом
                         Во цвете первых детских лет,
                         Не оглянулася на свет
                         И, жизнь навеки затворя
                         В безмолвии монастыря,
                         По слуху знала издали
                         О треволнениях земли,
                         О том, что радость, что любовь
                         Смущают ум, волнуют кровь
                         И с непроснувшейся душой
                         Достигла старости святой,
                         Сердечных смут не испытав;
                         Тяжелый инокинь устав
                         Смиренно, строго сохранять,
                         Души спасения искать
                         Блаженной Гильды по следам,
                         Служить ее честным мощам,
                         И день и ночь в молитве быть,
                         И день и ночь огонь хранить
                         Лампад, горящих у икон:
                         В таких заботах проведен
                         Был век ее. Богатый вклад
                         На обновление оград
                         Монастыря дала она;
                         Часовня Гильды убрана
                         Была на славу от нее:
                         Сияло пышное шитье
                         Там на покрове гробовом,
                         И, обложенный жемчугом,
                         Был вылит гроб из серебра;
                         И много делала добра
                         Она убогим и больным,
                         И возвращался пилигрим
                         От стен ее монастыря,
                         Хваля небесного царя.
                         Имела важный вид она,
                         Была худа, была бледна;
                         Был величав высокий рост;
                         Лицо являло строгий пост,
                         И покаянье тмило взор.
                         Хотя в ней с самых давних пор
                         Была лишь к иночеству страсть,
                         Хоть строго данную ей власть
                         В монастыре она блюла,
                         Но для смиренных сестр была
                         Она лишь ласковая мать:
                         Свободно было им дышать
                         В своей келейной тишине,
                         И мать-игуменью оне
                         Любили детски всей душой.
                         Куда ж той позднею порой
                         Через залив плыла она?
                         Была в Линдфарн приглашена
                         Она с игуменьей другой;
                         И там их ждал аббат святой
                         Кутбертова монастыря,
                         Чтобы, собором сотворя
                         Кровавый суд, проклятье дать
                         Отступнице, дерзнувшей снять
                         С себя монашества обет
                         И, сатане продав за свет
                         Все блага кельи и креста,
                         Забыть Спасителя Христа.

IV

                         Ладья вдоль берега летит,
                         И берег весь назад бежит;
                         Мелькают мимо их очей
                         В сиянье западных лучей:
                         Там замок на скале крутой
                         И бездна пены под скалой
                         От расшибаемых валов;
                         Там башня, сторож берегов,
                         Густым одетая плющом;
                         Там холм, увенчанный селом;
                         Там золото цветущих нив;
                         Там зеленеющий залив
                         В тени зеленых берегов;
                         Там божий храм, среди дерев
                         Блестящий яркой белизной.
                         И остров, наконец, святой
                         С Кутбертовым монастырем,
                         Облитый вечера огнем,
                         Громадою багряных скал
                         Из вод вдали пред ними встал,
                         И, приближаясь, тихо рос,
                         И вдруг над их главой вознес
                         Свой брег крутой со всех сторон.
                         И остров и не остров он;
                         Два раза в день морской отлив,
                         Песок подводный обнажив,
                         Противный брег сливает с ним:
                         Тогда поклонник пилигрим
                         На богомолье по пескам
                         Пешком идет в Кутбертов храм;
                         Два раза в день морской прилив,
                         Его от тверди отделив,
                         Стирает силою воды
                         С песка поклонников следы. -
                         Нес ветер к берегу ладью;
                         На самом берега краю
                         Стоял Кутбертов древний дом,
                         И волны пенились кругом.

V

                         Стоит то здание давно;
                         Саксонов памятник, оно
                         Меж скал крутых крутой скалой
                         Восходит грозно над водой;
                         Все стены страшной толщины
                         Из грубых камней сложены;
                         Зубцы, как горы, на стенах;
                         На низких тягостных столбах
                         Лежит огромный храма свод;
                         Кругом идет широкий ход,
                         Являя бесконечный ряд
                         Сплетенных ветвями аркад;
                         И крепки башни на углах
                         Стоят, как стражи на часах.
                         Вотще их крепость превозмочь
                         Пыталась вражеская мочь
                         Жестоких нехристей датчан;
                         Вотще волнами океан
                         Всечасно их разит, дробит;
                         Святое здание стоит
                         Недвижимо с давнишних пор;
                         Морских разбойников напор,
                         Набеги хлада, бурь, валов
                         И силу грозную годов
                         Перетерпев, как в старину,
                         Оно морскую глубину
                         Своей громадою гнетет;
                         Лишь кое-где растреснул свод,
                         Да в нише лик разбит святой,
                         Да мох растет везде седой,
                         Да стен углы отточены
                         Упорным трением волны.

VI

                         В ладье монахини плывут;