- Разве вызов был не на четыре часа дня?
     И  он  достал из кармана повестку,  чтобы убедиться,  что не ошибся,  и
оправдаться перед мадемуазель Доллон.
     Девушка улыбнулась.
     - У вас,  действительно,  вызов на четыре часа, а у нас раньше. Поэтому
меня тут же стали допрашивать уже в половине третьего.
     Жером  Фандор  немного  расстроился  из-за  своей  недогадливости.  Он,
конечно же, мог предположить, что судья в разное время вызовет свидетелей по
делу Отей, чтобы выслушать их по отдельности.
     Жером Фандор страшно сожалел,  что не был в  кулуарах,  когда следствие
только начиналось.  Он  подошел к  кабинету господина Фюзелье,  следователя,
назначенного для расследования дела Отей,  и  казался очень раздосадованным,
как впрочем и  мадемуазель Доллон,  которая чувствовала,  что своими словами
невольно расстроила молодого человека.
     - Это отчасти из-за меня,  - попыталась успокоить его Элизабет, - вы не
были предупреждены,  но,  однако, я ничего не могла поделать. Вчера вечером,
когда вы  позвонили в  монастырь,  чтобы справиться обо  мне,  я  собиралась
сообщить  вам  время,   на  которое  меня  вызывали,  но,  когда  подошла  к
телефону...
     Жером Фандор удивленно раскрыл глаза:
     - О чем вы говорите, мадемуазель? Я не звонил вам вчера вечером. Кто же
сказал вам, что это звонил я?
     - Никто мне этого не говорил, просто я так предположила. Кто еще мог бы
мной интересоваться с такой доброжелательностью и постоянной заботой?
     Жером Фандор ничего не ответил.
     Этот загадочный телефонный звонок,  о  котором наивно поведала девушка,
снова взволновал его...
     Таким образом,  уже три раза кто-то пытался получить новости о девушке,
узнать,   находится  ли  она  по-прежнему  в  монастыре  на  улице  Гласьер.
Удовлетворенный  ответом,   спрашивавший  исчезал,   пользуясь  анонимностью
телефонных разговоров, в чем Фандор, кстати, смог сам убедиться.
     В этом была какая-то загадка, причем загадка настораживающая.
     Девушка никому не  давала свой адрес.  Жером Фандор также никому его не
открывал. Только тот, кто следил за ними обоими, кому было важно не потерять
их следы, смог бы получить достаточно информации, чтобы знать, где находится
Элизабет Доллон. Только тот, кто намеревался так или иначе воздействовать на
девушку,  мог нуждаться в сведениях,  которые монашки по своей наивности ему
предоставили.
     Значит,  даже  в  стенах  этого  мирного пристанища девушка не  была  в
безопасности.  Не  будучи обычно большим пессимистом,  Жером Фандор не  смог
сдержаться и  вздрогнул при мысли о  том,  что какие-то  яростные и  грозные
таинственные противники  могут  причинить  вред  этому  несчастному ребенку,
защитником которого он стал.
     И потом...
     Жером Фандор не хотел признаться даже себе, но...
     Не  испытывал ли  он  к  прекрасной сестре бедняги Доллона более нежное
чувство, чем обычная симпатия?
     Не  вздрагивал ли  он  каждый раз,  когда видел девушку?  Не  билось ли
сильней его сердце?
     Об  этом Жером Фандор не  думал,  но  подсознательно испытывал на  себе
влияние этого чувства.
     - Раз  вы  не  можете больше оставаться в  монастыре,  -  спросил он  у
Элизабет, - где вы собираетесь жить?
     - Сегодня вечером я  еще вернусь к  августинкам на улицу Гласьер,  хотя
мне и  непросто злоупотреблять их сердечным гостеприимством.  А что касается
завтрашнего дня...
     Несчастная  сестра  Доллона  сделала  какой-то  неопределенный жест,  и
Фандор уже собирался ей  что-то  посоветовать,  как дверь кабинета господина
Фюзелье приоткрылась.  Появился секретарь судьи и,  оглядывая коридор поверх
очков, позвал невыразительным голосом:
     - Господин Жером Фандор.
     - Я здесь, - ответил молодой человек, - иду.
     И  приближаясь  к  кабинету  судьи,  вынужденный  быстро  расстаться  с
девушкой, он сказал ей тихим голосом странные слова:
     - Подождите меня,  мадемуазель, и, ради бога, хорошенько запомните: что
бы я ни говорил,  что бы ни произошло,  будем ли мы вдвоем или в присутствии
посторонних, через несколько мгновений или позже, не удивляйтесь тому, что с
вами может случиться,  даже из-за меня.  Просто будьте уверены:  все,  что я
делаю - для вашего же блага... Большего я вам не могу сказать!
     Растерянная,  Элизабет  осталась стоять  под  впечатлением слов  Жерома
Фандора, а репортер уже был в кабинете следователя.
     - Дорогой  господин  Фандор,  -  господин Фюзелье  сердечно пожал  руку
журналисту,  -  сейчас передо мной не репортер,  но свидетель и прежде всего
герой,  спасший жертву.  Позвольте мне  вас поздравить.  Вы  появились очень
кстати,  и ваша проницательность привела вас к двери именно той комнаты, где
дни несчастной девушки могли быть сочтены. Еще раз, браво.
     Жером Фандор просто ответил:
     - Вы мне льстите,  господин Фюзелье, так как в действительности я здесь
ни при чем.  В  Отей я  приехал по приглашению мадемуазель Доллон,  и чистая
случайность привела меня на второй этаж.  Там я почувствовал запах газа,  и,
как это сделал бы каждый, открыл дверь, увидел... вот и все.
     - Все  равно,  -  повторил судья,  уверенный в  своей  правоте,  -  это
прекрасно.  Не всем журналистам так везет,  как вам,  и я признаюсь вам, что
немного завидую,  ведь ваша счастливая звезда дала возможность предотвратить
драму   и,   так   сказать,   избежать   фатального  исхода.   Однако   ваша
профессиональная сноровка еще не позволила, пока по крайней мере, определить
мотивы преступления,  которое кто-то собирался совершить. Вы ведь думаете по
этому поводу то же,  что и я, не так ли? Это была не попытка самоубийства, а
покушение на убийство?
     Жером Фандор утвердительно кивнул головой.
     - Несомненно. - проговорил он.
     Удовлетворенный, судья выпятил грудь.
     - Я это тоже всегда говорил.
     Секретарь  суда,  только  что  закончивший  страницу,  почерк  которого
невозможно  было  расшифровать,   привстал  и  гнусавым  голосом,   прерывая
беседующих,  которые говорили скорее как друзья,  чем как судья и свидетель,
спросил:
     - Будет  ли  господин  судья  формулировать показания  господина Жерома
Фандора?
     - В несколько строк,  -  ответил судья.  -  Мне кажется,  что господину
Фандору нам  больше нечего сказать,  кроме  того,  что  он  изложил в  своих
статьях в "Капиталь". Не правда ли? - спросил судья, глядя на журналиста.
     - Точнее и быть не может, - ответил тот.
     Через  некоторое  время  секретарь составил  протокол  и  прочитал  его
монотонным голосом.
     Жером Фандор подписал этот совершенно его не компрометирующий протокол.
     Журналист  уже  собирался  расстаться с  судьей  и  как  можно  быстрее
встретиться с Элизабет Доллон, но тот удержал его, взяв за руку.
     - Соблаговолите немного подождать,  -  сказал господин Фюзелье. - Чтобы
прояснить  несколько  моментов,  мне  необходимо  задать  свидетелям два-три
вопроса.  Я  думаю,  они  еще  не  ушли,  и  мы  сейчас проведем нечто вроде
объединенной очной ставки.
     Несколько  минут   спустя  друг   журналиста,   снова  ставший  судьей,
напыщенным  голосом  и   профессиональным  тоном  задавал  сведенным  вместе
свидетелям вопросы,  которые ему  необходимо было  уточнить.  Жером  Фандор,
сидящий в  некотором отдалении,  мог спокойно наблюдать за  лицами различных
персонажей, волей обстоятельств оказавшихся вместе.
     Прежде  всего  это   была   несчастная  девушка  с   энергичным  лицом,
восхитительно смело переносящая страшные испытания,  выпадающие на  ее долю,
затем владелица семейного пансиона в  Отей,  славная женщина,  обыкновенная,
краснолицая, без конца вытирающая пот со лба и беспрерывно поднимающая глаза
к небу,  оплакивающая потерю доверия к ее дому, которая могла последовать за
так некстати обрушившейся на него "рекламой".
     Жером Фандор сидел за  камердинером и  совершенно не видел его лица,  а
только  спину,  крепкую  спину,  над  которой  возвышалась  большая  круглая
взъерошенная  голова.   Объяснялся  он  с   сильным  пиккардийским  акцентом
невысокомерно и  просто.  Это,  похоже,  был  классический  тип  более-менее
вышколенного слуги, который, казалось, немного понял из событий, происшедших
в  тот  знаменательный день.  И,  наконец,  рядом с  Фандором находились оба
Барбе-Нантей:   Барбе  -  награжденный  орденом  Почетного  легиона,  важный
мужчина,  седеющая борода которого выдавала его возраст,  и  Нантей -  около
тридцати, элегантный, изысканный и живой. Оба банкира в высших кругах Парижа
как бы представляли своим союзом наиболее корректный и  уважаемый финансовый
мир.
     Почему   господа  Барбе-Нантей  пришли  навестить  мадемуазель  Доллон?
Действительно ли для того, чтобы помочь ей?
     В то время, как несколько смущенная девушка покраснела, господин Нантей
взял слово и деликатно ответил на вопрос судьи.
     - Здесь есть один нюанс,  господин судья,  -  сказал он, - за уточнение
которого мадемуазель Доллон на  нас  не  обидится.  Нам никогда в  голову не
пришло   бы   предоставлять  мадемуазель  Доллон   помощь   или   какое-либо
благодеяние,  о  котором она нас не  просила.  Дело в  том,  что мадемуазель
Доллон,  с  которой мы и раньше поддерживали отношения и которая из-за своих
несчастий вызывает у нас живое сочувствие,  написала нам с просьбой найти ей
работу.  Надеясь подыскать для нее что-нибудь,  мы пришли повидаться с  ней,
поговорить,  посмотреть, на что она способна. Вот и все. Мы были чрезвычайно
счастливы, что смогли помочь господину Фандору вернуть ее к жизни.
     - Поскольку речь идет о вас,  господин Фандор,  -  спросил судья,  - не
могли бы вы мне сказать,  не было ли в  комнате мадемуазель Доллон чего-либо
подозрительного,  когда вы  туда  вошли?  В  своей статье вы  написали,  что
сначала  подумали о  простой  попытке  ограбления,  за  которой  последовало
покушение на убийство.
     - Да, это так, - почтительно ответил журналист, - и как только я открыл
окно,  я  тут  же  выглянул наружу в  поисках чего-нибудь подозрительного на
стене дома, заглянув даже за каждую из ставен.
     - А зачем? - поинтересовался судья.
     Жером Фандор улыбнулся:
     - Я  еще помню,  месье,  чем закончилась драма в особняке Томери.  Того
самого господина Томери,  о котором я вчера слышал в суде... Клянусь честью,
я ни на что не намекаю...  но вы не забыли,  хотя впрочем это следствие вели
не вы -  и  я об этом сожалею,  так как,  по-моему,  существует загадочная и
определенная связь между всеми этими делами,  -  вы не забыли,  что сразу же
после  расспросов  и   обысков  господин  Авар  разрешил  всем  приглашенным
разойтись,  а спустя час за окном комнаты, в которой была найдена усыпленной
княгиня Данидофф,  была обнаружена почти невидимая, но очень прочная льняная
нить,  обрезанная на конце.  На этом конце - это очень просто предположить -
было  подвешено  жемчужное колье,  украденное у  пострадавшей...  Исходя  из
этого,   я  вынужден  считать,   что  злоумышленники  или  злоумышленник  на
протяжении всего расследования оставались в  салонах Томери,  поскольку било
известно, что никто из дома не выходил. Довольно странным было то, что, если
виновный действительно находился среди приглашенных и  оставил свои следы на
потерпевшей,  на  нем  не  было  никаких следов,  которые должны  были  быть
оставлены  потерпевшей.  Но  это  неважно,  мы  здесь  не  для  того,  чтобы
расследовать дело Томери.  Я просто хотел объяснить вам, почему я бросился к
окну  в  поисках каких-либо  следов,  которые помогли бы  мне  дать ответ на
вопрос,  не  был  ли  способ  попытки убийства мадемуазель Доллон идентичным
тому, которым княгиню Соню лишили ее колье.
     - И каково ваше заключение? - спросил судья.
     Фандор ответил просто:
     - На  окнах  и  ставнях не  было  никаких следов.  Я  не  смог  сделать
какого-либо заключения.
     Слушатели  с  интересом  внимали  дедуктивным выводам  Жерома  Фандора,
относящимся к делу Томери.
     Господин Барбе произнес своим низким голосом.
     - Если вы  позволите мне высказать свое мнение,  -  и  он  посмотрел на
судью,  который  любезным жестом  разрешил ему  продолжать,  -  я  хотел  бы
сказать,  что разделяю мнение Жерома Фандора.  Так же, как и он, я убежден в
существовании тесной связи  между делом Томери и  тем,  что  теперь называют
делом Отей.  Или  что,  по  крайней мере,  неоспоримо существует такая связь
между делом Отей и ужасной драмой на улице Норвен.
     - Я пошел бы даже дальше,  -  заявил в свою очередь господин Нантей,  -
кража на улице Четвертого Сентября,  жертвами которой мы стали, тоже из этой
же серии.
     Из любопытства судья спросил у банкиров, прерывая разговор:
     - Речь шла  о  двадцати миллионах,  не  так ли?  Это могло быть ужасным
ударом для вас?
     - Действительно ужасным,  месье,  -  ответил господин Нантей, - так как
это невероятное приключение внесло феноменальный беспорядок в движение наших
денежных средств,  и  мы  чуть было не  потеряли доверие значительного числа
клиентов,  начиная с одного из основных -  господина Томери. А вы не станете
отрицать,  что в сфере финансов доверие - это почти все. К счастью, мы были,
как  и  положено,   застрахованы,  и,  если  оставить  в  стороне  моральное
потрясение,  надо признать,  что с  материальной точки зрения мы  не понесли
убытков, но...
     В  этот  момент  банкир  повернулся  к  мадемуазель  Доллон,   которая,
уткнувшись в платок, старалась вытереть слезы.
     - Но что значат эти неприятности в  сравнении с  горем,  которое раз за
разом  обрушивается на  бедную  мадемуазель Доллон?  Убийство  баронессы  де
Вибре, загадочная смерть...
     При этих словах Жером Фандор прервал говорящего:
     - Баронесса де Вибре не была убита,  она покончила с собой. Конечно же,
я не хочу, господа, делать вас виновными в этом, но, объявив ей о разорении,
вы нанесли ей очень тяжелый удар!
     - А  могли ли мы поступить иначе?  -  ответил господин Барбе с присущей
ему важностью. - В нашей повседневной и точной работе мы не играем словами и
должны говорить то,  что есть.  Кроме того,  мы  не разделяем вашего видения
вещей и убеждены, что баронесса де Вибре была убита.
     Господин  Фюзелье,  не  говоривший  ни  слова,  слушал  эту  дискуссию,
которая,  как он  думал,  могла пролить некоторый свет на загадки,  витавшие
вокруг мадемуазель Доллон.  Он,  в свою очередь, высказал свою мысль или, по
крайней мере, то, что он ею считал:
     - Мы  беседуем совершенно неофициально,  не  так ли,  господа?  В  этот
момент вы находитесь не у судьи, а, если хотите, в салоне господина Фюзелье.
И  именно как  частное лицо я  выскажу свое мнение о  деле на  улице Норвен.
Решительно,  я  все меньше и  меньше соглашаюсь с  господином Фандором,  чью
глубокую  проницательность и  нюх,  достойный  полицейского,  я,  однако,  с
удовлетворением признаю...
     - Спасибо, - иронично произнес Фандор, - комплимент-то скудноват!
     Судья, улыбаясь, продолжил:
     - Так же,  как и господа Барбе-Нантей,  я считаю, что госпожа баронесса
де Вибре действительно была убита.
     Жером Фандор передернул плечами и не смог сдержать своего нетерпения.
     - Но,  послушайте,  господа,  -  воскликнул он,  оживляясь, - будьте же
логичны в своих суждениях. Несомненно, баронесса де Вибре покончила с собой,
и это вытекает из совершенно неоспоримого факта -  письмо, написанное ею, не
может обсуждаться,  оно подлинно. Я прекрасно знаю, что, благодаря открытиям
современной науки,  никто  не  сможет утверждать,  что  она  поступила таким
образом  под  влиянием  внушения.  Спросите  у  знатоков медицины,  у  самых
авторитетных профессоров в  области психики,  и  вы  убедитесь,  что медиуму
можно  внушить  намерение  совершить  определенный акт.  Но  его  невозможно
убедить написать такой  формально точный документ,  как  письмо баронессы де
Вибре,  в котором она заявляет о своем желании покончить с собой. Это письмо
подлинно,  можете не сомневаться в этом.  Кроме того,  оно правдоподобно.  И
эти,  скорее,  неприятные откровения,  которые открылись такой замечательной
женщине,  имевшей к  тому  же  "горячую голову",  при  посредничестве господ
банкиров  Барбе-Нантей,   оказались  как   раз   кстати,   чтобы  вызвать  в
эмоциональном порыве такую прискорбную решительность. Так что позвольте мне,
господа,   поверить  в  добровольную,   действительно  добровольную,  смерть
баронессы де Вибре...
     На лицах слушающих читалось, однако, некоторое удивление.
     После  нескольких мгновений  молчания  господин  Нантей,  который  умел
рассуждать  логически  и,   который,   казалось,   являлся  уравновешивающим
элементов этой встречи, спросил Жерома Фандора:
     - Но в таком случае,  месье,  как вы нам объясните то, что баронесса де
Вибре была  найдена мертвой в  мастерской художника Жака Доллона,  что  было
констатировано правосудием?
     - Да,  действительно!  - поддержал его господин Фюзелье, с возрастающим
интересом следивший за дискуссией.
     Жером Фандор не удивился вопросу банкира,  а,  казалось,  только и ждал
его.
     - Существуют два предположения,  -  заявил он.  -  Первое,  и  наиболее
невероятное,  на  мой взгляд,  сводится к  следующему:  госпожа баронесса де
Вибре, решившая, что дни ее сочтены, захотела нанести последний визит своему
протеже, тем более, что тот пригласил ее посмотреть на одно из произведений,
предназначавшихся   для   предстоящего   Салона.   Может   быть,   баронесса
рассчитывала совершить какой-либо благотворительный поступок по  отношению к
художнику перед  своим  смертным часом?  Может  быть,  она  плохо рассчитала
действие принятого яда и умерла у того,  кого пришла навестить, сама того не
желая,  так  как  она не  могла не  догадываться о  серьезных неприятностях,
которые могло принести присутствие ее трупа в  мастерской на улице Норвен ее
владельцу.  Но,  -  быстро продолжил Жером Фандор,  жестом руки предупреждая
замечания, которые, по всей видимости, должны были возникнуть, - но это, как
я  уже сказал,  господа,  на мой взгляд,  самое невероятное объяснение.  Вот
второе предположение,  кажущееся мне гораздо более правдоподобным: баронесса
де  Вибре узнает,  что она разорена.  Баронесса де  Вибре решает умереть,  и
совершенно случайно или  по  какому-то  совпадению,  которое еще  необходимо
будет разъяснить,  так как ответа на  него пока нет,  заинтересованные в  ее
участи третьи лица узнают о  ее  решении.  Они дают ей  возможность написать
своему нотариусу,  они не  мешают ей отравиться,  но как только она умирает,
завладевают ее телом и спешат отвезти его к художнику Жаку Доллону, которому
вводят  добровольно или  силой  -  я,  пожалуй,  склоняюсь  к  последнему  -
сильнодействующий наркотик.  Вследствие этого,  на следующий день после этой
ужасной сцены вызванная соседями полиция обнаруживает в одном помещении труп
баронессы и уснувшего художника-керамиста,  который,  проснувшись,  не может
дать  никаких объяснений и  логически считается в  глазах правосудия убийцей
баронессы.
     Что вы об этом думаете?
     Наступила очередь господина Фюзелье взять слово:
     - Вы забываете,  дорогой месье,  одну значительную деталь. Баронесса де
Вибре была отравлена -  я  не могу сказать умышленно или нет -  у  художника
Доллона...  Доказательством тому служит флакон цианистого калия, найденный у
него в мастерской, который открывали совсем недавно, в то время как художник
заявил, что уже очень давно не пользовался этим ядом.
     - Я хотел бы ответить на это одним аргументом, господин судья, - сказал
Жером Фандор.  -  Если баронесса де Вибре была отравлена, умышленно или нет,
цианистым калием,  который находился у  Жака Доллона,  тот  в  качестве меры
предосторожности должен был бы  в  первую очередь избавиться от следов этого
яда. И, отвечая на вопросы комиссара полиции, он не заявил бы, что уже очень
давно не  пользовался этим  ядом.  Само