е желание подойти к ней, взять ее на руки, но он не решался, чувствуя, что пошевелиться сейчас - значит сделать непоправимую ошибку. Он вспомнил, как ездил однажды в отпуск на Запад. Там он разговаривал с одним ковбоем, который только что укротил дикого мустанга. Ковбой ему тогда сказал, что мустанг опаснее всего в тот момент, когда он уже готов сдаться: принял мундштук, слушается узды, немного освоился с непривычной тяжестью на спине. ВОТ ТОГДА ОН ТЕБЯ И ПРИЛОЖИТ, - сказал ковбой, - ПОТОМУ ЧТО ТЫ РАССЛАБИЛСЯ, ДУМАЯ, ЧТО ДЕЛО СДЕЛАНО И ЧТО. ТЕПЕРЬ ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ. И ТУТ НЕБО ТЕБЕ С ОВЧИНКУ ПОКАЖЕТСЯ, КОГДА ТЫ ПОЛЕТИШЬ ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ. И ТЕБЕ ЧЕРТОВСКИ ПОВЕЗЕТ, ПРИЯТЕЛЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СВЕРНЕШЬ СЕБЕ ШЕЮ.
     Какой-то инстинкт говорил Брэндингу, что сейчас он находится в аналогичной ситуации с Шизей. И хотя у него сердце разрывалось, он не расслабился, а внимательно наблюдал за ней, как она плакала.
     - Правда? Какая правда? - Шизей остановилась, собралась с духом и продолжила: - Игра до такой степени вошла в мою плоть и кровь, что я не знаю... Я любила театрализованные зрелища, всегда любила. Но еще больше я любила играть сама, потому что я чувствовала любовь к себе, коллективную любовь моей аудитории.
     Она опять остановилась и молчала так долго, что Брэндинг уже было решил, что сегодня он ничего больше из нее не выжмет.
     - А мой брат запретил мне играть, говоря, что игра приведет меня к духовной смерти, - вымолвила наконец она.
     - Я и не знал, что у тебя есть брат.
     - Брат-близнец, - она грустно улыбнулась. - Ты очень многого не знаешь обо мне. Кок. Многого, о чем мне страсть как не хотелось бы тебе говорить.
     - Почему? Неужели ты думаешь, что я покину тебя, узнав это?
     Шизей шумно вздохнула:
     - Кок, никто не любил тебя так, как я. И не полюбит, потому что так, как я, любить никто не умеет. Что бы ни случилось, это чувство во мне останется неизменным. Клянусь, что сейчас я говорю тебе чистую правду.
     - Да. Я знаю.
     - Как бы мне хотелось верить тебе!
     - Я никогда не лгал тебе, - он протянул к ней руку. - Освободись от силков, куда ты сама себя завлекла, живя среди обманов.
     Она тяжело опустилась на кровать, как будто внезапно потеряла силы даже стоять прямо.
     - О Господи, что ты от меня хочешь? Неужели ты не понимаешь, что правда погубит меня?
     - Не говори так, Шизей, - упорствовал он. - Ты сама создала для себя пугало. Все, что я хочу, это вытащить тебя из ямы, в которой ты сидишь Бог знает сколько лет. Я предлагаю тебе жизнь, и только жизнь.
     Шизей вся дрожала:
     - Я играла перед тобой Сирену, а потом - Иуду. А теперь ты хочешь, чтобы я оставила вес роли, которые я для себя столько лет разрабатывала, и осталась ни с чем? Как я могу на это пойти?
     - Конечно, это трудно, - признал Брэндинг. - Потому что ты не знаешь, с чем останешься, отказавшись от всех ролей. Ты ведь не знаешь себя. Каждый человек предпочитает цепляться за то, что знает, нежели за то, чего не знает.
     - Но я не человек! - почти закричала Шизей, сама испугавшись, что у нее вырвалось признание, которое она давно зареклась никогда не делать. - мы с братом стоим вне человечества. Мы - тандзяны. Обладая даром видеть, чувствовать и знать то, что скрыто от всех людей, мы можем делать то, что не может делать ни один смертный.
     Пораженный Брэндинг, как сомнамбула, двинулся на ватных ногах к тому месту, где сидела, съежившись в комок, Шизей.
     - Ты хочешь сказать, что обладаешь феноменальными способностями?
     Она горько рассмеялась.
     - Только в широком смысле. Мы ничего общего не имеем с шарлатанами, способными угадать дату рождения человека, подержав какую-нибудь принадлежащую ему вещь. Совсем не это. Наш удар куда более могущественный.
     Брэндинг сел с ней рядом. Он чувствовал ее боль как свою собственную. Улыбнулся через силу, чтобы ободрить ее.
     - Так это и есть та страшная тайна, рассказав о которой ты боялась потерять меня?
     - Нет! - Шизей тяжело дышала. - Боже, помоги мне! - она вся содрогнулась, затем сказала: - моя ужасная тайна - мой брат-близнец. Мои неразрывные связи с ним. Это он, а не сумасшедший художник Задзо, которого я выдумала, мучил меня, выкалывал на моей спине чудовище, которое преследовало его во сне.
     Мой брат-близнец, с которым я связана такими нитями, которых ты не можешь себе вообразить. Мой брат-близнец, который уничтожил всех, кто хотел любить меня так, как любит он.
     Мой брат-близнец, мой дьявол-хранитель, мой призрак-любовник, моя другая половина - темная, запретная, пахнущая смертью.
     Брэндинг смотрел на распростертую на кровати Шизей, видел, как шевелится на ее спине гигантский паук: дышит вместе с ней, живет ее жизнью. И в первый раз он по-настоящему ощутил ее страдания, ужаснулся темнице без стен, в которую она была замурована.
     Он протянул руку, чтобы коснуться ее.
     - Шизей...
     - Подожди, это еще не все! - остановила она его. - Мой брат мне звонил вчера. Он здесь, в Америке. В Нью-Йорке. Что-то случилось. Он зовет меня.
     - Но тебе не обязательно отзываться.
     - Обязательно, Кок! - она перекатилась на живот. - Если ты хоть немного знаешь меня, то понимаешь, что это обязательно. "Ката", правила. "Гири", долг. Эти понятия по-прежнему остаются ключевыми в моей жизни. Без них я - ничто.
     Она села на кровати. Ее глаза молили, но не о сочувствии - этого она никогда не хотела - а о понимании. Казалось, они говорили ему: Кок, забудь на минуту, что ты - человек западной культуры, посмотри на все это глазами восточного человека. Прими все как есть. Будь терпелив.
     Она протянула к нему руки.
     - Обними меня. Кок. Я боюсь.
     - Твоего брата? - спросил он, крепко прижимая ее к груди.
     - Да, - прошептала она. - И себя тоже.
     - Я думаю, это хороший знак. - Брэндинг ощущал запах ее влажных волос, аромат ее кожи. Он пьянил и дурманил, как целое море диких цветов на лугу. Кок прижал ее еще крепче, чувствуя ту израненную и измученную часть ее души, которую она привыкла презирать, но которую он любил, несмотря ни на что.
     - Кок, - сказала она, опять вздрогнув. - Я должна буду уйти. Утром. Первым делом.
     - Ты ему расскажешь обо мне?
     - В этом не будет необходимости, - в голосе Шизей звучала жуткая безнадежность. - Он и так сразу узнает, только взглянув на меня.
     Брэндинг почувствовал неприятное ощущение, будто паук Шизей переполз на его спину.
     - И что же будет?
     - Не знаю. Мой дар не распространяется на предвидение будущего. Но он достаточен для того, чтобы чувствовать твою любовь. Она как сладкая боль в моем сердце.
     Они покачивались, обнявшись, как дети, пережившие что-то очень страшное.
     - Я не могу пойти с тобой, Шизей, - сказал Брэндинг. - Я не могу позволить себе разочаровать прессу, когда начинаются сенатские слушания моего законопроекта по АСИКСу. Я внес этот законопроект, и я должен быть на месте. "Ката". "Гири".
     - Я понимаю.
     - Но я все равно всегда с тобой, Шизей, - Брэндинг поцеловал Шизей в шею с такой нежностью, что она опять заплакала.
     - О Кок, как я люблю тебя! - прошептала она, впиваясь ногтями, в его спину.

***

     Когда Томи вернулась в офис, чтобы взять какие-то понадобившиеся ей записи, один из полицейских сказал, что ее кто-то дожидается. И она сразу вспомнила, что вот точно так же около месяца назад ей сказали то же самое, - и тогда она впервые увидела Нанги.
     Подойдя поближе к столу, она сразу же узнала ждущего ее человека и, вернувшись к столу с общественным самоваром, налила две чашки чая, и только потом приблизилась к своему столу.
     - Привет, Негодяй! - поздоровалась она, ставя поднос на стол. - Как дела? Хреново? - По его запавшим, испуганным глазам она поняла, что догадалась.
     - Спасибо, Томи-сан, - ответил Негодяй, с благодарностью принимая чашку. Он выпил ее тремя жадными глотками.
     - Если хочешь еще, сам знаешь, где можно налить, - сказала она.
     - Спасибо, - опять поблагодарил он и даже поклонился вполне традиционным образом. Совсем не похоже на прежнего улыбающегося, беззаботного японского Билли Айдэла, показывающего фигу всему миру. Томи смотрела, как он идёт налить себе еще чашку чая, и дивилась перемене, которая с ним произошла. Когда он вернулся, она сказала: - Должна признаться, я удивилась, увидев, что ты пришел один.
     - Что?
     - А где Киллан?
     Негодяй так вздрогнул, что пролил на себя чай. Томи дала ему несколько бумажных салфеток.
     - Что, обжегся? - спросила она.
     - Ничего, - ответил Негодяй.
     - Я не про чай. - Их глаза встретились. - Почему Киллан не пришла вместе с тобой? - мягко спросила она. Железная рука в бархатной перчатке, подумал Негодяй.
     - Киллан? А зачем ей приходить?
     - Потому что она в этом деле повязана с тобой.
     - В каком деле?
     - Кончай это! - Томи сказала это так резко, что он замер, не донеся чашки до губ. - Ты пришел сюда за помощью. И слепому ясно, что ты попал в переделку. Так что давай экономить время. Я знаю, что такое ИУТИР, и я знаю его возможности. Пока ты занимался своими темными делами, я работала с Тандзаном Нанги. Знаешь такого? Должен бы знать. Ты проводил испытание своего вируса на его компьютерной системе. - Томи покачала головой. - И скажу я тебе, Седзи, что ты вляпался в порядочное дерьмо. Я тебя знаю как облупленного. Знаю, на что ты способен - и на что у тебя никогда рука не поднимется. Поэтому я уверена, что с этим как-то связана Киллан Ороши. Помнишь, как мы были дружны когда-то? Три мушкетера? Как мы шатались по кинотеатрам, по Гиндзе? Обжирались пиццей и надувались пивом?
     Негодяй откашлялся.
     - Да, много времени утекло.
     - Ой, не говори, братишка! - Томи положила руки на стол. - Ладно! Давай подведем черту под воспоминаниями. Ты пришел за помощью, и я могу ее тебе оказать, но только если ты не будешь финтить. Говори правду, только правду, и да поможет тебе Джон Уэйн.
     Широкая улыбка осветила было лицо Негодяя, но быстро увяла.
     - Ты должна понять. Киллан мне тоже друг. У меня есть обязательства...
     - Какие обязательства, Седзи? Посмотри на нее. Фокусник-манипулятор! Вот и доманипулировалась!
     - Вы двое просто...
     - Забудь об этом! - оборвала его Томи. - Почему ты не пришел раньше?
     - Киллан не велела.
     - Опять Киллан! - Томи едва сдержалась, чтобы не ругнуться. - Я тебе друг, Седзи. Приди ты раньше, я бы могла тебе больше помочь. Я помогу тебе и сейчас, если ты не будешь мне мешать.
     Негодяй опустил глаза. Он не мог вынести ее укоризненного взгляда. Отставил в сторону чашку, закрыл лицо руками.
     - Томи-сан, нас с ней вчера чуть не убили. Я... я нашел пленку и подслушивающее устройство в пустующей квартире рядом со мной. Кто-то - я не знаю, что случилось с ним - шпионил за мной, за Киллан и за Кузундой Икузой. Особенно много неприятного для Икузы. Вот Киллан и пришла на ум идея продать эту пленку ему. Говорила, что сладит это дельце сама. Чтоб я не дергался. Ну, вместо этого его машина нас чуть не задавила. Эта сучья тачка стала гоняться за нами прямо по тротуару! Слава Богу, мне удалось всадить две пули в лобовое стекло! А то были бы мы с Киллан покойниками...
     - Обожди! - сказала Томи. У нее так забилось сердце, что даже мысли стали путаться. Неужели та пленка, что попала к Негодяю, записана Барахольщиком? Нанги говорил, что тот ходил по пятам за Икузой. Если это так, то зачем Барахольщику шпионить за Негодяем? Впрочем, между ними есть связь: через Киллан Ороши.
     Томи подняла трубку, позвонила в оперативный отдел.
     - Необходимо выслать группу экспертов по следующему адресу, - сказала она, называя адрес и номер квартиры Негодяя. - По соседству находится брошенная квартира.
     Надо прочесать там все от и до. Дело необычайной срочности. Мне нужны результаты анализа сегодня же.
     Затем она позвонила по другому номеру. Поговорила с дежурным офицером, осведомившись о зарегистрированных подозрительных дорожных происшествиях за последние 24 часа. Дежурный сообщил ей о черном "Мерседесе", врезавшемся в витрину магазинчика на окраине города. Водитель и пассажир погибли. И еще, сказал дежурный, в лобовом стекле две пробоины от пуль.
     Томи спросила, опознаны ли жертвы. Названные дежурным имена ей ничего не говорили. Она спросила, нет ли в компьютере каких-либо сведений о пострадавших. Есть, ответил дежурный, и поэтому их дела будут переданы в отдел, к которому относится сама Томи.
     - Эти ребята - боевики, работавшие на один из преступных кланов, - пояснил дежурный.
     Томи поблагодарила за информацию, положила трубку, задумалась. Потом подняла глаза на Негодяя.
     - Ты был прав, - сказала она. - Кузунда Икуза действительно подсылал к вам убийц. Я, пожалуй, возьму тебя под стражу, чтобы с тобой чего-нибудь не случилось. Где Киллан?
     - Я...
     Томи схватила свою сумочку, вышла из-за стола:
     - Лучше уж скажи мне сейчас, дружок, а то завтра может быть слишком поздно.
     На лестнице она протянула руку:
     - Отдай это мне.
     И Негодяй послушно положил в ее руку кассету, найденную им в пустующей соседней квартире.

***

     Куда бы Кузунда Икуза ни посмотрел, всюду он видел свое собственное лицо, будто отраженное в ужасном зеркале. Включив телевизор, он увидел себя самого, вручающего Мадзуто Иши конверт, набитый деньгами, а затем - руку Иши, передающего тот же конверт Хагаве-Ловкачу. По радио все как с цепи сорвались, комментируя скандал. Во всех газетах он видел свое лицо на фотографии, сделанной с той чертовой видеокассеты.
     Я как зверь, запертый в клетке, подумал Икуза. Люди собираются вокруг, чтобы поглазеть на меня, погрозить пальцем или неодобрительно поцокать языком.
     Телефон начал звонить сразу после того, как первые новости вышли в эфир. Икуза похолодел. Он знал, кто ему звонит. "Нами". Он имел наглость втянуть "Нами" в скандал, и за это ему не будет прощения. Узы, связывающие его так прочно с группой "Нами", благодаря которым он был одним из самых могущественных людей в Японии, теперь грозили задушить его.
     Икуза знал, что он не должен позволить этому случиться. У него свой путь, по которому надо дойти до конца.
     Под проливным дождем Икуза выскользнул из своего дома через заднюю дверь. На нем были джинсы, свитер, потрепанные кроссовки и длинный хлорвиниловый плащ с капюшоном, глубокие карманы которого были заполнены не только его огромными кулаками. Никто его не заметил.
     Пройдя несколько кварталов пешком, Икуза спустился в метро. Пока поезд нес его сквозь темные тоннели, он размышлял о мимолетности человеческого счастья. Как долго он чувствовал себя могущественным? Этого он не знал. Время утрачивает всякое значение, когда человек становится почти богом. Странно все это. Время и Власть, должно быть, связаны друг с другом таинственными нитями, о существовании которых даже Эйнштейн не догадывался.
     И еще один очень интересный аспект. Власть кажется такой реальной, такой физически ощутимой силой, когда ее имеешь, и такой эфемерной и нематериальной, когда ее теряешь. Роняя стекающие с него дождевые капли на два сиденья, которые он занимал в грохочущем вагоне метро, Икуза пришел к выводу, что власть есть иллюзия. Она, должно быть, существует только в сознании человека, раз ее можно так просто получать и терять.
     Протискиваясь к дверям сквозь толпу, чтобы сойти на следующей остановке, он подумал, что если понимать единственно реальным аспектом ее является возможность распоряжаться их жизнью и смертью: захочу - убью, захочу - помилую.
     На поверхности дождь лил по-прежнему. Небо нависло над землей черным саваном. Водяные капли лупили по морю зонтиков и по тротуару с каким-то дьявольским злорадством.
     Овцы населяют этот город, эту страну, подумал Икуза. Все они движутся в одну сторону и с одной целью. Хотя он шел среди них, ощущал их рядом, он уже не чувствовал себя частью этого человеческого стада, не гордился своей сопричастностью к их жизни. Теперь он парил сам по себе, как воздушный шар, когда перерубили канаты, привязывавшие его к земле. Он уходит ввысь на крыльях невидимых ветров.
     Остановившись перед синтоистским алтарем, Икуза дернул за веревочку колокола. Это, говорят, созывает духов предков, которые существуют повсюду. Но он не почувствовал должного священного трепета, отторгнутый даже от элементарных сил природы: мертвец, идущий среди живых.
     Эта видеокассета так гнусно, так предательски отобрала у него "тотемэ" - образ достоинства и чести, связанный с его личностью в мнении людей. Без тотемэ, который был так важен для него самого и для "Нами", он лишился места в цивилизованном обществе. Он потерял лицо. Живой мертвец. Бездомный.
     Расталкивая толпу плечом, он вдруг вспомнил песню из одного из самых популярных фильмов Якудзы, очень созвучную его теперешнему состоянию. ПРОХОДЯ ПО ЖИЗНИ СТРАННИКОМ, Я ВИЖУ СВЕТ В ОКНАХ ДОМА И МИЛЫЙ ОБЛИК МАТЕРИ. НО ВИДЕНИЕ ТАЕТ НА ГЛАЗАХ.
     И Икуза заплакал, как некоторые плачут во время цветения сакуры, когда красота и печаль сливаются воедино в изысканной нежности раскрывшегося бутона, - так быстро наполняющегося жизнью и так скоро опадающего на землю. Возвращающегося домой. Как стремительно летит время! Как резко обрывается счастье! Как скоро кончается жизнь!
     Увидев в витрине магазина свое отражение, Икуза ужаснулся, потому что заметил слезы на глазах. Он не плакал с детства, когда впервые потерпел поражение на соревнованиях в боевых искусствах. И о доме он не вспоминал сто лет. Не было ни времени, ни, честно говоря, настроения. По мере роста его власти уменьшалось желание заглянуть в свое прошлое. Чудно, что сейчас он об этом вдруг вспомнил.
     В микрорайоне под названием Азакуза он нашел здание из железобетонных блоков, в котором размещался безымянный, дешевенький отель. Поднявшись по лестнице, он направился прямо через безликий холл к ничем не отличающейся от других двери. Он даже не стал стучаться, - просто ударом плеча снес дверь с петель. Для человека его габаритов и силы это было сделать нетрудно.
     Внутри комнаты спрятаться было некуда.
     - Я велел следить за вашими с Кикоко передвижениями, - сказал Икуза, обращаясь к человеческой фигуре, едва различимой во тьме комнаты. - Но в принципе это было и ненужно. Я и так знал, где ты будешь прятаться, как крыса.
     - Я думала, что здесь буду в безопасности, - отозвалась Киллан Ороши.
     - Ты не можешь быть в безопасности, пока я существую, - сказал Икуза, надвигаясь на нее. - Пора бы об этом знать.
     - У меня нет пленки, - предупредила Киллан. - Я вернула ее назад Седзи, а он понес ее в полицию.
     - Она меня не волнует, - буркнул Икуза. - Дело и без нее зашло достаточно далеко. - Он двинулся, как мощное дерево, сорванное с места лавиной, через замкнутое пространство крошечной гостиничной комнаты.
     Киллан пошевелилась, и ее силуэт изменил ракурс, когда она подняла правую руку.
     - Не двигайся! У меня в руке пистолет!
     - Пистолет меня не остановит, Киллан. Ничто не остановит меня на пути к цели. - Его голос был почти нежен, но в нем звучала такая убежденность и такая окончательность, не подлежащая обжалованию, что ей стало не по себе.
     Теперь обе ее руки были вытянуты вперед. Икуза уловил отблеск вороненой стали. - Я серьезно! - предупредила она. - И я тоже, - заверил он ее.
     За окном бушевал ливень, будто живое существо, пытающееся ворваться в дом. Алюминиевые жалюзи дребезжали, и сквозь них в комнату время от времени попадали искорки света, словно всплески крошечных молний.
     - Стой! - крикнула Киллан. - Ты загоняешь меня в угол!
     Щелкнул взведенный курок - сухой, решительный звук, отозвавшийся эхом в пустых углах комнаты.
     - Я знаю, ты убил человека, который следил за нами. Ты размозжил ему голову, но со мной тебе этого проделать не удастся. Я не позволю тебе подойти настолько близко.
     - Тебе не следовало шантажировать меня, Киллан. Это была твоя ошибка. Я был готов мириться с твоими революционными бред