случай Шнайдера в первых работах, которые они ему посвятили (Zur Psychologie..., Ueber den Einfluss...). Мы еще увидим, как они расширили свой диагноз впоследствии (Ueber die Abhangigkeit... и, особенно, Zeigen und Greifen, a также работы, выпущенные под их руководством Бенари, Хохаймером и Штайнфельдом). Развитие их анализа - это удивительно яркий пример прогресса психологии.
     2 Goldstein. Zeigen und Greifen. S. 456.
156
   содержанию, к его значению для нас; напротив, в зрительном представлении мы гораздо легче можем "абстрагироваться" от содержания, мы обращаемся, скорее, к тому месту в пространстве, где находится объект".1 Поэтому чувство определяется не столько не поддающимся оценке качеством его "психических содержаний", сколько определенным способом подачи своего объекта, своей эпистемологической структурой, свойство которой - конкретная реализация и, говоря словами Канта, предъявление. Врач, который обращает на больного действие "зрительных" или "звуковых" стимулов, рассчитывает подвергнуть испытанию его "зрительную" или "слуховую" чувствительность и составить перечень ощутимых показателей, образующих его сознание (на языке эмпиризма), или материалов, которыми располагает его познание (на языке интеллектуализма). Врач и психолог заимствуют понятия "зрения" и "слуха" у здравого смысла, а здравый смысл считает их однозначными, так как наше тело действительно содержит анатомически различные зрительный и слуховой аппараты, в которых, как предполагается, отдельные содержания сознания должны соответствовать друг другу согласно общему постулату "постоянства",2 выражающему наше естественное незнание самих себя. Но когда к этим расплывчатым понятиям обращается наука и систематически применяет их, они затрудняют исследование и в конечном итоге призывают к общему пересмотру наивных категорий. На деле при измерении пределов чувствительности испытанию подвергаются функции, предшествующие как спецификации чувственных показателей, так и развертыванию познания; то, каким образом субъект организует для себя бытие того, что его окружает, - либо как полюс активности и предел какого-то акта захвата или удаления, либо как зрелище и предмет познания. Двигательные расстройства у больных с мозжечковыми расстройствами и у психически слепых могут быть приведены к общему основанию, если определять фон движения и зрение не через сохранение чувственных показателей, а через особый способ оформления или структурирования окружения. Само использование индуктивного метода приводит нас к этим "метафизическим" вопросам, которые позитивизму хотелось бы обойти. Индукция достигает своих целей, если она не ограничи-
     1 Ibid. S. 458-459.
     2 См. выше: Введение, с. 30 наст. изд.
157
   вается перечислением присутствий, отсутствий и вариаций их сосуществования, если она осмысляет и постигает факты с точки зрения идей, которые в них не содержатся. Нельзя выбрать между описанием болезни, которое могло бы выявить для нас ее смысл, и объяснением, которое могло бы предоставить нам ее причины, не бывает объяснения без понимания.
   Однако  уточним  нашу  претензию.   В  ходе  разбора  она раздваивается.   1)  "Причиной" одного "психического факта" никогда  не  является другой  "психический  факт",   который может   обнаружиться   в   простом   наблюдении.   К   примеру, зрительное представление не объясняет абстрактного движения, так как в нем самом живет та же способность к проекции некоего зрелища, что проявляется в абстрактном движении и в жесте указания. Но ведь эта способность не подпадает под власть чувств и даже под власть наисокровенного чувства. Скажем пока, что она обнаруживает себя только в рамках некоторой рефлексии, природу которой мы уточним в Дальнейшем.   Отсюда  немедленно  следует,   что  психологическая индукция   -   это   не   просто  учет  фактов.   Психология   не объясняет,  указывая на какое-то постоянное и безусловное предшествование. Она осмысляет или постигает факты  точно так же, как физическая индукция не ограничивается регистрацией эмпирических последовательностей и создает понятия,   способные   согласовать   факты.   Потому-то   никакая индукция в психологии, как и в физике, не может похвастаться каким-либо ключевым опытом. Поскольку объяснение не обнаружено, но выработано, оно никогда не дается вместе  с  фактом  и  в  любом  случае  является  вероятной интерпретацией.   До   этого   момента   мы   ограничивались приложением   к   психологии   того,   что   уже   замечательно показано применительно к физической индукции,1 и мишень нашей первой претензии - это эмпирическое понимание индукции  и методы Милля.  2) А теперь мы увидим,  что первая  претензия  скрывает в  себе  вторую.  В  психологии нужно   отбросить   не   только   эмпиризм,   но   индуктивный метод   и  каузальное  мышление вообще.  Природа объекта психологии такова, что он не мог бы быть детерминирован отношениями функции к переменной. Остановимся на двух этих пунктах подробнее.
     1 Ср.: Brunschvicg. L'Experience humaine et la Causalite physique (I-re partie).
158
   1) Мы констатируем, что двигательные расстройства у Шнайдера сопровождаются серьезным нарушением зрительного познания. Стало быть, есть соблазн рассмотреть психическую слепоту как особый случай чисто тактильного поведения, и поскольку осознание телесного пространства и абстрактное движение, которое обращено в пространство виртуальное, почти целиком утрачиваются в этом случае, мы склоняемся к следующему заключению: осязание само по себе не дает нам какого-либо опыта объективного пространства.1 Тогда мы скажем, что осязание само по себе не способно предоставить движению фон, то есть расположить перед субъектом движения его исходную и конечную точки в строгой одновременности. При помощи подготовительных движений больной старается снабдить себя "кинестезическим фоном", таким образом ему удается "обозначить" исходную позицию своего тела и начать движение, однако этот кинестезический фон неустойчив, он не смог бы предоставить нам, подобно зрительному фону, пеленг движущегося тела по отношению к его исходной и конечной точкам на всем протяжении движения. Он нарушается самим движением и требует воссоздания после каждой его фазы. Вот почему, как нам кажется, абстрактные движения у Шнайдера теряют мелодичный темп, вот почему они состоят из пригнанных друг к другу отрезков и часто в ходе осуществления "терпят крах". Практическое поле, которого недостает Шнайдеру, - есть не что иное, как поле зрения.2 Но чтобы иметь право связать в рамках психической слепоты расстройство движения со зрительным расстройством, а у нормального человека - функцию проекции со зрением как с тем, что постоянно и безусловно предшествует, следовало бы увериться в том, что болезнь затрагивает лишь зрительные данные, а все остальные условия поведения, в особенности тактильный опыт, остались в нормальном состоянии. Можем ли мы это утверждать? Именно здесь становится очевидной вся двусмысленность фактов и то, что ни один опыт не является ключевым, и ни одно объяснение - определяющим. Если мы утверждаем, что нормальный человек способен выполнить абстрактные движения с закрытыми глазами, и его тактильного опыта достаточно для управления двигательной функцией, на это всегда можно ответить, что
     1  Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 227-250.
     2 Goldstein. Ueber die Abhangigkeit... . S. 163.
159
   тактильные данные как раз и получили свою объективную структуру от данных зрительных в соответствии со старой схемой воспитания чувств. Если мы утверждаем, что слепой способен локализовать стимулы на своем теле и выполнить абстрактные движения, на это всегда можно ответить (помимо того, что у слепых встречаются примеры подготовительных движений), что частота ассоциаций сообщила тактильным впечатлениям качественную окраску кинестезических впечатлений и срастила их друг с другом в некоей квазиодновременности.1 По правде говоря, немало фактов в самом поведении больных2 свидетельствуют о первичном повреждении тактильного опыта. К примеру, пациент умеет стучать в дверь, но не может этого сделать, если дверь скрыта или просто находится на таком расстоянии, что он не может до нее дотронуться. В последнем случае больной не может выполнить в пустоте жест стука или открытия, даже если глаза его открыты и направлены на дверь.3 Как тут можно говорить о зрительных нарушениях, если больной располагает зрительным восприятием цели, которого в обычных условиях достаточно, чтобы в какой-то мере сориентировать его движения? Не выявили ли мы первичное расстройство осязания? Чтобы объект мог вызвать какое-то движение, он, по-видимому, должен быть вовлечен в двигательное поле больного, и расстройство заключается в сужении этого поля, ограниченного впредь фактически осязаемыми объектами и лишенного горизонта возможного осязания, который присутствует у нормального человека. В конечном счете поражение, должно быть, отсылает к какой-то более глубокой, чем, зрение и осязание, - как сумма данных качеств, - функции; оно, вероятно, затрагивает витальный ареал пациента, эту открытость миру, благодаря которой недоступные ныне объекты тем не менее принимаются в расчет нормальным человеком, существуют для него в осязании и являются частью универсума его движения. В рамках этой гипотезы, когда больные следят за своей кистью и целью движения на всем его протяжении,4 не следует видеть в этом простую гипертрофию какого-то нормального приема, и необходимость этого обращения к зрению может быть обусловлена
     1  Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 244.
     2 Речь идет о случае больного С., который Гольдштейн сам приводит в качестве аналогии случаю Шнайдера в работе Ueber die Abhangigkeit...
     3 Goldstein. Ueber die Abhangigkeit....   S. 178-184.
     4 Ibid. S. 150.
160
   только крушением виртуального осязания. Однако в пределах строгой индукции эта интерпретация, которая ставит под вопрос осязание, остается необязательной, и всегда можно - вместе с Гольдштейном - предпочесть ей другую: чтобы постучаться, больной нуждается в осязательном доступе к своей цели именно потому, что зрения, нарушенного у него, уже недостаточно для предоставления движению устойчивого фона. Стало быть, нет такого факта, который мог бы решительным образом подтвердить идентичность или различие тактильного опыта у больных и у здоровых людей, и концепция Гольдштейна, как и физическая теория, всегда может быть согласована с фактами при помощи какой-нибудь вспомогательной гипотезы. В психологии, как и в физике, совершенно безусловная интерпретация невозможна.
   Тем не менее, лучше присмотревшись, мы обнаружим, что невозможность ключевого опыта основана в психологии на каких-то особых причинах, она связана с самой природой объекта познания, то есть с природой поведения, и она обладает гораздо более важными следствиями. Среди теорий, ни одна из которых не может быть безусловно исключена и ни одна не следует строжайшим образом из фактов, физика все же может совершить выбор в соответствии со степенью правдоподобия, то есть с числом фактов, каковое каждой из них удается согласовать, не обращаясь к вспомогательным гипотезам, измышленным в соответствии с поставленными задачами. В психологии этот критерий дает сбой: как мы только что видели, ни одна вспомогательная гипотеза не является необходимой, чтобы объяснить зрительным расстройством невозможность жеста "стука" перед дверью. Мало того, что нам ни за что не достичь некоей безусловной интерпретации, к примеру, в дефекте виртуального осязания или недостаточности зрительного мира мы вынуждены прибегать к неким равно правдоподобным интерпретациям, так как "зрительные представления", "абстрактное движение" и "виртуальное осязание" - это лишь различные названия одного и того же центрального феномена. В итоге ситуация психологии отлична от ситуации физики: оставаясь в пределах вероятности индуктивных решений, она неспособна сделать выбор - даже по степени правдоподобия - среди гипотез, которые с точки зрения строгой индукции оказываются несовместимыми. Чтобы индуктивное решение - даже просто вероятное - оставалось возможным, "зрительное представ-
161
   ление" или "тактильное восприятие" должны быть причиной абстрактного движения, или, в конце концов, оба они - следствиями какой-то другой причины. Три или четыре термина должны допускать рассмотрение извне так, чтобы мы могли проследить их коррелятивные вариации. Но если бы они не были изолируемы, если бы каждый из них предполагал другие, поражение терпел бы уже не эмпиризм и не поиски ключевого опыта, а индуктивный метод, или каузальное мышление, в психологии. Таким образом, мы подходим ко второму пункту нашей претензии.
   2) Если, как это признает Гольдштейн, сосуществование данных осязания нормального человека с данными зрения достаточно серьезно видоизменяет первые, для того чтобы они могли послужить фоном абстрактному движению, то данные осязания у больного, отрезанные от этого зрительного вмешательства, выглядят совсем иначе, чем у нормального. Тактильные и зрительные данные, по словам Гольдштейна, не являются у нормального человека смежными, первые обязаны соседству с другим неким "качественным нюансом", который утрачен у Шнайдера. Это значит, добавляет он, что изучение чистого осязания у нормального человека невозможно, и только болезнь дает картину того, чем может быть тактильный опыт, ограниченный самим собой.1 Вывод верен, но он сводится к тому, что слово "осязание" в приложении к нормальному человеку и к больному имеет различный смысл, что "чисто тактильное" - это патологическое явление, которое не входит в качестве составляющей в нормальный опыт, что болезнь, расстраивая зрительную функцию, не обнажает чистую сущность тактильного, что она изменяет целостный опыт субъекта, или, если угодно, что у нормального субъекта нет тактильного и зрительного опыта, у него есть интегральный опыт, в котором нельзя измерить доли отдельных чувств. Опыт, опосредованный осязанием у психически слепых, не имеет ничего общего с опытом, опосредованным осязанием у нормального человека, и ни в том, ни в другом случае нельзя говорить о "тактильных" данных. Тактильный опыт - не отдельное условие, которое можно было бы поддерживать постоянным во время варьирования "зрительного" опыта так, чтобы проследить собственную каузальность каждого из них, и поведение - не функция этих переменных,
     1  Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 227.
162
   оно - допущение в их определении так же, как каждое из них - допущение в определении другого.1 Психическая слепота, нарушения осязания и двигательные расстройства - это три выражения одного более фундаментального расстройства, которое их подразумевает, а не три составляющие болезненного поведения; зрительные представления, тактильные данные и двигательная функция - это три феномена, выделенные в целостном поведении. Когда хотят объяснить один из них через другой, так как они образуют коррелятивные вариации, забывают о том, что, к примеру, акт зрительного представления, как в случае с больными, страдающими нарушениями функции мозжечка, уже предполагает ту же способность проекции, что проявляется в абстрактном движении и в жесте указания, и рассматривают как объяснение то, что рассчитывают объяснить. Индуктивное и каузальное мышление, заточая в зрении, осязании или в каких-нибудь фактических данных живущую в них всех способность проектирования, скрывает ее от нас и делает нас слепыми к сфере поведения, которая как раз и является сферой
     1 По поводу обусловливания чувственных данных двигательной функцией см.: "La Structure du Comportement", p. 41, a также опыты, показывающие, что привязанная собака воспринимает не так, как собака свободная в движениях. Приемы классической психологии у Гельба и Гольдштейна причудливым образом перемешиваются с явным влиянием гештальтпсихологии. Они четко признают, что воспринимающий субъект реагирует как целое, но целостность рассматривается ими как смесь, и осязание получает от существования со зрением лишь "качественный оттенок", тогда как, согласно духу гештальтпсихологии, две области чувств могут сообщаться, лишь интегрируясь в качестве неразделимых моментов в интерсенсорную организацию. Но ведь если данные осязания образуют со зрительными данными общую конфигурацию, это, очевидно, требует, чтобы сами они, на их собственной территории, реализовали некую пространственную организацию, без чего сцепление осязания и зрения было бы внешней ассоциацией, и данные осязания остались бы в целостной конфигурации такими же, какими они предстают в отдельности, - оба эти вывода исключаются теорией Формы.
    Следует добавить, что в другой работе (Die psichologische Bedeutung pathologischer Storungen der Raumwahrnehmung // Bericht Uber den IX Kongress fur experimentelle Psychologie im Munchen. Jena, 1926.) Гельб сам отмечает недостатки тех положений, которые мы только что разобрали. Нельзя говорить, по его словам, о сращенности осязания и зрения у нормального человека, как нельзя и различать две эти составляющие в пространственных реакциях. Чисто тактильный и чисто зрительный опыты с их пространством соположения и пространством в представлении - суть продукты анализа. Налицо совместное обследование пространства, в котором принимают участие в рамках "недифференцированного единства" (с. 76) все чувства, и осязание непричастно лишь к тематическому познанию пространства.
163
   психологии. В физике установление закона требует, чтобы ученый выработал идею, которая согласует между собой факты, и эта идея, не содержащаяся в фактах, никогда не будет подтверждена ключевым опытом, она всегда останется только вероятной. Но она также является идеей каузальной связи, понятой как отношение функции к переменной. Атмосферное давление должно было быть открыто, но, в конце концов, оно было также безличным процессом, функцией некоторого числа переменных. Если поведение - это форма, в которой "зрительные содержания" и "тактильные содержания", чувствительность и двигательная функция фигурируют лишь в качестве неразделимых моментов, оно остается недоступным каузальному мышлению, оно может быть схвачено только мышлением иного типа, которое берет свой объект в состоянии зарождения таким, каким он является тому, кто переживает его, окутанным атмосферой смысла, в которую переживающий стремится проскользнуть, чтобы обнаружить за рассеянными фактами и симптомами целостное бытие субъекта, - если речь идет о нормальном человеке, и фундаментальное расстройство - если речь идет о больном.
   Если мы не можем объяснить расстройства абстрактного движения утратой зрительных содержаний, а значит и функцию проектирования - фактическим присутствием этих содержаний, только один метод кажется еще возможным: он должен заключаться в восстановлении фундаментального расстройства путем восхождения от симптомов не к причине, которая может быть констатирована сама по себе, но к основанию, или к умопостигаемому условию возможности, - в рассмотрении человеческого субъекта как неразложимого и присутствующего целиком в каждом своем проявлении сознания. Если расстройство не должно быть отнесено к содержаниям, следовало бы связать его с формой познания, если психология не является эмпирической и экспликативной, она должна быть интеллектуалистской и рефлексивной. Точно так же, как акт называния,1 акт показа предполагает, вместо приближения объекта, его захвата и поглощения телом, его сохранение на расстоянии и функционирование в качестве картины для больного. Платон припи-
     1 Ср.: Gelb et Goldstein. Ueber Farbennamenamnesie.
164
   сывал эмпирику способность показывать пальцем, но, собственно говоря, даже бессловесный жест невозможен, если то, что он обозначает, не вырвано из мгновенного и монадического существования и не рассмотрено как репрезентант его предшествующих появлений во мне и синхронных им появлений в других, то есть не отнесено к категории и не развито в концепт. Если больной не может указать пальцем затронутую точку на своем теле, значит, он уже не является субъектом по отношению к объективному миру и не может принять "кате