зовано таким образом, чтобы сделать возможным сосуществование элементов. Будучи далекими от того, чтобы исключить идею, так сказать, тактильного пространства, факты, напротив, доказывают, что существует пространство настолько сугубо тактильное, что его проявления вначале не являются - и даже никогда не будут являться - подобными проявлениям визуального пространства. Эмпирические исследования неверно ставят реально существующую проблему. Пусть даже, к примеру, осязание может охватить в один и тот же момент лишь довольно ограниченную протяженность - протяженность тела и его орудий, этот факт не касается только представления тактильного пространства, он меняет его значение. Для рассудка - или по крайней мере для определенного рассудка, рассудка классической физики - одновременность остается одной и той же, имей она место между двумя смежными либо между двумя удаленными точками, и в любом случае, имея рядоположенность на коротком расстоянии, можно сформировать по принципу
     1 Ibid. S. 113.
     2 Ibid. S. 123.
287
   сходства рядоположенность на длинном расстоянии. Но для опыта сгущение времени, которое вводится таким образом в операцию, изменяет ее результат, отсюда вытекает некая "неустойчивость" внутри одновременности крайних точек, и в этом плане многообразие визуальных перспектив будет для прооперированного слепого подлинным откровением, поскольку оно впервые даст ему наглядную перспективу собственно рядоположенности на дальнем расстоянии. Прооперированные заявляют, что тактильные объекты не являются в действительности вполне пространственными, что осознание объекта в этом случае остается простым "знанием взаимного отношения частей", что круг и квадрат в действительности не воспринимаются осязанием, но распознаются по некоторым "знакам" - наличие, либо отсутствие "острых концов".1 Положим, что никогда тактильное поле не является столь обширным, как поле визуальное, что тактильный объект никогда не дан целиком в каждой из своих частей как визуальный и, в конечном счете, что осязать - это не то же самое, что видеть. Несомненно, когда между слепым и зрячим завязывается беседа, то, быть может, невозможно найти даже одно слово в словаре цветов, которому слепой не был бы в состоянии приписать по меньшей мере схематический, смысл. Двенадцатилетний слепой великолепно определяет параметры зрительного восприятия: "Те, кто видят, - говорит он, - взаимодействуют со мною с помощью какого-то неизвестного чувства, которое целиком окутывает меня извне, следует за мною, пронизывает меня, и пока я бодрствую, удерживает меня, так сказать, под своим влиянием" (mich gewissermassen beherrscht).2 Но эти указания остаются для слепого понятийными и проблематичными. Они ставят проблему, которую смогла бы разрешить только способность видеть. И именно потому прооперированный слепой находит мир отличным от того, который он ожидал увидеть,3 как мы всегда находим человека отличным от того, которого мы себе представляли. Мир слепого и нормального человека различается не только по количеству материальных объектов, которыми они располагают, но еще и по структуре целого. Слепой знает очень хорошо, что такое ветви и листья, рука и пальцы кисти.
     1 Ibid. S. 29.
     2 Ibid. S. 45.
     3 Ibid.
288
   После операции он удивлен открытию "такой степени различия" между деревом и человеческим телом.1 Очевидно, что зрение не только добавило новые аспекты представлению о дереве. Речь идет о типе представления и о типе нового синтеза, которые преобразуют объект. Например, структура освещение-освещенный объект находит в сфере осязания только весьма неточные аналогии. Вот почему после восемнадцати лет слепоты прооперированный больной пытается прикоснуться к солнечному лучу.2 Совокупное значение нашей жизни, а ее понятийное значение это всего лишь часть его, было бы иным, если бы мы были лишены способности видеть. Существует определенная общая функция подмены, замещения, которая позволяет нам подойти к абстрактному значению тех опытов, которые мы не пережили и, к примеру, говорить о том, чего мы не видели. Но подобно тому как в организме функции подмены никогда не являются точным эквивалентом поврежденных функций и дают только видимость единства, рассудок обеспечивает только кажущуюся взаимосвязь между различными опытами, и синтез визуального и тактильного мира, формирование, так сказать, интерсенсорного мира у прооперированного слепого от рождения должно произойти на почве ощущений, собственно на ней, поскольку значимой общности двух опытов недостаточно для того, чтобы гарантировать их сплав в едином опыте. Чувства отличны одно от другого и от рассудка в том смысле, что каждое из них несет с собой определенную структуру бытия, которая никогда не является вполне заменимой. Мы можем это признать, поскольку мы отвергли формализм сознания и сделали из тела субъект восприятия.
   Более того, мы можем признать это, не нарушая единства чувств. Ибо чувства взаимодействуют друг с другом. Музыка - не в пространстве зрения, но она в нем таится, подпитывает его, перемещает, и вскоре эти разодетые слушатели, которые приняли облик судей и обмениваются репликами или улыбками, не замечая, как земля ходит под ними ходуном, начинают напоминать экипаж в эпицентре шторма. Два пространства различаются разве что на фоне общего и могут стать соперниками только потому, что
     1 Ibid. S. 50 и след.
     2 Ibid. S. 186.
289
   оба предъявляют права на всеобщее бытие. Они объединяются в тот самый момент, когда противостоят друг другу. Если я хочу ограничить себя одним из моих чувств, тогда пусть я буду весь собственные глаза и сосредоточусь на синеве неба; в этом случае я вскоре потеряю осознание себя в качестве смотрящего, и в тот момент, когда я пожелал стать только зрением, небо перестает быть одним из "визуальных восприятий", чтобы стать моим актуальным миром. Чувственный опыт неустойчив и чужд естественному восприятию, в котором участвует все наше тело одновременно и которое выходит в своего рода интерсенсорный мир. Как и переживание чувственно воспринимаемого свойства, опыт изолированных друг от друга "чувств" характерен только для очень специфичной установки и не может приниматься в расчет при анализе непосредственного сознания. Я сижу у себя в комнате и рассматриваю листы белой бумаги, лежащие у меня на столе, причем одни из них освещены светом из окна, а другие остаются в тени. Если я не анализирую собственное восприятие и сосредоточиваюсь на зрелище в его целостности, я скажу, что все листы бумаги для меня одинаково белы. Однако некоторые из них - в тени, падающей от стены. Неужели они столь же белы, как и другие? Я решаю присмотреться. Я останавливаю мой взгляд на них, то есть ограничиваю мое визуальное поле. Я могу даже наблюдать их сквозь спичечный коробок, который отделяет их от остального поля, либо сквозь некий "редуцирующий экран" окна. Использую ли я один из этих инструментов или удовлетворяюсь наблюдением невооруженным глазом, но в контексте "аналитической установки"1 внешний вид листков меняется: теперь это уже не белая бумага в тени, это какая-то серая или синеватая субстанция, густая и нечетко обозначенная в пространстве. Если я вновь оценю все зрелище в целом, то отмечу, что затененные страницы не были, никогда не были идентичны освещенным, но в то же время объективно не отличались от этих последних. Белизна бумаги, накрытой тенью, не может быть точно распределена в границах пары черное-белое.2 Это не было каким-либо конкретным свойством, и я спровоцировал появление этого свойства, сосредоточив мой взгляд на одном участке визуального поля: тогда и только тогда я оказался перед лицом
     1 Gelb. Die Farbenkonstanz der Sehdinge. S. 600.
     2 Ibid. S. 613.
290
   известного quale, в котором и увяз мой взгляд. Однако, что же означает "сосредоточить"? Касательно объекта, это означает изолировать очерченную область от остального поля, прервать целостное существование зрелища, которое придавало каждой видимой поверхности определенную окраску с учетом освещения; касательно субъекта, это означает заместить глобальное видение, в рамках которого наш взгляд ориентирован на зрелище в целом и наводнен этим последним наблюдением, то есть локальным видением, которым субъект управляет по своей воле. Чувственно воспринимаемое свойство, далеко не равное по объему восприятию, - это специфический продукт установки любопытствующего или наблюдающего человека. Оно показывается, когда, вместо того чтобы отдаться всем моим взглядом миру, я оборачиваюсь к самому этому взгляду и спрашиваю себя, что же я, собственно, вижу, его нет в моем естественном взаимодействии с миром, оно есть ответ на определенный вопрос в моем взгляде, следствие второго, или критического, зрения, которое стремится познать себя в своем своеобразии, "внимания к чисто визуальному",1 к которому я обращаюсь либо когда боюсь ошибиться, либо когда хочу предпринять научное исследование зрения. Благодаря такой установке зрелище исчезает: цвета, которые я вижу сквозь редуцирующий экран, либо те цвета, которые получает художник, прищуриваясь, - это уже не цвета-объекты, - цвет стен или цвет бумаги, - но окрашенные поверхности со сгущениями, едва различимые на одном и том же искусственном фоне.2 Таким образом, существует естественная зрительная установка, когда я делаю то же самое, что и мой взгляд, сосредоточиваясь посредством этого взгляда на зрелище; тогда различные части поля взаимосвязаны в рамках единой структуры, которая делает их узнаваемыми и идентифицируемыми. Свойство, то, что может быть воспринято отдельными чувствами, возникает, когда я разбиваю эту всеобщую структурацию моего зрения, перестаю принадлежать моему собственному взгляду и вместо того чтобы переживать то, что я вижу, задумываюсь над этим, хочу испытать мои собственные возможности, разрываю связь между моим зрением и миром, связь между собственно мною и моим зрением, с тем чтобы рассмотреть и описать это последнее. В соответствии с этой
     1 Einstellung auf reine Optik, Katz. Цит. по: Gelb. Op. cit. S. 600.
     2 Ibid.
291
   установкой, одновременно с тем, как мир распыляется на отдельные чувственно воспринаемые свойства, естественное единство воспринимающего субъекта также оказывается расколотым, и в итоге я уже не ощущаю себя самого в качестве субъекта визуального поля. Однако так же, как в пределах каждого чувства необходимо обрести естественное единство, мы сможем выделить некий "первичный слой" чувствования, который предшествует разделению чувств.1 В соответствии с тем, концентрируюсь ли я на каком-либо одном объекте или перевожу взгляд с одного на другой, либо, наконец, полностью отдаюсь происходящему, один и тот же цвет представляется мне то как поверхностный (Oberflachenfarbe) - то есть он расположен в определенном месте пространства, охватывает объект, - то становится атмосферным цветом (Raumfarbe), разлитым вокруг объекта; или я его ощущаю собственными глазами как вибрацию моего взгляда; либо, наконец, он сообщает всему моему телу постоянный способ существования, заполняет меня целиком, не являясь уже более цветом. Существует также объективный звук, он вне меня, в инструменте, атмосферный звук между объектом и моим телом, который вибрирует внутри меня, "точно я сделался флейтой или маятником". И, наконец, последняя стадия, когда сонорный элемент исчезает и становится опытом, сверх прочего очень конкретным опытом определенной трансформации всего моего тела.2 Сенсорный опыт располагает ограниченной свободой маневра: либо звук и цвет сами по себе описывают определенный объект - пепельницу, скрипку - и этот объект одновременно открыт всем чувствам, либо - и это другая сторона опыта - звук и цвет принимаются моим телом, и тогда становится трудно ограничить мой опыт только чувственным измерением, он спонтанно распространяется на другие области. Чувственный опыт - на третьей стадии, которую мы только что описывали, - обособляется только благодаря тому или иному "оттенку", который преимущественно указывает на направленность звука или цвета.3 На этом уровне двусмысленность опыта такова, что определенный аудиоритм вызывает слияние кинематографических образов и открывает дорогу перцепции движения, тогда как без аудио-поддержки
     1 Werner. Untersuchungen uber Empfindung und Empfinden. I. S. 155.
     2 Ibid. S. 157.
     3 Ibid. S. 162.
292
   та же самая последовательность образов развертывалась бы слишком медленно, чтобы спровоцировать калейдоскопическое движение.1 Звуки трансформируют следующие один за другим цветовые образы: более напряженный звук усиливает их, его прерывание делает их неустойчивыми, низкий звук превращает синий цвет в темно-синий либо делает его ярче.2 Гипотеза постоянства,3 которая приписывает каждому стимулу одно-единственное ощущение, тем менее обоснованна, чем ближе мы в нашем анализе к естественному восприятию. "Именно в той степени, в какой поведение является разумным и беспристрастным (sachlicher), гипотеза постоянства становится приемлемой в том, что касается отношения между стимулом и специфической чувственной реакцией на него, и насколько звуковой стимул, например, ограничен специфической областью, в данном случае областью слуха".4 Интоксикация мескалином, поскольку она искажает установку на беспристрастность и погружает субъект в витальность, должна, следовательно, благоприятствовать синестезии* взгляда. В сущности, под действием мескалина звук дудки превращает синий цвет в зеленый, шум метронома в темноте превращается в серые пятна, пространственные интервалы зрения соответствуют временным интервалам звучания, величина серого пятна - интенсивности звука, а его высота в пространстве - высоте звука.5 Испытуемый под действием мескалина находит кусочек железа, постукивает по подоконнику, и - "такая вот магия - говорит он - деревья становятся еще зеленее".6 Лай пса привлекает свет не поддающимся описанию способом и откликается в правой ноге.7 Все происходит так, как если бы можно было видеть иногда "падение установленных в ходе эволюции граней между чувствами".8 В перспективе объективного мира с его непрозрачными свойствами и объективного тела с его изолированными друг от друга органами явление раздвоения взгляда выглядит парадоксально. Его пытаются
     1 Zietz und Werner. Die dynamische Struktur der Bewegung.
     2 Werner. Op. cit. S. 163.
     3 Ср. выше. Введение. I.
     4 Werner. Op. cit. S. 154.
     5 Stein. Patologie der Wahrnehmung. S. 422.
     6 Mayer-Gross et Stein.   Ueber einige  Abanderungen  der  Sinnestatigkeit  im Meskalinrausch // Ztschr. f. d. ges. Neurologue und Psychiatrie. 1926. S. 385. 7 Ibid 8 Ibid
293
   объяснить, но при этом не касаются концепции ощущения: нужно будет, например, предположить, что возбуждения, которые происходят обычно в определенной части головного мозга - зонах оптической или аудитивной - оказываются способными вмешиваться в происходящее вне этих пределов, и что, таким образом, со специфическим свойством оказывается ассоциированным некое неспецифическое свойство. Не обращая внимание на то, подтверждается ли последнее предположение какими-либо аргументами из физиологии мозга,1 отметим, что данное объяснение мало чем помогает в случае с опытом раздвоенного зрения, который становится, таким образом, еще одной возможностью для пересмотра понятия ощущения и объективного мышления. Поскольку субъект говорит нам не только то, что он воспринимает одновременно звук и цвет: он видит как раз звук, и в той точке, где формируются цвета.2 Эта формулировка буквально лишена смысла, если определить зрение визуальным quale, а звук - сонорным quale. Но как раз мы-то и должны формулировать наши дефиниции таким образом, чтобы найти для понятия ощущения одну приемлемую, поскольку видение звуков и восприятие на слух цветов существуют как феномены. А ведь это даже не какие-нибудь исключительные феномены. Синестезическое восприятие - это правило, и если мы не отдаем себе в этом отчета, то именно потому, что научное знание смещает опыт, и мы тем самым разучились видеть, слышать и, вообще, чувствовать для того, чтобы вывести дедуктивным путем из нашей телесной организации и из мира - как его воспринимает физик - то, что мы должны видеть, слышать и чувствовать. Утверждают, что зрение может нам дать только цвета и разные виды света, а тем самым - формы, которые суть контуры цветов, а также различные движения, которые суть позиционные перемещения цветовых пятен. Но как
     1 Вполне возможно, например, что под действием мескалина мы могли бы наблюдать определенную трансформацию хронаксий. Этот факт никоим образом не представлял бы собою вариант объяснения двойного зрения, если, как мы это сейчас покажем, рядоположенность многочисленных доступных ощущению качеств не в состоянии разъяснить нам амбивалентность восприятия, как это имеет место в опыте двойного зрения. Трансформация хронаксий едва ли может быть причиной этого последнего феномена, но представляет собою объективное выражение или знак некоего глобального события и, более того, расположена не в объективном теле и имеет отношение к феноменальному телу как движущему средству бытия-в-мире.
     2 Werner. Op. cit. S. 163.
294
   разместить на шкале цветов прозрачность или "смазанные" цвета?  На самом деле любой цвет в том, что у него есть своего, - это всего лишь внутренняя структура вещи, явленная вовне. Блеск золота дает нам возможность почувствовать его гомогенное строение, в то время как блеклость дерева - гетерогенность этого последнего.1 Различные чувства сообщаются друг с другом, открывая себя структуре вещи. Мы видим твердость  и  хрупкость  стекла  и,  когда  оно  разбивается  с хрустальным звоном, этот звук сопровождает именно видимое стекло.2 Мы видим упругость или ковкость раскаленной до красна стали, твердость лезвия рубанка,  мягкость стружки, форма объектов, при всем том, не геометрический контур - она имеет определенную связь с их собственной природой и одновременно   со   зрением   сообщается   со   всеми   нашими чувствами.   Форма   сгиба   льняной   или   хлопчатобумажной материи демонстрирует нам гибкость или сухость нити, холод или теплоту материи. Наконец, движение видимых объектов - это  не  простое перемещение  цветовых пятен,  которые  им соответствуют в визуальном поле.  В раскачивании ветки, с которой только что слетела птица, прочитывается ее гибкость или упругость, и именно таким образом можно немедленно отличить ветку яблоневого дерева от ветки березы. Мы видим, как чугунный блок всей своей тяжестью увязает в песке, мы видим жидкий характер воды, вязкость сиропа.3 Точно так же я слышу твердость и неровности мостовой в шуме автомобиля и  потому обоснованно  говорю  о  "мягком",  "тусклом"  или "сухом"   шуме.   Если   можно   сомневаться   в   том,   что  слух передает нам образы настоящих "вещей", то по крайней мере несомненно, что он сообщает нам - помимо любых звуков в пространстве - нечто, что "шумит", и тем самым сообщается с другими чувствами.4 Наконец, если я, закрыв глаза, скручиваю   стальной   прут   и   липовую   ветвь,   своими   руками   я воспринимаю все тайны структуры металла и дерева. Если, следовательно,   взятые   в   качестве   несопоставимых   свойств "данные различных чувств" относятся к столь же далеким друг от  друга   мирам,   причем   каждое   в   своей   специфической сущности является особым способом отображать вещь, то все
     1 Schapp.  Beitrage zur Phanomenologie der Wahrnehmung.  Gottingen, 1910. S; 23 и след.
     2 Ibid. S. 11.
     3 Ibid. S. 21 и след.
     4 Ibid. S. 32-33.
295
   они  взаимосвязаны самым главным -  способностью означения.
   Нужно только уточнить природу чувственного значения, не сделав этого, мы вернемся к интеллектуалистскому анализу, который отвергли выше. Это тот же самый стол, которого я касаюсь и который я вижу. Но нужно ли добавлять, как мы это уже сделали, что это одна и та же соната, которую слышу я и о которой говорит Хелен Келлер, это тот же самый человек, которого вижу я и которого пишет слепой художник?1 Постепенно исчезло бы любое различие между перцептивным и интеллектуальным синтезами. Единство