ебри гор,
                         Не ведая о том, что ждут
                         Вас гибель и позор.

                         Не будет вам пути назад,
                         Покайтесь-ка в грехах:
                         Вы попадете прямо в ад,
                         Затеяв бой в горах".

                         "А есть ли тут отец святой,
                         Чтоб исповедь принять?" -
                         "Нет, он ушел за край родной
                         С врагами воевать.

                         Он вас благословить готов
                         Железным кулаком
                         И отпущение грехов
                         Вам даст своим копьем".

                         Но вот уж начало светать,
                         Роса в лугах блестит...
                         И видят жницы - наша рать
                         У Земпаха стоит.

                         Люцерн собрал своих солдат,
                         И прочен их союз:
                         И каждый мужеством объят,
                         Любой из них не трус.

                         Из Заячьего замка граф
                         Эрцгерцогу сказал:
                         "У горца, видно, смелый нрав,
                         Хоть мал он, да удал".

                         "Граф Заячий, ты заяц сам!" -
                         Тут Оксеншерн вспылил.
                         "Что будет - мы увидим там", -
                         Граф едко возразил.

                         Идут, сомкнув ряды полков,
                         Австрийцы молодцы...
                         У остроносых башмаков
                         Обрублены концы.

                         Они друг другу говорят:
                         "Похвастать нечем тут...
                         Рассеять горсточку солдат
                         Не столь великий труд".

                         Швейцарцы стали в тесный круг...
                         Услышал бог бойцов,
                         И радуга блеснула вдруг
                         Меж темных облаков.

                         Сердца как молоты стучат,
                         И, ко всему готов,
                         Швейцарский двинулся отряд
                         В атаку на врагов.

                         Тут зарычал австрийский лев
                         И гривою затряс...
                         И стрелы, злобно засвистев,
                         Посыпались на нас.

                         Копье и меч - все в ход пошло,
                         Был этот бой жесток...
                         Немало рыцарей легло
                         Уже у наших ног.

                         Но враг незыблемо стоит:
                         Лес копий - словно вал...
                         Тогда отважный Винкельрид
                         Товарищам сказал:

                         "Есть дома у меня жена,
                         И маленький сынок...
                         Прокормит их моя страна,
                         Победы близок срок.

                         Колонны рыцарей тверды
                         Пока стоят в строю...
                         Но сквозь стальные их ряды
                         Я братьям путь пробью".

                         Он ринулся в австрийский строй
                         И смел и разъярен...
                         Всем телом - грудью, головой
                         Упал на копья он.

                         Пять копий раздробили шлем,
                         В бока вонзились шесть...
                         Но он смятение успел
                         В ряды австрийцев внесть.

                         Самоотверженный герой,
                         Он первый льва смирил...
                         Своею кровью край родной
                         Он к воле возвратил.

                         В брешь, что пробита смельчаком,
                         Ударили друзья,
                         Копьем, секирою, клинком
                         Коля, рубя, разя.

                         И устрашенный Лев завыл,
                         Еще держась пока...
                         Но Горный Бык его добил,
                         Вонзив рога в бока.

                         Знамена Австрии в пыли
                         У Земпаха, в бою...
                         Немало рыцарей нашли
                         Могилу там свою.

                         Да, был эрцгерцог Леопольд
                         Несокрушим на вид,
                         Но на швейцарцев он пошел
                         И в прах он был разбит.

                         А телка говорит быку:
                         "Ну как мне не грустить?
                         Чужак явился, чтоб меня
                         В долине подоить.

                         А ты ужасным рогом так
                         Его распотрошил,
                         Что уж на кладбище чужак,
                         Чтоб к нам он путь забыл".

                         Австрийский рыцарь, бросив бой,
                         Стремительно бежит.
                         Вот в Земпахе он со слугой
                         У озера стоит.

                         И кличет рыбака скорей
                         По имени Ганс Рот:
                         "За деньги, друг, нас пожалей,
                         И посади в свой бот".

                         Рыбак их вопли услыхал...
                         Награду взять готов,
                         Он сразу к берегу пристал
                         И принял беглецов.

                         Покуда ловко он гребет
                         Средь пенистых зыбей,
                         Вельможа знак слуге дает:
                         Мол, рыбака убей!

                         Рыбак, будь зорок! Быть беде!
                         Уже кинжал сверкнул,
                         Но Ганс увидел тень в воде
                         И челн перевернул.

                         А сам, вскарабкавшись на челн,
                         Их оглушил веслом:
                         "А ну-ка, похлебайте волн -
                         И марш на дно вдвоем!

                         Я нынче в озере поймал
                         Двух рыбок золотых:
                         Чешуйки блещут, как металл,
                         Да гниль внутри у них".

                         В родную Австрию спеша,
                         Гонец летит домой:
                         "Худые вести, госпожа,
                         Убит хозяин мой.

                         У Земпаха в крови лежит
                         Труп герцога сейчас..."
                         "О боже, - дама говорит, -
                         Помилуй грешных нас!"

                         Какой же бард был вдохновлен
                         Сраженьем у стремнин?
                         Альберт-башмачник звался он,
                         Люцерна гражданин.

                         В ту ночь, ликуя и смеясь,
                         Он эту песнь сложил,
                         Из жаркой схватки возвратясь,
                         Где бог нас рассудил.

1818


КОММЕНТАРИИ

ПОЭМЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ

     Для большинства  советских  читателей  Вальтер  Скотт  -  прежде  всего
романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого -  блестящий  вольный  перевод
одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же  песня  в  переводе  И.  Козлова,
звучащая в финале романа  "Что  делать?",  напомнят  нашему  современнику  о
Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание  о  "Замке
Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта  "Иванов  вечер".  Пожалуй,
это и все.
     Между тем великий романист  начал  свой  творческий  путь  как  поэт  и
оставался поэтом в течение всей своей многолетней деятельности. В  словесную
ткань прозы Скотта входят принадлежащие ему великолепные баллады, и песни, и
стихотворные эпиграфы. Многие из них,  обозначенные  как  цитаты  из  старых
поэтов, на самом деле сочинены Скоттом - отличным  стилизатором  и  знатоком
сокровищ английской и шотландской поэзии.  Первая  известность  Скотта  была
известность поэта. В течение долгих лет он был поэтом весьма популярным;  Н.
Гербель в своей небольшой заметке о поэзии Скотта в книге "Английские  поэты
в биографиях и образцах" (1875) счел нужным напомнить русскому читателю, что
поэма "Дева озера" выдержала в течение одного года шесть изданий и  вышла  в
количестве 20 тысяч экземпляров и что та же поэма в 1836 году вышла огромным
для того времени тиражом в 50 тысяч. Когда юный Байрон  устроил  иронический
смотр всей английской поэзии в своей сатире "Английские барды и  шотландские
обозреватели" (1809), он упомянул о Скотте сначала не без насмешки, а  затем
- с уважением, призывая его забыть  о  старине  и  кровавых  битвах  далеких
прошлых дней для  проблематики  более  острой  и  современной.  Скотта-поэта
переводили на другие  европейские  языки  задолго  до  того,  как  "Уэверли"
положил начало его всемирной славе романиста.
     Итак, поэзия Скотта - это  и  важный  начальный  период  его  развития,
охватывающий в целом около двадцати лет,  если  считать,  что  первые  опыты
Скотта были опубликованы в начале 1790-х годов, а  "Уэверли",  задуманный  в
1805 году, был закончен только в 1814  году;  это  и  важная  сторона  всего
творческого развития Скотта в целом. Эстетика романов Скотта тесно связана с
эстетикой  его  поэзии,  развивает  ее  и  вбирает  в  сложный  строй  своих
художественных средств. Вот почему в настоящем собрании сочинений Скотта его
поэзии уделено  такое  внимание.  Поэзия  Скотта  интересна  не  только  для
специалистов,  занимающихся  английской  литературой,  -   они   смогли   бы
познакомиться с нею и в подлиннике, - но и для широкого читателя.  Тот,  кто
любит Багрицкого,  Маршака,  Всеволода  Рождественского,  кто  ценит  старых
русских поэтов XIX века, с интересом прочтет переводы поэм и стихов  Скотта,
представленных в этом издании.
     Объем издания не позволил включить все поэмы  Скотта  (из  девяти  поэм
даны только три). Но все же читатель получает представление  о  масштабах  и
разнообразии поэтической  деятельности  Скотта.  Наряду  с  лучшими  поэмами
Скотта включены и некоторые его переводы из поэзии других стран Европы (бал-
лада "Битва при Земпахе"), его подражания шотландской балладе и образцы  его
оригинальной балладной поэзии, а также некоторые песни, написанные для того,
чтобы они прозвучали  внутри  большой  поэмы  или  в  тексте  драмы,  и  его
лирические стихотворения.
     Скотт-юноша прошел через кратковременное  увлечение  античной  поэзией.
Однако интерес  к  Вергилию  и  Горацию  вскоре  уступил  место  устойчивому
разностороннему  -  научному  и  поэтическому  -  увлечению  поэзией  родной
английской  и  шотландской  старины,   в   которой   Скотт   и   наслаждался
особенностями  художественного  восприятия  действительности  и   обогащался
народным суждением о событиях отечественной истории.
     Есть все основания предполагать, что интерес к национальной поэтической
старине у Скотта сложился и под воздействием  немецкой  поэзии  конца  XVIII
века, под влиянием идей Гердера. В его  книге  "Голоса  народов"  Скотт  мог
найти образцы английской и шотландской поэзии, уже занявшей свое место среди
этой сокровищницы песенных богатств народов мира, и - в не меньшей степени -
под влиянием деятельности поэтов "Бури и натиска", Бюргера, молодого Гете  и
других. Переводы из  Бюргера  и  Гете  были  первыми  поэтическими  работами
Скотта, увидевшими свет. О воздействии молодой немецкой поэзии  на  вкусы  и
интересы эдинбургского поэтического кружка, в котором он участвовал, молодой
Скотт писал как о "новой весне литературы".
     Что же так увлекло Скотта в  немецкой  балладной  поэзии?  Ведь  родные
английские и шотландские баллады он, конечно, уже знал  к  тому  времени  по
ряду изданий, им тщательно изученных. Очевидно,  молодого  поэта  увлекло  в
опытах Гете и Бюргера то новое качество, которое было внесено  в  их  поэзию
под влиянием поэзии народной. Народная поэзия раскрылась перед Скоттом через
уроки Гете и Бюргера и как неисчерпаемый клад художественных ценностей и как
великая школа,  необходимая  для  подлинно  современного  поэта,  для  юного
литератора, стоящего на грани столетий, живущего в эпоху, когда  потрясенные
основы классицизма  уже  рушились  и  когда  во  многих  странах  начиналось
движение за обновление европейской поэзии. Недаром молодой Скотт  выше  всех
других родных поэтов ценил Роберта Бернса. В  его  поэзии  Скотт  мог  найти
поистине органическое соединение фольклорных  и  индивидуальных  поэтических
средств.
     В 1802-1803 годах тремя выпусками вышла  большая  книга  Скотта  "Песни
шотландской  границы".   К   славной   плеяде   английских   и   шотландских
фольклористов,  занимавшихся  собиранием  и   изучением   народной   поэзии,
прибавилось еще одно имя. Книга Скотта, снабженная содержательным введением,
рядом интересных заметок и подробным комментарием, а иногда также и  записью
мелодий, на которые исполнялась та  или  иная  баллада,  стала  событием  не
только в европейской литературе, но и в науке начала XIX  века.  "Border"  -
"граница", или - точнее - "пограничье", - край,  лежавший  между  Англией  и
Шотландией; во времена Скотта в нем  еще  жили  рассказы  и  воспоминания  о
вековых распрях, не  затухавших  среди  его  вересков,  болот  и  каменистых
пустошей. Именно здесь разразилась кровавая драма семейств Дугласов и Перси,
представлявших шотландскую (Дугласы)  и  английскую  (Перси)  стороны.  Лорд
Генри Перси Хотспер (Горячая Шпора) из драмы "Король Генрих IV"  Шекспира  -
сын разбойных и романтичных пограничных  краев,  и  это  сказывается  в  его
неукротимой и буйной натуре.
     Граница была в известной  мере  родным  для  Скотта  краем.  Здесь  жил
кое-кто  из  его  родного  клана  Скоттов,  принадлежностью  к  которому  он
гордился. Здесь пришлось жить и трудиться в качестве судебного  чиновника  и
ему самому. Объезжая на мохнатой горной лошаденке одинокие поселки  и  фермы
Границы, бывая в ее  городках  и  полуразрушенных  старых  поместьях,  Скотт
пристально наблюдал умирающую с каждым днем, но все еще живую старину, порою
уходившую в такую  седую  древность,  что  определить  ее  истоки  было  уже
невозможно. Кельты, римляне, саксы,  датчане,  англичане,  шотландцы  прошли
здесь и оставили после себя не только ржавые наконечники стрел и иззубренные
клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки,  будто
сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в  стихию
слова, в название местности, в имя, в песню...
     Скотт  разыскивал  еще  живых  народных  певцов,   носивших   старинное
феодальное название менестрелей,  или  тех,  кто  что-нибудь  помнил  об  их
искусстве, и бережно записывал все, что  еще  сохранила  народная  память  -
текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять  смысл  песни.
Народные   баллады,   которые   Скотт   разделил   на    "исторические"    и
"романтические", составили две первые части издания.
     Не  менее  интересна  была  и  третья  часть  книги,  в  которую  вошли
"имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная  баллада
Вальтера Скотта, прекрасными  стихами  переведенная  Жуковским",  как  писал
Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически  характеризует  мрачную  и
исполненную злодейств  и  преступлений  жизнь  феодальных  времен".  {В.  Г.
Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III,  Гослитиздат,  М.  1948,
стр. 250.}
     Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная  оценка
всей  оригинальной  балладной  поэзии  Скотта  -  она   действительно   была
"поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и  шотландского
средневековья.  Именно  характеристикой  эпохи,  вложенной  иногда  в  рамки
баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
     Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением  была
только  началом  того  пути,  на  котором  Скотт   развил   свое   искусство
характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно,  живое
мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему,  по  словам  Пушкина,  имя
"шотландского чародея".
     Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему
эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого  повествования.  Как
человек  своего  времени,  увлеченный  новым  представлением   об   истории,
выстраданным в долгих мыслях  о  бурной  эпохе,  в  которую  он  жил,  Скотт
выступил как новатор в самом жанре поэмы.
     Именно он, по существу, окончательно победил  старую  классицистическую
эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века  необозримой
продукцией стихотворцев-ремесленников.
     Девять поэм Скотта {"Песнь  последнего  менестреля",  1805;  "Мармион",
1808; "Дева озера", 1810; "Видение  дона  Родерика",  1811;  "Рокби",  1813;
"Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов",  1814;  "Поле  Ватерлоо",
1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только
содержанием  и   стихотворным   мастерством,   строфикой,   смелой   рифмой,
новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но  и  жанрами.
Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской
сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим  знатоком
которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы  исторической,  полной
реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное  событие,  конец  дома
Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой  рукою  короля  Иакова  II,
главного героя поэмы Скотта.
     Этот жанр  исторической  поэмы,  богатой  реалистическими  картинами  и
живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион",  которая,  как  и
"Властитель островов", повествует  о  борьбе  шотландцев  против  английских
завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь
к историческому роману  Скотта.  Несколько  вставных  песен  из  этой  поэмы
помещены в настоящем томе  и  дают  представление  о  многоголосом,  глубоко
поэтическом звучании "Рокби".
     Другие  жанры  представлены  "Видением  дона  Родерика"  и   "Гарольдом
Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского
короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании,  вплоть  до
эпопеи народной войны против французов, за  которой  Скотт  следил  со  всем
вниманием британского патриота и врага Наполеона.  "Гарольд  Бесстрашный"  -
относительно менее интересная поэма,  написанная  по  мотивам  скандинавских
саг.
     Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и  триумфу  поэм  Байрона.
{Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В  истории
европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и,  к
сожалению, почти забыта.
     Небольшая поэма "Поле  Ватерлоо"  написана  по  свежим  следам  великой
битвы, разыгравшейся здесь. Нельзя не сопоставить картину  сражения  в  этой
неровной, но во многом новаторской поэме Скотта  с  двумя  другими  образами
битвы при Ватерлоо, созданными его современниками  -  с  "Одой  к  Ватерлоо"
Роберта  Саути  и  строфами,   посвященными   Ватерлоо   в   третьей   песни
"Странствований Чайлд-Гарольда", Саути в этой оде превзошел самого  себя  по
части официального британского патриотизма и елейного низкопоклонства  перед
лидерами Священного союза. Байрон создал потрясающее обобщенное  изображение
побоища, тем более поражающего своей символикой, что ему предпослана  весьма
реалистическая  картина  Брюсселя,  разбуженного  канонадой  у  Катр-Бра   -
предвестьем би