сихологов.
431
   жизни человека. Тем не менее основополагающий смысл слова находится в этом тексте опыта, который оно пытается высказать. То, что мы ищем, не есть химерическое совпадение меня с другим, моего настоящего с моим прошлым, врача с больным; мы не можем взять на себя ситуацию другого, пережить прошлое во всей его реальности, болезнь такой, какой она переживается больным. Сознание другого, прошлое, болезнь никогда не сводятся в их существовании к тому, что я о них знаю. Но и мое собственное сознание, поскольку оно существует и действует, не сводится к тому, что я о нем знаю. Если философ отдается галлюцинациям посредством инъекции мескалина, то он или сам уступает галлюцинаторным позывам и тогда переживает галлюцинацию, но не познает ее, или же сохраняет что-то от своей рефлексивной силы, и мы всегда можем отказаться признать его свидетельства, которые не являются свидетельствами галлюцинирующего больного, "действующего" в состоянии галлюцинации. У самосознания нет привилегий, и другой для меня не является более закрытым, нежели я сам. То, что дано, это не противопоставление меня и другого, моего настоящего и моего прошлого, здорового сознания с его cogito и галлюцинирующего сознания, когда первое является единственным судьей второго, а то, что касается этого второго, редуцировано к внутренним сочленениям, - дан врач с больным, мое "я" с другим, мое прошлое в горизонте моего настоящего. Я деформирую мое прошлое, перенося его в настоящее, но о самих этих деформациях я отдаю себе отчет, они мне указаны тем напряжением, которое существует между упраздненным прошлым, на которое я нацелен, и моими произвольными интерпретациями. Я могу заблуждаться относительно другого, поскольку я его вижу только с моей точки зрения, но я слышу его протесты и, в конце концов, у меня появляется представление о другом как некоем центре перспектив. Изнутри моей собственной ситуации мне открывается ситуация больного, которого я исследую, и в этом феномене, имеющем два полюса, я учусь познавать себя так же, как и познавать больного. Необходимо расположиться в той действительной ситуации, где нам открываются галлюцинация и "реальность" и где мы схватываем их конкретные различия в тот момент, когда она осуществляется в общении с больным. Я сижу перед моим пациентом и разговариваю с ним, он пытается описать мне то, что он "видит" и
432
   "слышит"; речь идет не о том, чтобы верить его словам, не о том, чтобы редуцировать его опыт к моим опытам, не о том, чтобы совпасть с ним, и не о том, чтобы ограничиться моей точкой зрения, надо объяснить мой и его опыт таким, каким он дает о себе знать внутри моего опыта, объяснить его галлюцинаторную и мою реальную веру, понять одно через другое.
   Если я считаю голоса и образы моего собеседника галлюцинациями, то это значит, что я не нахожу ничего подобного в моем зрительном или слуховом мире. Я сознаю, следовательно, что схватываю через слух и, в особенности, через зрение систему феноменов, которая конституирует не только то, что видит один человек, но которая представляется единственно возможной для меня и даже для другого, это и называется реальностью. Воспринимаемый мир не является лишь моим миром, именно в нем я вижу, как обрисовывается поведение других, это поведение тоже нацелено на этот мир и он является коррелятом не только моего сознания, но и любого сознания, которое могло бы мне встретиться. То, что я вижу своими глазами, исчерпывает для меня возможности видения. Без сомнения, я вижу все это только под определенным углом зрения и допускаю, что иначе расположенный зритель замечает то, о чем я только догадываюсь. Но эти другие зрелища заключены уже в том зрелище, которое открывается мне так же, как обратная сторона или дно объектов воспринимается вместе с их видимой стороной или как соседняя комната предсуществует восприятию, которое я мог бы на деле осуществить, если бы туда направился; опыты других людей или те, которые я получил бы, изменив свое местоположение, лишь развивают то, что было указано горизонтами моего актуального опыта, ничего туда не добавляя. Мое восприятие заставляет сосуществовать неопределенное количество перцептивных последовательностей, которые, по-видимому, утверждают его во всех пунктах и согласуют с собой. Мой взгляд и моя рука знают, что любое осуществленное перемещение породило бы чувственный ответ, точно согласующийся с моим ожиданием, и я чувствую, как под моим взглядом кишит бесконечная масса восприятий, которые более детальны, чем те, что у меня наготове и над которыми я имею власть. Я сознаю, что воспринимаю среду, которая не "терпит" ничего, кроме того, что записано или намечено в моем восприятии, и я сообщаюсь с настоящим с непре-
433
   взойденной полнотой.1 Галлюцинирующий не верит в это в такой степени: галлюцинаторный феномен не является частью мира или, иначе говоря, он не является доступным, то есть не существует определенной дороги, которая вела бы от него ко всем другим опытам галлюцинирующего субъекта или к опыту субъекта здорового. "Вы не слышите моих голосов? - спрашивает   больной,   -   значит  я   единственный,   кто   их слышит".2   Галлюцинации   разыгрывают   свой   спектакль   на какой-то другой сцене, отличной от сцены воспринимаемого мира, они как бы наслаиваются на последнюю: "И вот, - говорит один больной, - пока мы с вами беседуем, кто-то говорит мне то одно, то другое, и откуда это только могло бы приходить?".3 Галлюцинация не занимает места в устойчивом и интерсубъективном мире как раз потому, что ей не хватает полноты, внутренней сочлененности, благодаря которым подлинная вещь пребывает "в себе", действует и существует сама по себе. Галлюцинаторная вещь не переполнена, как вещь подлинная, различными маленькими восприятиями, которые выводят ее в сферу существования. Это - неявное и  несложившееся  значение.  Перед лицом подлинной  вещи наше поведение мотивируется "стимулами", заполняющими и оправдывающими его интенции. Если речь идет о фантазме, инициатива исходит именно от нас, и ничто внешнее ей не отвечает.4   Галлюцинаторная   вещь   не   является,   как   вещь настоящая, глубоким бытием, которое в себе содержит всю толщу времени, галлюцинация не является, как восприятие, моей конкретной властью над временем в живом настоящем. Она скользит по времени, равно как и по поверхности мира. Некто, кто говорит со мной в моем сне, даже не раскрывает рта, его мысль сообщается мне каким-то магическим образом, и  я  знаю  то,  что  он  мне  скажет  еще  до  того,  как  он произнесет хотя бы одно слово. Галлюцинация находится не в мире, а "перед ним", поскольку тело галлюцинирующего теряет  свою   включенность   в   систему   кажимостей.   Любая галлюцинация - это прежде всего галлюцинация собственного тела. "Словно бы я слышал ртом"; "Тот, кто говорит,
     1 Minkowski. Le probleme des hallucinations et le probleme de l'espace. P. 66.
     2 Ibid. P. 64.
     3 Ibid. P. 66.
     4 Именно поэтому Палагий мог утверждать, что восприятие является "прямым фантазмом", тогда как галлюцинация является "фантазмом обращенным". Schorsch. Zur Theorie der Halluzinationen. S. 64.
434
   находится на моих губах" - рассказывают больные.1 В "чувствах присутствия" (leibhaften Bewusstheiten*) больные ощущают непосредственно перед собой, за собой или на себе присутствие того, кого они никогда не видят, они чувствуют его приближение или удаление. Одной больной, страдающей шизофренией, все время казалось, что ее кто-то видит голой и со спины. У Жорж Санд был двойник, которого она никогда не видела, но который ее видел постоянно и звал ее по имени ее же собственным голосом.2 Деперсонализация и расстройство субъективных представлений о собственном теле переводятся непосредственно во внешние фантазмы, потому что для нас это одно и тоже - воспринимать наше тело и воспринимать нашу ситуацию в контексте определенной физической и человеческой среды, потому что наше тело есть не что иное, как сама эта ситуация, поскольку она действительно реализуется. Галлюцинируя, больной думает, что видит за собой человека, что видит все вокруг себя, что может видеть через окно, расположенное за его спиной.3 Иллюзия видения есть не столько представление иллюзорного объекта, сколько развертывание и как бы беснование визуальной способности, оказавшейся без своего сенсорного гаранта. Галлюцинации существуют, поскольку мы через феноменальное тело имеем постоянную связь со средой, в которую оно себя проецирует, и поскольку, оторвавшись от действительной среды, тело сохраняет свою способность вызывать через свои собственные структуры некое псевдоприсутствие среды. В этом смысле галлюцинаторную вещь никогда не видят и она никогда не является видимой. Человек под действием мескалина воспринимает простой винт прибора как стеклянную колбу или как вздутие на каучуковом шарике. Но что же он видит на самом деле? "Я воспринимаю набухающий мир... Это происходит так, как будто бы внезапно изменился ключ моего восприятия и что-то меня заставляет воспринимать именно так, в набухании, как, например, мы играем какой-то музыкальный отрывок в "до" или "си бемоль"... В это мгновение все мое восприятие изменялось, и я тут же начинал видеть каучуковую колбу. Могу ли я сказать, что не вижу ничего другого? Нет, но я себя ощущал так. словно был "настроен" таким образом, что не мог
     1 Schroder. Das Halluzinieren. S. 606.
     2 Menninger-Lerchenthal. Das Truggebilde der eigenen Gestalt. S. 76.
     3 Ibid. S. 147.
435
   воспринимать   по-другому.   Мне   стало   казаться,   что   мир именно  таков.   Позднее   все  опять   стало   иначе.   Мне   все показалось   податливым   и   одновременно   чешуйчатым,   как огромные змеи, которых я видел в берлинском зоопарке. В этот момент меня охватил страх, будто я оказался на островке окруженном змеями...".1 Галлюцинации не дают мне набуханий, чешуи, слов в виде тяжеловесной реальности, постепенно раскрывающей их смысл. Они воспроизводят лишь способ, которым эти реальности достигают меня в моем чувственном и лингвистическом  бытии.  Когда больной  отказывается  от какого-то  блюда,   говоря,  что  оно   "отравлено",   то  следует понимать, что это слово не имеет для него того же смысла, какое   оно   имеет  для  химика:2   больной   не   верит,   что  в объективном составе его пищи действительно имеются какие-то токсичные элементы. Яд в данном случае является аффективной сущностью, магическим присутствием того же рода, что и присутствие болезни и несчастья. Большинство галлюцинаций   суть   не   вещи   в   их   конкретных   очертаниях,   а эфемерные феномены - уколы, толчки, взрывы, сквозняки, холодные   или   горячие   волны,   искры,   светящиеся   точки, отблески,   силуэты.3  Когда  речь  идет  о  подлинных  вещах, например о крысе, они представлены лишь своим стилем или "физиономией".  Эти неотчетливые феномены не допускают между  собой  точных  каузальных  связей.   Их  единственное отношение друг с другом - это отношение сосуществования, которое для больного всегда имеет смысл, поскольку осознание случайности полагает конкретные и четкие каузальные последовательности и поскольку мы здесь оказываемся среди останков разрушенного мира. "Выделения из носа оказываются не обычными выделениями, и факт дремоты в метро приобретает какое-то особое значение".4 Галлюцинации связаны с определенной сенсорной областью только в той мере, в какой каждая сенсорная область предоставляет отклонению существования особые возможности выражения. Шизофреники   имеют   главным   образом   слуховые   и   тактильные галлюцинации,   поскольку  мир  слуха  и  осязания,   в  силу своих  естественных  структур,   может  лучше,   чем  другие, представлять одержимое, рискованное и упрощенное сущест-
     1 Самонаблюдение Ж.-П. Сартра (неизданное).
     2 Straus. Vom Sinn der Sinne. S. 290.
     3 Minkowski, Le probleme des hallucination et le probleme de l'espace. P. 67.
     4 Ibid. P. 68.
436
   вование. Алкоголики чаще всего имеют визуальные галлюцинации, поскольку работа бреда именно в зрении обретает возможность создавать противника или подлежащую решению задачу.1 Галлюцинирующий не видит и не слышит в привычном смысле слова, он использует свои сенсорные поля и свою естественную включенность в мир, чтобы создать из обломков этого мира некую искусственную среду, соответствующую целостной интенции его бытия.
   Но если галлюцинация не является строго сенсорным феноменом, в еще меньшей степени она является суждением, она не дана субъекту как конструкция, она занимает место не в "географическом мире", то есть в бытии, которое нам известно и о котором мы имеем суждение, не в ткани фактов, подчиненных законам, но в индивидуальном "пейзаже",2 через который мир соприкасается с нами и через который мы вступаем в жизненное общение с ним. Одна больная говорит, что кто-то на рынке посмотрел на нее и она почувствовала на себе этот взгляд как удар, не будучи в состоянии определить, откуда он исходит. Она совершенно не имеет в виду, что кто-то, находясь в видимом для всех пространстве, кто-то, состоящий из плоти и крови, обратил на нее взгляд, и именно поэтому все аргументы, которые мы приводим, проходят мимо нее. Для нее речь идет не о том, что происходит в объективном мире, а о том, что с ней произошло, что ее тронуло или поразило. Еда, которую отвергает галлюцинирующий, является отравленной только для него, но для него это неопровержимо. Галлюцинация не есть восприятие, но она имеет значение реальности и она одна идет в счет для галлюцинирующего. Воспринимаемый мир теряет свою выра-
     1 Straus. Op. cit. S. 288.
     2 Больной "живет в горизонте своего собственного пейзажа, под властью однозначных впечатлений, которые лишены всякой мотивации и основания, и не являются более включенными в универсальный порядок мира вещей и в универсальные смысловые связи языка. Вещи, которые больные называют знакомыми нам именами, не являются больше для них теми же вещами, какими они являются для нас. Они сохранили и ввели в свой пейзаж лишь обломки нашего мира, и даже эти обломки не остаются тем, чем они были как части целого". Вещи для шизофреника являются застывшими и инертными, напротив, вещи человека, находящегося в бреду, более красноречивыми и живыми, чем наши. "Если болезнь прогрессирует, бессвязность мыслей и потеря речи обнаруживают потерю географического пространства, отупение чувств обнаруживает обеднение пейзажа" (Straus. Op. cit. S. 291).
437
   зительную1 силу и узурпируется галлюцинаторной системой. Хотя галлюцинация и не является восприятием, существует галлюцинаторный обман, и этого не понять, если мы будем считать галлюцинацию интеллектуальной операцией. Насколько бы она ни отличалась от восприятия, галлюцинация должна быть в состоянии вытеснить его и начать существовать для больного в большей степени, чем его собственные восприятия. Это возможно только в том случае, если галлюцинации и восприятие являются модальностями единственной первоначальной функции, посредством которой мы располагаем вокруг себя структурированную определенным образом среду, через которую располагаем себя то в центре мира, то на его окраинах. Существование больного является децентрированным, оно проходит уже не в общении с суровым, сопротивляющимся и непокорным миром, который нас игнорирует, оно тратит свои силы в одиноком созидании некоей фиктивной среды. Но эта фикция может иметь значение реальности только потому, что у нормального субъекта реальность достигается аналогичной операцией. Коль скоро нормальный субъект имеет сенсорные поля и тело, он также несет в себе эту разверстую рану, сквозь которую может проникать иллюзия, и его представление о мире также уязвимо. Мы верим в то, что видим, еще до всякой верификации, и заблуждение классических теорий восприятия заключается в том, что они в само восприятие вводят интеллектуальные операции и критику свидетельств чувственного опыта, к которым мы обращаемся только тогда, когда непосредственное восприятие становится двусмысленным. У здорового человека личный опыт, помимо всякой верификации, связывается с самим собой и с опытами посторонних, пейзаж включается в географический мир, стремится к абсолютной полноте. Здоровый субъект не замыкается в своей субъективности, не укрывается в ней, он по-настоящему находится в мире, не задумываясь, непосредственно подчиняет себе время, тогда как тот, кто страдает галлюцинациями, пользуется своим бытием в мире для того, чтобы в общем мире выкроить себе частную среду, и всегда упирается в трансцендентность времени. За конкретными действиями, посредством которых я располагаю
     1 Галлюцинации, говорит Кляге, допускают Verminderung des Ausdrucksgehaltes der ausseren Erscheinungswelt.* Цит. по: Schorsch. Zur Theorie der Halluzinationen. S. 71.
438
   перед собой объект на нужном расстоянии, в определенной связи с другими объектами и с определенными чертами, которые мы можем наблюдать за собственно восприятиями, существует (чтобы их поддерживать) функция более глубокая, без которой знак реальности не дошел бы до воспринимаемых объектов, как, например, это происходит при шизофрении, и благодаря которой объекты могут приниматься нами в расчет и обладать для нас ценностью. Это движение выносит нас по ту сторону субъективности, располагает нас в мире прежде любой науки и любой верификации посредством своеобразной веры и "первоначального знания"1 или, напротив, оно увязает в наших личных кажимостях. В этой области первоначального мнения галлюцинаторная иллюзия тоже возможна, хотя галлюцинация никогда не является восприятием, и больной всегда подозревает о подлинном мире в тот момент, когда отворачивается от него, поскольку мы находимся еще в бытии допредикативном и поскольку связь кажимостей и целостного опыта является всего лишь имплицитной и предположительной даже в случаях подлинного восприятия. Ребенок относит свои сновидения, как собственные восприятия, на счет мира, он верит, что сны совершаются в его комнате, у изножья его кровати и просто видны только тем, кто спит.2 Мир выступает пока как неопределенное место любых опытов. Он без разбора вбирает в себя подлинные объекты и индивидуальные или моментальные фантазмы, поскольку существует как индивид, который охватывает все, а не как совокупность объектов, объединенных причинными связями. Иметь галлюцинации и вообще воображать - значит использовать эту терпимость допредикативного мира и наше головокружительное соседство со всяким бытием в синкретическом опыте.
   Нам удастся осознать галлюцинаторный обман только тогда, когда мы лишим восприятие аподиктической достоверности, а перцептивное сознание - полного владения собой. Существование воспринимаемого никогда не является необходимым, поскольку восприятие предполагает объяснение, которое уходит, по-видимому, в бесконечность и которое, притом, не могло бы в чем-то выиграть, не проиграв при этом в другом и не подвергая себя риску времени. Но нельзя из этого делать вывод, будто воспринимаемое является лишь возможным или
     1 Urdoxa или Urglaube y Гуссерля.*
     2 Piaget. La representation du monde chez l'enfant. P. 69 и след.
439
   вероятным, что оно сводится, например, к постоянной возможности  восприятия.   Возможность и  вероятность  предполагают предварительный опыт заблуждения и соответствуют ситуации сомнения. Воспринимаемое есть и остается, наперекор любому критическому воспитанию, по сю сторону сомнений и доказательств. Солнце "восходит" как для ученого, так и для невежды, а наши научные представления о солнечной системе остаются, подобно лунным пейзажам, чем-то недостоверным, мы никогда не верим в них так, как верим в восход солнца. Восход солнца, как и воспринимаемое вообще, есть "реальное",   и   мы   сразу  же  относим  его  к  миру.   Каждое восприятие, пусть оно и может всегда быть "перечеркнуто" или перейти в разряд иллюзий, исчезает только для того, чтобы уступить место другому восприятию, которое скорректирует первое. Каждая вещь может задним числом показаться недостоверной,   но  для   нас   по  крайней   мере  достоверно,   что существуют вещи, то есть - мир. Спрашивать себя, реал