лийские и шотландские баллады он, конечно, уже знал  к  тому  времени  по
ряду изданий, им тщательно изученных. Очевидно,  молодого  поэта  увлекло  в
опытах Гете и Бюргера то новое качество, которое было внесено  в  их  поэзию
под влиянием поэзии народной. Народная поэзия раскрылась перед Скоттом через
уроки Гете и Бюргера и как неисчерпаемый клад художественных ценностей и как
великая школа,  необходимая  для  подлинно  современного  поэта,  для  юного
литератора, стоящего на грани столетий, живущего в эпоху, когда  потрясенные
основы классицизма  уже  рушились  и  когда  во  многих  странах  начиналось
движение за обновление европейской поэзии. Недаром молодой Скотт  выше  всех
других родных поэтов ценил Роберта Бернса. В  его  поэзии  Скотт  мог  найти
поистине органическое соединение фольклорных  и  индивидуальных  поэтических
средств.
     В 1802-1803 годах тремя выпусками вышла  большая  книга  Скотта  "Песни
шотландской  границы".   К   славной   плеяде   английских   и   шотландских
фольклористов,  занимавшихся  собиранием  и   изучением   народной   поэзии,
прибавилось еще одно имя. Книга Скотта, снабженная содержательным введением,
рядом интересных заметок и подробным комментарием, а иногда также и  записью
мелодий, на которые исполнялась та  или  иная  баллада,  стала  событием  не
только в европейской литературе, но и в науке начала XIX  века.  "Border"  -
"граница", или - точнее - "пограничье", - край,  лежавший  между  Англией  и
Шотландией; во времена Скотта в нем  еще  жили  рассказы  и  воспоминания  о
вековых распрях, не  затухавших  среди  его  вересков,  болот  и  каменистых
пустошей. Именно здесь разразилась кровавая драма семейств Дугласов и Перси,
представлявших шотландскую (Дугласы)  и  английскую  (Перси)  стороны.  Лорд
Генри Перси Хотспер (Горячая Шпора) из драмы "Король Генрих IV"  Шекспира  -
сын разбойных и романтичных пограничных  краев,  и  это  сказывается  в  его
неукротимой и буйной натуре.
     Граница была в известной  мере  родным  для  Скотта  краем.  Здесь  жил
кое-кто  из  его  родного  клана  Скоттов,  принадлежностью  к  которому  он
гордился. Здесь пришлось жить и трудиться в качестве судебного  чиновника  и
ему самому. Объезжая на мохнатой горной лошаденке одинокие поселки  и  фермы
Границы, бывая в ее  городках  и  полуразрушенных  старых  поместьях,  Скотт
пристально наблюдал умирающую с каждым днем, но все еще живую старину, порою
уходившую в такую  седую  древность,  что  определить  ее  истоки  было  уже
невозможно. Кельты, римляне, саксы,  датчане,  англичане,  шотландцы  прошли
здесь и оставили после себя не только ржавые наконечники стрел и иззубренные
клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки,  будто
сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в  стихию
слова, в название местности, в имя, в песню...
     Скотт  разыскивал  еще  живых  народных  певцов,   носивших   старинное
феодальное название менестрелей,  или  тех,  кто  что-нибудь  помнил  об  их
искусстве, и бережно записывал все, что  еще  сохранила  народная  память  -
текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять  смысл  песни.
Народные   баллады,   которые   Скотт   разделил   на    "исторические"    и
"романтические", составили две первые части издания.
     Не  менее  интересна  была  и  третья  часть  книги,  в  которую  вошли
"имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная  баллада
Вальтера Скотта, прекрасными  стихами  переведенная  Жуковским",  как  писал
Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически  характеризует  мрачную  и
исполненную злодейств  и  преступлений  жизнь  феодальных  времен".  {В.  Г.
Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III,  Гослитиздат,  М.  1948,
стр. 250.}
     Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная  оценка
всей  оригинальной  балладной  поэзии  Скотта  -  она   действительно   была
"поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и  шотландского
средневековья.  Именно  характеристикой  эпохи,  вложенной  иногда  в  рамки
баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
     Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением  была
только  началом  того  пути,  на  котором  Скотт   развил   свое   искусство
характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно,  живое
мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему,  по  словам  Пушкина,  имя
"шотландского чародея".
     Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему
эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого  повествования.  Как
человек  своего  времени,  увлеченный  новым  представлением   об   истории,
выстраданным в долгих мыслях  о  бурной  эпохе,  в  которую  он  жил,  Скотт
выступил как новатор в самом жанре поэмы.
     Именно он, по существу, окончательно победил  старую  классицистическую
эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века  необозримой
продукцией стихотворцев-ремесленников.
     Девять поэм Скотта {"Песнь  последнего  менестреля",  1805;  "Мармион",
1808; "Дева озера", 1810; "Видение  дона  Родерика",  1811;  "Рокби",  1813;
"Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов",  1814;  "Поле  Ватерлоо",
1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только
содержанием  и   стихотворным   мастерством,   строфикой,   смелой   рифмой,
новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но  и  жанрами.
Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской
сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим  знатоком
которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы  исторической,  полной
реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное  событие,  конец  дома
Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой  рукою  короля  Иакова  II,
главного героя поэмы Скотта.
     Этот жанр  исторической  поэмы,  богатой  реалистическими  картинами  и
живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион",  которая,  как  и
"Властитель островов", повествует  о  борьбе  шотландцев  против  английских
завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь
к историческому роману  Скотта.  Несколько  вставных  песен  из  этой  поэмы
помещены в настоящем томе  и  дают  представление  о  многоголосом,  глубоко
поэтическом звучании "Рокби".
     Другие  жанры  представлены  "Видением  дона  Родерика"  и   "Гарольдом
Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского
короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании,  вплоть  до
эпопеи народной войны против французов, за  которой  Скотт  следил  со  всем
вниманием британского патриота и врага Наполеона.  "Гарольд  Бесстрашный"  -
относительно менее интересная поэма,  написанная  по  мотивам  скандинавских
саг.
     Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и  триумфу  поэм  Байрона.
{Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В  истории
европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и,  к
сожалению, почти забыта.
     Небольшая поэма "Поле  Ватерлоо"  написана  по  свежим  следам  великой
битвы, разыгравшейся здесь. Нельзя не сопоставить картину  сражения  в  этой
неровной, но во многом новаторской поэме Скотта  с  двумя  другими  образами
битвы при Ватерлоо, созданными его современниками  -  с  "Одой  к  Ватерлоо"
Роберта  Саути  и  строфами,   посвященными   Ватерлоо   в   третьей   песни
"Странствований Чайлд-Гарольда", Саути в этой оде превзошел самого  себя  по
части официального британского патриотизма и елейного низкопоклонства  перед
лидерами Священного союза. Байрон создал потрясающее обобщенное  изображение
побоища, тем более поражающего своей символикой, что ему предпослана  весьма
реалистическая  картина  Брюсселя,  разбуженного  канонадой  у  Катр-Бра   -
предвестьем битвы при Ватерлоо.
     Скотт пытался дать исторически осмысленную картину события,  которое  -
на его взгляд, вполне закономерно - оборвало  путь  человека,  имевшего  все
задатки стать великим, но погубившего себя и  свою  страну.  Особенно  важны
строфы, посвященные английским  солдатам,  подлинным  героям  битвы,  стойко
умиравшим вплоть до того момента, когда подход  армии  Блюхера  драматически
решил исход сражения. Понятие "мы", звучащее в этой поэме Скотта, обозначает
его представление о единстве нации, выраженном в тот день в ее железной воле
к победе. Русскому читателю поэмы Скотта  не  может  не  броситься  в  глаза
интонация, сближающая некоторые лучшие строфы "Поля Ватерлоо" с  "Бородином"
Лермонтова. Это ощущение явной близости делает "Поле Ватерлоо" для  русского
читателя особенно интересным - при очевидном превосходстве "Бородина", этого
великого, народного по своему содержанию произведения.
     Шли годы. Появлялись  роман  за  романом  Скотта,  Вырос  Эбботсфорд  -
прославленная резиденция шотландского чародея. А  он  не  переставал  писать
стихи, о чем свидетельствуют и  песни,  появляющиеся  в  его  драмах  (драмы
Скотта написаны тоже стихами), и стихотворения 1810-х и 1820-х годов, многие
из которых представлены в нашем томе.
     В 1830 году Скотт переиздал свой сборник "Песни  шотландской  границы",
снабдив его пространным предисловием  под  заглавием  "Вводные  замечания  о
народной  поэзии  и  о  различных  сборниках   британских   (преимущественно
шотландских) баллад" (см. т. 20 настоящ. издания).  В  нем  была  не  только
историческая справка об изучении баллады в Англии и  особенно  в  Шотландии:
это предисловие дышит глубокой поэтичностью,  живой,  творческой  любовью  к
тому, о чем пишет старый художник.
     Вальтер Скотт остался поэтом до последних лет своей жизни.

ДЕВА ОЗЕРА

     "Дева  озера"  -  одна  из  характерных  поэм  В.  Скотта,  в   которой
переплетена историческая быль - повесть о том, как шотландский король  Иаков
II Стюарт усмирил род Дугласов, - с народными  преданиями  о  Дугласах  и  о
самом короле, будто бы любившем странствовать по Шотландии в одежде простого
охотника. В поэме он называется Фиц-Джеймс - "сын Джеймса", это  звучит  как
распространенная в  английском  дворянстве  после  1066  г.  (а  позже  и  в
шотландском)  англо-французская  форма  родового  имени,  в  данном   случае
объясняемая тем, что король Иаков был  действительно  "сыном  Джеймса":  так
звали и его отца, короля Иакова I (по-английски - Джеймс).
     Стр. 514. ...у саксонских вдов... - Речь идет о распрях между областями
равнинной   Шотландии   со   смешанным   англо-шотландским   населением   (с
преобладанием  английского)  и  Шотландии  горной,   куда   ушли   кельтские
(гэльские)   кланы,    вытесненные    пришельцами-англичанами.    Саксы    -
распространенное в кельтских языках и диалектах название  для  англичан,  по
племенному имени саксов, составлявших некогда большинство  среди  германских
племен (англы, юты, саксы),  завоевавших  и  заселивших  Британию,  а  затем
вторгшихся в Каледонию (Шотландию),  Саксонские  вдовы  -  в  данном  случае
женщины равнинной Шотландии с ее смешанным англо-кельтским населением.
     Стр. 531. Бэн-ши - сказочные феи кельтских поверий.
     Стр. 545. Уриски - в кельтской  мифологии  существа,  напоминающие,  по
словам Скотта, сатиров  ("уриск,  или  гайлендский  сатир",  -  писал  он  в
примечаниях к поэме).

                                                                   Р. Самарин 



   Вальтер Скотт
   Баллады


----------------------------------------------------------------------------
     Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. 20
     М.-Л., "Художественная литература", 1965
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

     Гленфинлас, или Плач по лорду Роналду. Перевод Э. Линецкой
     Иванов вечер. Перевод В. Жуковского
     Замок Кэдьо. Перевод Н. Рыковой
     Владыка огня. Перевод В. Бетаки
     Замок семи щитов. Перевод М. Донского
     Битва при Земпахе. Перевод Б. Томашевского


                   ГЛЕНФИНЛАС, или ПЛАЧ ПО ЛОРДУ РОНАЛДУ

                                        Подвластна им бесплотных духов рать,
                                        Им ведомо - из этой вереницы
                                        Кто может бурю и грозу наслать.
                                        Безумцам уподобясь, те провидцы
                                        Глядят во тьму, где тайное вершится.

                                                                     Коллинз

                     О, скорбный час! О, скорбный час!
                     Туманит горе нам глаза!
                     Навеки вождь покинул нас,
                     Могучий дуб сожгла гроза.

                     Враги дрожали пред тобой,
                     Сын Гильенора, Роналд наш:
                     Бил прямо в цель твой лук тугой,
                     Не знал пощады твой палаш.

                     И горек плач саксонских вдов
                     В краю, где Тиза плещет вал,
                     Где ты, низринувшись с холмов,
                     В бою мужей их побеждал.

                     А в мае Роналда костер
                     Всех ярче пламенел средь тьмы,
                     И весело звучал наш хор,
                     И до утра плясали мы.

                     Для нас был Роналд крепкий щит,
                     Спокойно жили стар и млад...
                     О, как теперь душа скорбит:
                     Он не воротится назад!

                     К нему однажды старый друг
                     Приехал с дальних островов,
                     Чтоб вместе скоротать досуг
                     Охотою в глуши лесов.

                     Гость Роналда, отважный Мой,
                     Был дивным даром награжден:
                     По арфе пробежав рукой,
                     Грядущее провидел он.

                     Заклятья он такие знал,
                     Что отступал пред ним злой дух,
                     Такие песни он слагал,
                     Что устрашался смертных слух.

                     Тех чудных песен волшебство
                     Сзывало мертвых из могил,
                     И прозревал он смерть того,
                     Кто был еще в расцвете сил.

                     И вот, наскучив есть и пить,
                     Решили как-то поутру
                     Вожди оленя затравить
                     В глухом гленфинласском бору.

                     Нет с ними слуг, дружины нет,
                     Чтоб на охоте их беречь:
                     Одежда их - шотландский плед,
                     А верный страж - шотландский меч.

                     Три летних дня в лесу густом
                     Летают стрелы и поют,
                     И вот охотники вдвоем
                     Несут добычу в свой приют.

                     Гленфинласский угрюмый бор
                     Один ту хижину стерег;
                     С ней вел немолчный разговор
                     Монейры сумрачный поток.

                     И мирны были небеса,
                     И был покой земли глубок,
                     И летняя легла роса
                     На мох, на вереск, на песок.

                     Сквозь дымку серебристых туч
                     Пробилась бледная луна
                     И бросила неверный луч
                     На лес, на Кэтрин-лох она.

                     Беседуя, вожди едят -
                     Настрелянная дичь вкусна, -
                     У Роналда сверкает взгляд,
                     И он за Моя пьет до дна.

                     "Чего нам здесь недостает,
                     Чтоб стал блаженным этот час?
                     Девичьих вздохов, льющих мед,
                     Горячих уст и томных глаз.

                     Взрастил Гленгайл, гордец седой,
                     Двух дочек, наших гор красу,
                     Они сегодня, встав с зарей,
                     Вдвоем охотятся в лесу.

                     Мила мне Мэри с давних пор,
                     И хитрую я вел игру,
                     Но слишком зорок Флоры взор -
                     Как страж, она хранит сестру.

                     Уйду я с Мэри далеко,
                     Ты ж Флоре преподашь урок,
                     Чтоб поняла, как нелегко
                     Упрятать сердце под замок.

                     Чуть арфы прозвучит напев,
                     Взволнованна, упоена,
                     И Мэри и меня презрев,
                     Вся обратится в слух она,

                     Потом склонится головой
                     На ложе из душистых трав...
                     И тут поверит даже Мой,
                     Что был отшельник Орен прав!"

                     "Мир для меня уныл и пуст
                     С тех пор, как Морны взор угас:
                     В нем больше нет горячих уст,
                     Медовых вздохов, томных глаз.

                     В тот день я стал к надеждам глух.
                     Когда ж коснулся струн рукой,
                     Провидчества жестокий дух
                     Скорбящей овладел душой.

                     О, дар разгневанных небес -
                     Прозрение грядущих бед!
                     С ним проблеск радости исчез,
                     С ним помутился белый свет!

                     Ты в Обене ладью видал -
                     Над ней свод неба голубел...
                     А я у колонсейских скал
                     Уже ее в обломках зрел.

                     Ты помнишь, как с бенморских круч
                     Твоей сестры спускался сын?
                     Он шел, отважен и могуч,
                     Войной на жителей долин.

                     Лавиной воины неслись,
                     Сверкали звонкие щиты,
                     И пледы по ветру вились,
                     И Фергюсом гордился ты.

                     А я - я видел крови ток,
                     И слышал смертной муки стон,
                     И знал - его настигнет рок:
                     Он будет копьями сражен.

                     Ты хочешь, чтоб отдался Мой
                     Утехам легким, не любя,
                     А он сейчас, о Роналд мой,
                     В тоске и страхе за тебя.

                     На лбу твоем холодный пот,
                     Твой ангел плачет, духи зла
                     Ведут свой хоровод, и вот...
                     Но дальше все сокрыла мгла".

                     "Сиди один и брови хмурь,
                     Пророк напастей и невзгод...
                     Я не боюсь грядущих бурь,
                     Когда так ясен небосвод!

                     И пусть правдив твой приговор -
                     Страх не проникнет в грудь мою:
                     Отважно примет Гильенор
                     От вражьих копий смерть в бою.

                     Легла роса, сгустился мрак,
                     И Мэри ждать уже невмочь..."
                     Он свистнул весело собак
                     И, не простившись, канул в ночь.

                     Медлительно текли часы,
                     Багрово тлели головни,
                     И вот скуля вернулись псы,
                     У ног вождя легли они.

                     Где ж Роналд? Полночь. Тьма кругом.
                     У Моя на душе тоска.
                     Склонившись перед очагом,
                     Он угли шевелит слегка.

                     Но что это? Шуршат кусты,
                     В рычанье псов - смертельный страх.
                     Они дрожат, поджав хвосты,
                     Шерсть дыбом встала