оисках Азии.
   Он разглядывал ее лицо в неверном свете закатного неба.  Через  несколько
минут полный мрак яростно обрушится на землю; с такой же  яростью  полковник
обрушивался на врагов. Его бесстрашие высоко ценили американцы и  британское
командование; благодаря этому он быстро продвигался по армейской лестнице.
   Полковник заметил, что у  женщины  не  совсем  китайское  лицо;  об  этом
говорили не отдельные его черты, а, скорее, общее выражение.  Овальное  лицо
Цзон нельзя  было  назвать  правильным,  но  в  самой  его  не  правильности
полковник  находил  непостижимое  очарование.  Широкие   скулы,   удлиненные
миндалевидные глаза, нос, не такой плоский, как можно было  ожидать;  особую
выразительность ее лицу  придавали  широкие  полные  губы.  Позже  полковник
научился безошибочно читать по губам Цзон малейшие перемены в ее настроении.
   Пай расчесала длинные черные волосы Цзон и перевязала их красной шелковой
лентой; волосы падали с плеч, такие густые и блестящие, что в ту минуту Цзон
показалась  полковнику  каким-то  мифическим  существом,  живым  воплощением
Востока, бескрайнего и многолюдного.
   - Как ты себя чувствуешь? - Он задал вопрос на кантонском диалекте и,  не
услышав ответа, повторил по-пекински.
   - Сейчас хорошо. Спасибо, - ответила Цзон и  поклонилась.  Полковник  был
поражен: ему никогда не доводилось слышать такого нежного и певучего голоса.
Он смотрел,  не  отрываясь,  на  ее  высокую  стройную  фигуру,  которой  бы
залюбовался любой мужчина.
   - Мне очень повезло, что я вас встретила, -  сказала  Цзон,  не  поднимая
глаз. Она безуспешно попыталась произнести его фамилию. - Мне очень  стыдно.
- Цзон потупилась. - Пай столько раз учила меня. Не сердитесь, прошу вас.
   - Ничего. Называй меня Денис. - Цзон несколько раз повторила его имя.
   - Теперь не забуду. Денис.
   К этому моменту полковник уже знал, что женится на ней.

***

   Когда курьер доставил полковнику предложение американского оккупационного
командования поступить на службу к генералу  Дугласу  Макартуру  в  качестве
советника, он прежде всего подумал, как сказать об этом Цзон. Не могло  быть
и речи о том,  чтобы  отказаться  от  предложения  -  мысли  полковника  уже
перенеслись в Токио.
   Было начало  1946-го  года.  Юго-Восточная  Азия  еще  не  оправилась  от
чудовищного потрясения после взрывов в  Хиросиме  и  Нагасаки,  неисчислимых
последствий которых никто не мог предсказать.
   Они  были  женаты  уже  четыре  месяца,  и  у  Цзон  пошел  третий  месяц
беременности. И все же полковник  без  колебаний  решил  покинуть  Сингапур,
ставший его вторым домом. Принять предложение американцев  он  считал  своим
долгом; он отчетливо представлял, с  какими  проблемами  столкнулась  Япония
после безоговорочной капитуляции, и страстно стремился вместе  с  Макартуром
"уверенно вывести Японию на новый путь".
   После минутного размышления полковник  вызвал  Данверса  и  объявил,  что
уходит; в случае крайней необходимости его можно найти дома.
   Услышав шум джипа в переулке, Цзон прогнала Пай от двери и сама встретила
полковника на пороге.
   - Ты сегодня рано вернулся домой, Денис, - сказала она с улыбкой.
   Он выбрался из джипа и отпустил водителя.
   - Наверно, ты сейчас заявишь, что я помешаю слугам убирать в доме.
   - Нет, нет. - Цзон взяла полковника за руку, и они  вместе  поднялись  по
ступенькам. - Наоборот. Я задала им трепку и отправила на кухню  -  там  все
так запущено.
   Они пересекли прихожую и вошли в его кабинет; Цзон приготовила коктейль.
   - Вот как? - Полковник взял из ее рук прохладный бокал.  -  Ты  находишь,
они заслужили наказания?
   - Нет, что ты. - Цзон прикрыла рот рукой, как бы испугавшись его слов.
   Полковник кивнул, не показывая своей радости.
   - Ведь ты бы мне сказала?
   - Ни в коем случае.
   Цзон проводила полковника к  его  любимому  креслу,  и  когда  он  удобно
уселся, вытянув  ноги,  опустилась  на  колени  рядом  с  ним.  На  ней  был
просторный темно-синий шелковый халат с  маленьким  воротничком  и  широкими
рукавами. Полковник не мог  вообразить,  где  она  раздобыла  это  необычное
одеяние, но спрашивать об этом посчитал бестактным.
   - Ты не имеешь к этому никакого отношения, - прибавила Цзон. - Я  хозяйка
в доме. Ты командуешь у себя в гарнизоне, а здесь - я. Чтобы поддерживать  в
доме покой, нужно доверие. Доверяй мне! Ведь покой - это  самое  важное  для
душевного здоровья, ты согласен? - Когда полковник кивнул, глядя ей в глаза,
она продолжила:
   - Мир в доме зависит не только от его расположения и от  поведения  слуг,
но и от самих хозяев.
   Цзон замолчала, и полковник, который все  это  время  медленно  потягивал
свой коктейль, выпрямился в кресле и поставил бокал на столик. Его  западная
натура подсказывала, что нужно наклониться к ней, нежно взять ее руки в свои
и спросить: "В чем дело, дорогая? Что тебя тревожит?". Но он знал, что этого
делать нельзя: Цзон почувствовала  бы  себя  неловко.  Она  наверняка  долго
готовилась к этому разговору. Он должен оценить  это.  Пусть  жена  говорит,
пусть потихоньку подводит к главному. Если полковник и научился  чему-то  за
шесть лет, проведенных на Востоке, - так это терпению; тот, кто сразу же  не
усвоил этот урок, рискует навлечь на себя неминуемую беду.
   - Ты знаешь, Денис, в покое, в спокойствии проявляется гармония жизни.  А
гармония - это то единственное, к чему стремятся люди. Основа ясного разума,
благоприятной и сильной кармы. - Цзон коснулась пальцами тыльной стороны его
ладони, лежавшей на  гладком  подлокотнике  кресла.  -  Ты  обладаешь  такой
кармой, очень сильной кармой. - Она посмотрела ему в глаза. - Я очень  боюсь
чем-нибудь ее нарушить. Но теперь я должна думать еще об одной жизни, той, в
которой смешались и переплелись наши кармы.  -  Полковник  снова  кивнул,  и
Цзон, довольная тем, что он слушает ее и соглашается, продолжала:
   - Я должна тебя о чем-то попросить.
   - Ты знаешь, что я сделаю для тебя все, - искренне  сказал  полковник.  -
Ведь ты дала мне счастье.
   Однако эти прочувствованные слова не  произвели  особого  впечатления  на
Цзон.
   -  Это  очень  серьезная  просьба.  Мы  должны  уехать  из  Сингапура,  -
решительно проговорила она и, видя, что муж ее не  останавливает,  торопливо
добавила:
   - Я знаю, как много значит  для  тебя  твоя  работа,  но  это...  -  Цзон
помолчала в поисках подходящего слова, - это совершенно необходимо для  всех
нас. Для тебя, для меня и для ребенка. - Она опустила руку на  живот,  -  Мы
должны ехать в Японию. В Токио.
   Полковник  рассмеялся,  пораженный  комизмом  ситуации   и   одновременно
заинтригованный необычным поведением жены.
   - Что в этом смешного? -  вспылила  Цзон,  не  правильно  истолковав  его
реакцию. - Нам нельзя оставаться здесь. Нельзя. В Японии - наша  карма,  там
наша - как это называют по-английски? - наша судьба, правильно. Наша судьба.
   - Я засмеялся из-за случайного совпадения, - успокоил ее полковник. -  Не
обижайся. - Он погладил тонкую руку. - А  теперь  скажи,  почему  мы  должны
ехать в Токио?
   - Потому что там Итами. Сестра Цуко.
   Цзон довольно подробно рассказывала ему о своем первом браке,  но,  кроме
этого, полковник почти ничего не знал о ее прошлом.
   - И какое отношение она имеет к нашей карме?
   - Не знаю, - ответила Цзон. - Но сегодня ночью я видела сон.
   Полковнику было хорошо известно, какое значение здесь придается снам.  Да
и сам он отчасти им верил, помня, что подсознательное играет в жизни гораздо
большую роль, чем полагают многие. В любом случае, сны были тесно связаны  с
идеей кармы, а в карму полковник уверовал основательно - слишком  много  лет
он провел на Востоке.
   - Мне снилась Итами, - сказала Цзон. -  Это  было  в  большом  городе.  В
Токио. Я пошла за покупками и свернула на маленькую  улочку.  Меня  окружали
лавчонки из дерева и бумаги - такими они были, когда Токио назывался Эдо,  а
Японией правили с„гуны Токугава.
   Я прошла мимо лавки с весело украшенной витриной и остановилась. В центре
витрины стояла кукла - таких красивых кукол я никогда еще не видела.
   Она была из фарфора, эта кукла, белолицая, в элегантной аристократической
одежде. Ее глаза смотрели на меня, и  я  не  могла  отвести  взгляда.  "Купи
меня", - говорили они.
   Хозяин лавки завернул куклу в шелковую ткань, и я отнесла ее домой. Когда
я стала ее разворачивать, кукла заговорила. Ее голос  был  очень  твердый  и
властный. В ней сразу угадывалась дама из знатного дома.
   Это была Итами. Она сказала, что мы должны оставить Сингапур и приехать к
ней, в Токио.
   - Ты когда-нибудь встречалась с Итами? - спросил полковник.
   - Нет.
   - Цуко показывал тебе ее фотографии?
   - Нет.
   - И все-таки ты уверена, что эта кукла была Итами.
   - Это была Итами, Денис.
   Полковник, наконец, сделал то, что давно уже хотел сделать - наклонился к
жене и взял ее руки  в  свои.  Он  увидел,  что  сегодня  ее  ногти  покрыты
темно-лиловым лаком. Минуту он любовался их атласным матовым блеском.
   - Мы поедем в Японию, Цзон, в Токио. И мы встретимся с Итами.
   Ее лицо озарилось улыбкой.
   - Правда, Денис? Это правда?
   - Это правда.
   - Но скажи мне, почему ты согласился? Моя душа счастлива, но мой разум не
дает мне покоя - почему ты согласился?

***

   За день до отъезда Цзон отвела его к Со Пэну.
   Он жил в деревушке к северо-западу от города, где прежде не ступала  нога
европейца. Полковник никогда не видел этой деревни  на  картах.  Когда  Цзон
объяснила ему, куда они направляются, он рассмеялся и  сказал,  что  они  не
найдут там ничего кроме мангровых зарослей.  Тем  не  менее  она  стояла  на
своем, ему пришлось уступить.
   Было воскресенье, и Цзон уговорила полковника не надевать военной формы.
   - Это очень важно, - настаивала  она,  и  он  надел  кремовый  полотняный
костюм с широкими отворотами, белую шелковую сорочку и темно-синий форменный
галстук; при этом полковник увидел себя со стороны  -  яркое  светлое  пятно
среди изумрудного тропического леса, беззащитная и легко доступная мишень.
   Цзон  была  в  белом  шелковом  платье  до  пят  с  орнаментом  в   форме
небесно-синих цапель. Она походила на небесное видение. Когда они выехали из
города, ослепительно сияло солнце; его жар  накатывал  обжигающими  волнами.
Вялый ветерок доносил тошнотворный запах мангровых болот.  Дважды  они  были
вынуждены остановиться и пропустить длинных серебристо-черных гадюк, которые
извиваясь переползали тропу. Когда это случилось  в  первый  раз,  полковник
хотел убить змею, но Цзон схватила его за руку и помешала.
   Далекий и одновременно близкий, как броский театральный задник, восточный
горизонт  постепенно  затягивался  громоздящимися  друг  на   друга   серыми
облаками. Выше облаков небо было каким-то необычно желтым, без всякого следа
синевы; время от времени белые молнии беззвучно вспыхивали в облаках,  делая
их похожими на серый  с  прожилками  мрамор.  С  трудом  верилось,  что  еще
недавно, когда они ступили на эту тропу, вьющуюся вдоль гребня  холма,  небо
было таким чистым и безмятежным.
   Сингапур давно уже скрылся из  вида,  словно  брошенный  за  борт  якорь;
казалось, будто он остался далеко позади, в другом  мире,  из  которого  они
вышли, миновав какой-то невидимый барьер.  По  крайней  мере,  так  казалось
полковнику в тот волшебный день, и потом - в снах, прилетавших из прошлого в
смутные предрассветные часы.
   Постепенно тропа, по которой они шли, затерялась в густом лесу,  но  Цзон
взяла его за руку и уверенно вывела к деревне, где жил Со Пэн.
   Деревня лежала в неглубокой  низине  у  подножья  базальтовой  скалы,  за
которой, должно быть, скрывалось штормовое море.
   Они подошли к дому, который ничем не отличался от остальных, и  поднялись
по пологим деревянным ступенькам на широкое крыльцо, защищенное  навесом  от
проливных дождей и палящего солнца. Здесь Цзон сняла туфли и  велела  Денису
сделать то же самое.
   Открылась дверь, и  их  встретила  пожилая  женщина  с  серебристо-седыми
волосами, уложенными в изящную прическу, одетая  в  длинный  шелковый  халат
пепельного цвета.  Она  сложила  руки  перед  грудью  и  поклонилась.  Гости
ответили ей таким же поклоном, и теперь, когда она улыбаясь смотрела на них,
полковник заметил, что у нее совсем нет зубов. Но лицо женщины, несмотря  на
многочисленные морщины, еще  хранило  следы  былой  жизнерадостной  красоты;
черные миндалевидные глаза сияли невинным  любопытством  маленькой  девочки,
каким-то чудом попавшей сюда из прошлого.
   Цзон представила полковника.
   - А это Цзя Шэн, - сказала она без дальнейших объяснений.
   Цзя Шэн рассмеялась, глядя на полковника,  и  покачала  головой,  как  бы
говоря: "Ну что поделаешь с  нынешней  молодежью?".  Она  пожала  плечами  и
поцокала языком.
   Полковник обратил внимание, что Цзон говорила на  пекинском  диалекте,  и
решил последовать ее примеру.
   Они находились в необыкновенно просторной комнате; ни  в  одном  доме  из
тех, что он видел в Сингапуре, включая его собственный прежний  особняк,  не
было такого большого зала. Полковник отметил, что это не  очень  вяжется  со
скромным фасадом.
   Еще более удивительно выглядел  пол  этой  комнаты,  устланный  татами  -
японскими соломенными матами строго определенного размера, по числу  которых
измеряется площадь комнаты  в  традиционных  японских  жилищах.  Но  главные
сюрпризы ждали полковника впереди.
   Вслед за Цзя Шэн они молча миновали эту комнату, в которой почти не  было
мебели, не считая нескольких  низких  лакированных  столиков  и  подушек,  и
оказались в коротком темном коридоре. В его дальнем  конце  стояла  огромная
глыба нефрита, покрытая такой густой резьбой, что она напоминала решетку.  В
ней был проделан круглый проем; полковник где-то  слышал,  что  это  "лунные
ворота", которые устраивались в богатых домах континентального Китая  второй
половины прошлого века.
   Над "лунными воротами" был укреплен бамбуковый шест,  с  которого  свисал
серый шелковый  свиток,  украшенный  темно-синим  узором  в  виде  колес  со
спицами. Полковнику показалось, что он уже видел  этот  рисунок;  он  напряг
память и вспомнил, что  такой  же  свиток  был  изображен  на  гравюре  Андо
Хиросигэ из серии "Пятьдесят три станции Токайдо".  "Еще  одна  загадка",  -
подумал полковник, когда Цзя Шэн провела их через "лунные ворота".
   Гости очутились в комнате, почти такой же  огромной,  как  первая.  Вдоль
трех ее стен стояли великолепные складные ширмы; их темные  краски  казались
живыми и нетронутыми временем.
   Ноздри полковника  наполнились  запахами  -  свежестью  древесного  угля,
мускусом курений, далекими ароматами растительных  масел  и  другими,  более
тонкими запахами, которые он не мог распознать.
   - Прошу вас -  Цзя  Шэн  провела  супругов  мимо  красного  лакированного
столика, на котором стояла ваза со  свежесрезанными  цветами.  -  Осторожно,
ступеньки.
   По узкой винтовой лестнице они поднялись на мансарду.  Четыре  деревянные
стойки поддерживали по  углам  зеленую  черепичную  кровлю.  С  трех  сторон
мансарда была открыта, а четвертая примыкала к базальтовой громаде скалы.
   Глаза полковника остановились на высоком человеке, который сквозь длинную
подзорную трубу всматривался в приближающийся ураган. Это был Со Пэн.
   - Добро пожаловать, полковник Линнер.
   Казалось, вся мансарда вибрировала от звуков его зычного голоса.  Со  Пэн
говорил на пекинском наречии  с  едва  уловимым  акцентом,  произнося  слова
чуть-чуть отрывисто. Он не повернулся к  ним  и  никак  не  отреагировал  на
присутствие Цзон. Миссия Цзя Шэн была,  очевидно,  исчерпана,  и  она  молча
удалилась по винтовой лестнице.
   - Прошу вас, полковник, подойдите ко мне, - сказал Со Пэн.
   На нем был старинный китайский  перламутровый  халат.  Полковник  впервые
видел  такую  ткань:  при  малейшем  движении   старика   она   переливалась
диковинными цветами.
   - Взгляните. - Со Пэн протянул полковнику трубу. - Посмотрите на  ураган,
полковник, и скажите мне, что вы видите.
   Полковник взял полированную медную трубу и поднес ее  к  глазу,  прищурив
второй.  Теперь,  с  высоты  мансарды,  он  видел  первые  порывы   урагана;
поднимался штормовой ветер.
   В круге  подзорной  трубы  он  видел  свечение  облаков,  ставших  теперь
лилово-черными. Изменился и  цвет  неба,  сквозь  его  желтизну  пробивались
бледно-зеленые полосы;  издалека  долетал  глухой  рокот  проносившийся  над
землей как невидимые волны цунами. Полковник послушно рассказал обо всем....
   - И это все, что  вы  увидели,  -  произнес  Со  Пэн  без  вопросительной
интонации в голосе.
   "Да, - хотел было подтвердить полковник, - это все, что я увидел".
   Но в последнюю минуту он остановился, почуяв, что  старик  ждет  от  него
чего-то еще.
   Медленно, дюйм за дюймом, передвигал он подзорную трубу,  но  не  замечал
ничего нового. И вдруг, опустив трубу вниз, увидел женщин на рисовых полях -
плоских, залитых водой клочках  земли,  без  единого  деревца  или  хотя  бы
временного навеса,  чтобы  укрыться  под  ним  от  дождя.  Женщины  работали
слаженно, почти синхронно, склонившись над рисовыми побегами; их  юбки  были
высоко подняты и завязаны узлом между ног, по щиколотки погруженных в  воду,
а на спинах были закреплены большие мешки из грубого холста. Не  женщины,  а
вьючные животные.
   - Они продолжают работать, - ответил полковник, - как  будто  не  начался
ураган.
   - Ага! - кивнул Со Пэн. - И о чем  это  вам  говорит?  Полковник  опустил
подзорную трубу и посмотрел на Со Пэна, на его желтоватый лысый череп, серый
пучок  бороды,  темные  непроницаемые  глаза,  которые  взирали  холодно   и
отрешенно, словно из другой эпохи.
   - М-м... - пробормотал Со Пэн. Ему все было ясно.
   - Они знают что-то такое, чего не знаем мы, - сказал полковник.
   Под словом "мы" он подразумевал европейцев.  Но  Со  Пэн  еще  не  решил,
говорит ли гость серьезно  или  просто  насмехается.  С  последним  Со  Пэну
приходилось сталкиваться гораздо чаще, как и многим другим азиатам. И все же
что-то заставило его поверить полковнику.
   А тот почувствовал, что в его отношениях с Цзон наступил решающий момент.
Благословение  этого  старика  было  ей  необходимо.  Правда,  полковник  не
понимал, почему оно не потребовалось, когда Цзон выходила за него  замуж.  И
все же, Со Пэн каким-то образом повлиял на ее решение уехать из Сингапура.
   Полковник тем более  насторожился,  что  этот  дом,  эта  деревушка  были
совершенно неизвестны европейцам. Он с болью  сознавал:  многие  китайцы  не
.испытывают особой любви к людям с Запада, к  "заморским  варварам".  В  эту
минуту для него не имело значения, что их неприязнь,  или  даже  неприкрытая
враждебность, были, по существу, оправданны.
   Но полковник по-настоящему любил этих людей, их образ жизни, их  историю,
религию и обычаи, и именно поэтому он сказал:
   - Несомненно, сэр, нам здесь многому надо  учиться,  но  я  думаю,  самый
лучший путь - это взаимный обмен знаниями. А еще важнее - взаимное доверие.
   Со Пэн скрестил на узкой груди руки, спрятанные в рукава халата.
   - Доверие, - произнес он задумчиво, будто пробуя на вкус нечто не  вполне
знакомое. - Что ж, полковник, у этого слова может быть много значений. И мне
кажется, мой мальчик, я понимаю, что вы хотите сказать.  Доверять  -  значит
делиться друг с другом своими тайнами.
   - Это очень близко к тому, что я имел в виду, сэр.
   - Но чем вы могли бы заслужить такое доверие?
   Полковник не отводил взгляда  от  обжигающих  глаз  Со  Пэна,  пока  лицо
старика не расплылось... Остались лишь эти два огня - глаза.
   - Прежде всего, уважением, сэр. Затем,  знанием  -  знанием,  к  которому
стремятся и которое обретают. И, наконец, любовью.
   Полковник расслабился, сознавая,  что  сумел  высказаться,  показав