ошел к этому лазу, с кем-то там поговорил,  вернулся
и, подобострастно кланяясь, пригласил следовать за ним.
   Большая комната, в которую мы вошли,  была  ярко  освещена  керосиновой
лампой-молнией. За  столами,  уставленными  бутылками  и  закусками,  сидела
группа русских офицеров - сослуживцев полковника Иванова. Почетное  место  в
центре занимал губернатор - китаец. Как позже  выяснилось,  одновременно  он
является и командиром бригады.
   - Господа!-обратился к сидящим за столом полковник. - У  нас  в  гостях
сегодня летчики. Русские летчики, - подчеркнул он. Хотя  мы  и  не  говорили
ему, что прилетели из Советского Союза, Иванов, конечно, знал об этом.
   Офицеры, а с ними и  губернатор  встали.  Кто-то  крикнул  "ура!".  Нас
услужливо  усадили  на  заранее  подготовленные  места  и  начали   угощать.
Изголодавшись за день,  мы  с  аппетитом  приступили  к  еде.  Нас  пытались
выспросить, как живется "на той стороне", но мы деликатно  уходили  от  темы
разговора. Не каждому нужно знать, кто мы такие.
   Наши собеседники оказались в  Китае  после  разгрома  войск  Колчака  и
Дутова, где они служили. Теперь многие из  них  чистосердечно  раскаивались,
что в свое время не перешли на сторону Советской власти. Слово "Родина"  они
произносили с трепетом и болью в душе. Ведь здесь, на далекой чужбине, у них
нет ни настоящего, ни будущего.
   Официальную чопорность приему пытался придать губернатор. Подняв бокал,
он  произнес  длинную  витиеватую  речь.  Но  общий  смысл  ее  сводился   к
благодарности в адрес Советского  правительства  за  поддержку  и  помощь  в
трудную минуту.
   Когда губернатор, елейно улыбаясь, сел, Иванов взял \32\ в руки баян  и
растянул мехи. Пьяные офицеры нестройно затянули какую-то старинную  казачью
песню, которую ранее никто из нас не слышал. Потом началась пляска.
   - А ну, ребята, поддержите, - по-простецки обратился к нам Иванов.
   Из-за стола вышел штурман моего экипажа Алексей Завьялов, но, вспомнив,
что на нем унты, остановился и развел руками:
   - Не могу. Сапоги бы...
   Один из офицеров немедленно снял  с  себя  сапоги  и  помог  их  надеть
Завьялову. Алексей плясун был отменный  и  так  молодецки  стал  отстукивать
"чечетку", что от сапога отвалился каблук. Комнату огласил дружный хохот.
   - Ну и молодец летчик. Поддал жару.
   Когда нас проводили на отдых и оставили  одних,  мы  в  первую  очередь
вспомнили об Антоненке. Где он? Что с ним? То ли вернулся обратно, то ли сел
на  вынужденную?  А  может  быть,  врезался  в  скалы  и  разбился?   Гадали
по-разному, но к определенному выводу не пришли. Спросить же было не у кого.
   Судьба товарища прояснилась позже. Весть о нем привез один из летчиков,
доставивший в Шихо какое-то имущество. Оп  сказал,  что  Антоненок,  потеряв
ориентировку, вернулся. Но ему не поверили, обвинили в трусости и собираются
отдать под суд.
   Я тут  же  написал  письмо  и  передал  его  с  возвращавшимся  обратно
летчиком. Я  категорически  заявил,  что  сложившееся  об  Антоненке  мнение
ошибочно, что он вполне мог заблудиться, поскольку через горы  нам  пришлось
лететь в сплошных облаках. Видимо, он вынужден был вернуться, чтобы напрасно
не погибнуть и сохранить самолет.  В  заключение  выразил  готовность  взять
товарища на поруки.
   Письмо сыграло свою роль. Во всяком случае обвинение летчика в трусости
сразу отпало, и Сергей Антоненок остался работать с нами.
   В очередном боевом вылете мы должны были разведать - не собрал ли снова
генерал Ма Чжуин свои силы, рассеянные  под  Урумчи.  Бензина  в  запасе  не
оказалось. Пришлось заправить и  выпустить  только  самолет  Кости  Шишкова.
Полетел оп на разведку и не вернулся.  До  вечера  ждали,  а  его  все  нет.
Выходит, погиб парень. \33\
   К ночи привезли бензин. Я заправил свою машину, пополнил  боеприпасы  и
утром, чуть свет, вылетел на поиски товарища. Но, как  ни  старались  мы  со
штурманом, обнаружить его не удалось. Заметив в одном  из  ущелий  скопление
конницы мятежников, Алеша Завьялов высыпал на нее  весь  бомбовый  груз.  Но
насчет "весь" он ошибся. Одна бомба по его недосмотру осталась. И вот, когда
мы пролетали над крепостью Урумчи, она  сорвалась  с  держателей  и  угодила
прямо во двор резиденции генерал-губернатора. "Ну, - рещил я, - теперь нам с
Алешей не сдобровать. Генерал-губернатор пожалуется  консулу,  и  нас  обоих
отдадут под суд. Попробуй докажи, что все произошло случайно".
   Возвратились в Шихо и  с  часу  на  час  ждем  суровой  кары.  Но  день
кончился, а о бомбе никто нам не напоминал.
   Утром снова вылетели на поиски Шишкова. Над окрестностями Урумчи  около
двух часов кружили безрезультатно. Только на обратном пути заметили самолет,
искусно укрытый у крепостной стены.
   Самолет нашли, хорошо! Но где же сам Костя? Если жив - почему не дает о
себе знать? Свою тревогу высказали консулу.
   - Хорошо, проверю, - пообещал он. И вдруг напомнил: - Тарарам вы  своей
бомбой наделали. Правда, Шень Дубань простил вас, поскольку взрыв не  принес
никакого вреда.
   Костя Шишков оказался живым-здоровым. Оказывается, его самолет  подбили
мятежники, пришлось садиться на вынужденную. Приземлился  он  неподалеку  от
крепостной стены  Урумчи.  Защитники  города  тотчас  же  бросились  спасать
летчика и спасли. Самолет они тоже успели  подтащить  к  стене  и  тщательно
укрыть. Только с воздуха его смогли обнаружить.
   Через несколько дней Шень Дубань устроил во дворце прием в честь победы
над мятежниками и щедро  нас  наградил.  О  злополучной  бомбе  он  даже  не
заикнулся. Понимал, что  это  чистая  случайность,  и  не  захотел  омрачать
радость победы.
   * * *
   Для организации авиационной школы в Синьцзяне  Советский  Союз  передал
Китаю несколько самолетов Р-5 \34\ и По-2 со всем оборудованием, необходимым
для  их  обслуживания.  Сюда  была  направлена  и  большая  группа   опытных
инструкторов. Кроме ранее названных мною  товарищей  здесь  работали  Тюрин,
Сорокин, Шней, Коло-кольцев, Хватов, Андрианов и другие. И все-таки создание
школы  проходило  довольно  туго.   Основные   трудности   встречались   при
комплектовании  ее  курсантами.  Среди  китайских  военнослужащих  оказалось
крайне  мало  людей,  хоть  мало-мальски  владеющих  грамотой.  А  ведь   им
предстояло изучать сложную авиационную технику. Отсталость страны, скованной
феодальными порядками, проявлялась во всем. Особенно  сильно  она  давала  о
себе знать здесь, в Синьцзяне. Отгороженный от  остальной  территории  Китая
высочайшими горными хребтами и безжизненными пустынями, он как бы застыл  на
пороге средневековья.
   ...Начальником  авиашколы  китайское  командование  назначило  генерала
Вана. Меня определили к нему старшим советником по авиации.
   С горем пополам генерал набрал нужное количество кандидатов в  летчики,
и они приступили к занятиям. Тяжело приходилось ученикам, а учителям и  того
тяжелей. Многие молодые китайцы самолета вообще никогда не видели. Когда  им
растолковали элементарные основы аэродинамики, они никак  не  могли  понять,
как это пропеллер может сам "ввинчиваться" в воздух и тянуть за собой  такую
тяжелую машину. Положение осложнялось еще и тем, что никто из нас не говорил
по-китайски, а слушатели совершенно не понимали русскую речь. Вот когда  нам
особенно пригодились приобретенные в академии навыки практического показа.
   Однако,  несмотря  на  многочисленные  трудности,   обучение   китайцев
управлению самолетом пусть очень медленно, но все-таки продвигалось  вперед.
Настал наконец день, когда их допустили  к  рулежке  самолета.  С  каким  же
упоением и восторгом они это делали!  Прокатившись  на  винтокрылой  машине,
курсанты собирались в кружок и начинали что-то громко  обсуждать,  энергично
размахивая руками.
   Мы поражались прилежности своих учеников. Они могли  часами  сидеть  на
земле, не шелохнувшись, когда им о чем-то рассказывали, часто  забывали  про
обед и отдых. Особенно нравились им практические занятия на \35\ самолете. К
машине они относились, как к живому существу, буквально боготворили ее.
   В числе китайцев, готовившихся стать летчиками,  был  невысокого  роста
паренек. Звали его Ван Мин. Он так привязался к нам,  инструкторам,  что  не
отходил ни на  шаг,  выпытывая  все  о  самолете.  А  это  что?  А  это  как
называется? Впоследствии он стал нашим неплохим помощником.  Обладая  цепкой
памятью, Ван Мин быстро усвоил наиболее употребительные  слова  авиационного
лексикона и с гордостью употреблял их где надо и но надо.
   После занятий он обычно собирал свою группу и  начинал  повторный  курс
учебы уже на своем, родном языке.  Но  такие  слова,  как  "винт",  "шасси",
"кабина", "фюзеляж", "крылья", произносил непременно по-русски.
   - Ты по-своему, по-своему объясняй, - убеждали мы старательного ученика
и помощника, но он лишь отрицательно крутил головой:
   - Русики ка-ра-шо! Шанго ка-ра-шо!
   Между китайцами и нами установилась искренняя дружба. Они сразу поняли,
что советские люди оказывают их родине  бескорыстную  помощь.  Их  подкупали
наша гуманность и чистосердечное отношение.
   В  китайской  армии  того  времени   существовала   жестокая   палочная
дисциплина. Солдата за человека не считали. Выходец  из  крестьян,  он  и  в
военной форме оставался "рабочей скотинкой", бесправным существом.  Офицеры,
рекрутируемые из привилегированной знати, свысока относились  к  черни.  Для
них ничего не составляло до крови избить солдата или посадить его в  яму,  а
потом морить жарою, холодом и жаждой.
   Однажды на наших глазах офицер избил будущего летчика только за то, что
тот уронил котелок и якобы наделал шума.  Солдат  стоял  как  вкопанный,  не
уклоняясь от ударов, а когда экзекуция кончилась, еще и  поклонился  офицеру
"за науку".
   Нам  очень  хотелось  заступиться  за  невинного  человека,   но,   как
говорится, со своими порядками  в  чужой  дом  не  ходят.  Может  быть,  это
обстоятельство и вынуждало нас с еще большим уважением относиться к  простым
людям, и они нам платили верной любовью. Бывало, притащат в корзине яблок  и
от всей души угощают:
   - На, ку-шай. Карашо ку-шай. \36\
   Мы старались не принимать подарков,  но  китайцы  обижались:  ведь  они
предлагали их нам от чистого сердца.
   Занимаясь  подготовкой  местных  авиационных  кадров,  мы  по   просьбе
правительства провинции  совершали  и  далеко  не  учебные  полеты,  нередко
связанные с большим риском. Однажды  мы  со  штурманом  Тимофеем  Мизер-ским
отправились по неотложному делу в южную часть  провинции  Синьцзянь.  Погода
стояла скверная. Встретившиеся на маршруте горы оказались закрытыми туманом.
Возвращаться назад тоже уже поздно - горючего не хватит. Вот  и  решай,  как
тут быть.
   Стали искать обходные пути. Шесть часов проболтались в воздухе, пока не
заметили на вершине  горы  сравнительно  ровную  площадку.  Надо  немедленно
приземляться, пока ее снова не закрыл туман.  Знал,  что  иду  на  риск,  но
ничего другого не оставалось: парашютов тогда еще не было.
   Сбавил обороты моторов, уменьшил скорость, рассчитываю, как бы поточнее
"притереть" самолет к  земле.  Слева  возвышается  скала,  справа  виднеется
пропасть. И все-таки приземлился. Если бы  мне  сейчас  рассказали  что-либо
подобное - не поверил бы.
   Оказались мы на высоте около двух тысяч метров, сошли  с  Мизерским  на
землю и обнялись от радости: живы остались.
   Отправляю штурмана вниз, в  долину.  Там,  километрах  в  семи,  должен
находиться наш аэродром.  Надо  же  дать  знать  о  себе,  да  и  о  горючем
побеспокоиться. Сам же остался у самолета. Вскоре опустилась ночь. В ущельях
зашумел ветер. "Вот хорошо, - подумал я. - К утру туман разгонит". Но вместе
с ветром и мороз крепчал, Залез я в кабину, а  согреться  не  могу.  И  есть
хочется, и холод донимает. Так и просидел  до  рассвета,  ни  на  минуту  не
сомкнув глаз.
   Утром вижу: в мою сторону  конники  мчатся.  Свои?  Чужие?  Прильнул  к
пулемету. Но  опасения  оказались  напрасными.  На  помощь  спешили  местные
жители, а с ними Мизерский и техник Кузьмин. Две лошаденки тащили на  спинах
связанные веревками канистры с бензином.
   Когда  самолет  заправили,  китайцы  помогли  развернуть  его  носом  в
обратную  сторону.  Потом  пошел  осматривать  \37\  площадку.   Она   круто
обрывалась, но  была  достаточной  для  разбега  машины.  Попрощались  мы  с
китайцами, отблагодарили за помощь, начали разбег.
   Но оказалось, я  просчитался.  Дистанции  для  разбега  не  хватило,  и
самолет над обрывом провалился.  Однако  нужная  скорость  была  достигнута,
машина на время как  бы  зависла  над  пропастью,  потом  постепенно  начала
набирать скорость и высоту. Все.  Опасность  миновала.  Погода  в  тот  день
стояла ясная, и мы благополучно добрались до Урумчи.
   Каждый полет в горах Синьцзяна был связан с большим риском. Погода  там
изменчива, горы безлюдные, растительности никакой. Окажись один  на  один  с
этим суровым краем - мало надежды, что  выживешь.  Кто  тебя  будет  искать?
Разве какой случайный охотник наткнется. Поэтому,  вылетая  на  задания,  мы
брали с собой запас продуктов, спички, нож, перевязочные материалы и  другие
необходимые в аварийной обстановке вещи.
   Особенно донимали ветры, достигавшие иногда ураганной силы,  В  воздухе
они бросали самолет, как пушинку, а на  земле  взвихряли  тучи  пыли,  несли
крупную гальку. В таких случаях самолеты приходилось привязывать.
   Однажды я куда-то уезжал и  вернулся  на  свой  аэродром  только  через
несколько дней. Смотрю и глазам не верю: на поле ни  одного  самолета.  Куда
они  подевались?  Подходит  ко  мне  начальник  отряда  Алексей   Разоренов,
расстроенный, чуть не плачет.
   - Что случилось? - встревожился я.
   - Отлетались, - говорит. - Вся наша авиация вон в том овраге  валяется,
- и показывает рукой на окраину аэродрома.
   Оказывается, накануне разразился тайфун. Самолеты сорвало  с  крепежных
тросов и унесло в овраг. Они были так изуродованы, что из восемнадцати  штук
потом даже одного не могли собрать.
   * * *
   Объединенная авиационная школа в Урумчи, начало  которой  положили  мы,
работала уже нормально. На смену нашей группе из  Советского  Союза  прибыли
новые инструкторы. Мы же глубокой осенью 1934 года вернулись  на  Родину.  В
знак благодарности за оказанную помощь  местные  власти  устроили  советским
летчикам теплые проводы. \38\

ЩИТ И МЕЧ

   В Москве,  в  академии,  на  второй  же  день  после  возвращения  меня
спросили:
   - Не хотите ли освежить и пополнить знания на курсах усовершенствования
начальствующего состава?
   - Что за вопрос? - не раздумывая, согласился я.  -  Хоть  завтра  готов
сесть за парту.
   Время  пребывания  в  Синьцзяне  было  до  предела  занято  подготовкой
национальных кадров, самим же нам учиться приходилось мало. Не то что книги,
даже газеты из Советского Союза мы получали нерегулярно, иногда  с  месячным
запозданием. Поэтому предложение командования академии я  принял  с  большой
охотой.
   После окончания курсов получаю  назначение  командиром  отряда  тяжелых
бомбардировщиков (ТБ-3) в той же бригаде академии,  где  работал  и  раньше.
Переучиваюсь на новый, скоростной бомбардировщик СБ, только что  появившийся
в Военно-Воздушных Силах.
   На исходе 1937 года снова вызывают меня в одно из управлений и говорят:
   - В Китае идет война. Японские милитаристы уже захватили  все  жизненно
важные  центры  северо-восточной  части  страны.   Китайское   правительство
обратилось к  нам  за  помощью.  Туда  на  днях  вылетает  группа  советских
летчиков-добровольцев. Не испытываете ли желания еще раз приложить там  свои
знания и опыт?
   Честно говоря, я ждал такого предложения, потому что боль  и  страдания
китайского народа были мне хорошо знакомы. Согласился без колебаний.
   - В таком случае кончайте дела в академии и выезжайте в Алма-Ату.
   До столицы Казахстана  мы  ехали  поездом.  Сюда  же  \39\  в  огромных
контейнерах прибыли в  разобранном  виде  самолеты-бомбардировщики.  Бригада
специалистов завода во главе с  авиационным  инженером  Николаем  Павловичем
Селезневым сравнительно быстро смонтировала их, поставила на колеса. Большое
содействие  в  работе  оказали  нам  пограничники.  Но  самолеты  надо  было
облетать. На это ушло еще десять дней.
   Пока возились с техникой, из разных концов страны прибывали экипажи.  К
большой радости, здесь  оказались  некоторые  мои  товарищи  из  авиационной
академической бригады: Яков Прокофьев,  Борис  Багрецов,  Андрей  Куп-чинов,
Григорий Карпенко. Но многих я не знал. Как люди подготовлены? Сумеют  ли  в
сложной фронтовой обстановке, да еще в чужой стране, выполнять ответственные
боевые задания? На эти вопросы я, как командир группы, ответить не мог.
   Более недели ушло на приемку самолетов и знакомство с людьми.  Все  они
рвались в бой, готовы были жизнь отдать  за  правое  дело  многострадального
китайского народа в его борьбе  за  национальную  независимость.  Но  одного
желания  мало.   В   борьбе   с   таким   опытным   врагом,   как   японский
империалистический хищник, не меньше нужно и мастерство. Успокаивало то, что
из числа  добровольцев  отбирали  обычно  самых  опытных  воздушных  бойцов,
преимущественно коммунистов.
   Надежда эта  на  практике  оправдалась.  Летчики,  штурманы,  воздушные
стрелки, механики показали себя с самой лучшей стороны.
   Примерно в то же время, что и мы, только с другого направления, в Китай
готовились  вылететь  еще  два  отряда  бомбардировщиков,   укомплектованных
летчиками-добровольцами. Они из разных частей прибывали в Иркутск.  Туда  же
по железной дороге доставлялись самолеты. Возглавлял группу командир бригады
Г. Тхор, незадолго перед этим прибывший из  Испании.  Маршрут  группы  лежал
через Монголию, Сучжоу, Ланьчжоу в Ханькоу.
   Здесь также подобрались опытные авиаторы, в большинстве своем командиры
звеньев. Многих из  них  я  помню.  Это  летчики  С.  Денисов,  В.  Клевцов,
Жаворонков,  Синицып,  Сорокин,  Вязников,   Разгулов,   Савченко,   Богдан,
Румянцев; штурманы Федорук, Поповец, А.  Кузмин,  Якушев,  Фомин,  Песоцкий,
Лакомов. Правда, экипажи не были укомплектованы воздушными стрелками.  Но  и
тут \40\ нашли выход. За стрелков первое время летали техники самолетов.
   В Китай мы вылетели в ноябре. Первую посадку совершили в  Кульдже.  Там
ко мне, как к старшему группы, подходит штурман корабля ДБ-3 Никита  Ищенко,
только что вернувшийся из Урумчи, и говорит:
   - Советую с вылетом  на  Урумчи  повременить.  За  горами  свирепствует
снежная буря.
   Я внял доброму совету, но утром принял решение все же  лететь.  Дело  в
том,  что  в  телеграмме,  полученной  накануне,  значилось   категорическое
требование "не задерживаться". Мне со штурманом  Борисом  Багрецовым  летать
вслепую приходилось уже не раз. Но справятся ли другие экипажи?  Прошло  три
года, как я покинул Китай, а на трассе ничего не изменилось  за  это  время.
По-прежнему  нет  ни  навигационного,  ни   метеорологического   обеспечения
полетов. Значит, надежда только на себя, на свой опыт.
   Собрал я экипажи, назвал запасные посадочные площадки, если кому  пурга
помешает  выйти  на  аэродром   назначения.   "Быть   готовыми   действовать
самостоятельно!"- вот все, что я мог сказать командирам экипажей.
   Над горами полет  проходил  сравнительно  спокойно.  Но  потом,  как  и
предупреждал  Ищенко,  попали  в  такую  карусель,  что  я   не   на   шутку
встревожился. Снежные заряды били в стекла, бросали самолеты  из  стороны  в
сторону. В пурге мы сразу же потеряли друг друга из виду,  и  каждый  теперь
действовал на свой страх и риск. Ни показать, ни подсказать  экипажам  я  не
мог. Ведь радиостанций на самолетах по прежнему не было.
   Долго ли длилась схватка со стихией - сейчас уже  не  помню,  но  тогда
показалось вечностью. Самолеты, конечно, разбросало в  раз