и  получил  звание  Героя
Советского Союза. И вдруг...
   Пытаюсь дозвониться в  Минск,  но  связь  не  работает.  Требую,  чтобы
соединили с Москвой - тоже не получается. В это время слышу над головой  шум
мотора. \88\ Бомбардировщик - по звуку определил я и выбежал на летное поле.
Но почему один? Где остальные?
   Летчик, совершив посадку, подрулил  к  командно-диспетчерскому  пункту.
Окинул я взглядом машину, и все стало ясно: правая плоскость в  трех  местах
пробита снарядами, фюзеляж изрешечен. Рваные отверстия зияют и в  остеклении
кабины. Из кабины медленно вылез майор Никифоров. Вид у  него  был  ужасный:
глаза налиты кровью, лицо бледное, губы посиневшие. Он был так потрясен, что
несколько минут не мог произнести ни слова.
   - Что произошло, рассказывайте,  -  спрашиваю  его,  предчувствуя,  что
случилась большая беда.
   - Побили... Всех побили, - тупо уставился он взглядом в землю.
   Мне редко изменяло присутствие духа, но тут и меня взяла оторопь.
   - Как всех? - переспрашиваю летчика. Подошел штурман экипажа, пригладил
мокрые от пота пряди волос и добавил:
   - Не всех, конечно, но многих. Сели, где попало. Кто в поле, а кто и за
линией фронта.
   - Да что случилось? Говорите же толком.
   - На подходе к цели нас  встретили  восемнадцать  истребителей,  -  уже
спокойнее начал рассказывать  штурман.  -  И  начали  наседать  -  атака  за
атакой... А защитить некому. Эх!- махнул он с досады рукой. И продолжал:
   - Мы, конечно, отбивались как могли, а к немцам  еще  подмога  подошла.
Хотя бы один наш ястребок показался в небе, и то было бы легче на душе...
   "Хоть бы один ястребок" - вспомнились  мне  слова  штурмана,  когда  я,
вернувшись в штаб, снова взялся за телефонную трубку. "Выходит, немцы  -  не
японцы и "мессершмитт" - не И-96", -подумалось мне. На  окружных  аэродромах
располагались  две  истребительные  дивизии:  43-я,  которой  командовал  Г.
Захаров, и 59-я под командованием полковника Е. Туренко. Неужели  не  успели
рассредоточить полки, вывести их из-под удара? Это же огромный урон.
   Вести из частей  поступали  неутешительные.  Там  не  вернулось  десять
самолетов, там - пять. В полдень небо огласилось заунывным гулом - курсом на
Бобруйск шла колонна "юнкерсов". \89\
   - Опять летят, заразы, - зло выругался, подрулив к штабу на  мотоцикле,
начальник связи Денисенко. - От телефонных проводов одни  обрывки  остались,
посекли бомбами, сволочи.
   Легко было понять негодование Денисенко.  Связь  являлась  тем  нервом,
который  соединял  нас  с  вышестоящим  командованием,  с  другими  частями.
Кому-кому, а связистам тогда особенно доставалось.
   Накануне войны на  нашем  аэродроме  скопилось  до  тридцати  новеньких
самолетов Пе-2. Их должны были перегонять дальше, на приграничные аэродромы,
но почему-то задержали. Так эти самолеты у нас и  остались.  Стояли  они  на
окраине аэродрома, чтобы не мешать полетам. В сутолоке мы  забыли  о  них  и
вспомнили только теперь, когда на аэродроме начали рваться вражеские  бомбы.
"Как же мы не подумали рассредоточить их?" - ругал я себя  и  свой  штаб  за
опрометчивость.
   Но вот  немецкие  бомбардировщики  ушли  на  запад.  Солдаты,  сержанты
выскочили из укрытий и бросились засыпать еще дымившиеся воронки. Я подбежал
к "пешкам" (так называли в войну самолет Пе-2) и обрадовался: ни одна машина
во время налета не пострадала. Немедленно собрал техников, механиков,  и  мы
общими усилиями быстренько растащили самолеты по обочинам аэродрома.
   В первый день войны немцы три раза налетали на наш аэродром, но особого
ущерба не нанесли. Сгорели лишь две  машины.  Бомбометание  производилось  с
большой высоты и неточно.
   К ночи начали возвращаться на аэродром летчики, штурманы и  стрелки  со
сбитых самолетов - злые, угрюмые.  Вопрос  один:  почему  их  не  обеспечили
истребительным прикрытием? Кто тут виноват? Да я и сам толком не  знал,  кто
тут виновен. Началась большая война, и так для нас  неудачно.  В  первый  же
день мы так нелепо потеряли десятки бомбардировщиков. Чем их восполнить?
   И тут  я  вспомнил  о  "пешках".  Ведь  их  около  тридцати  штук.  Все
новенькие. Выруливай и взлетай. И тут  же  поймал  себя  на  мысли:  а  кому
выруливать? Ведь ни я, ни другие летчики с этой машиной не знакомы.
   Подошел инженер дивизии И. Ф. Горохов. Разговорились. \90\
   - Эх, найти бы человека, который знал бы толк в этих машинах, -  говорю
ему.
   - Вы имеете в виду "пешек"? - спросил инженер.
   - Да.
   - Так я их знаю.
   - Дорогуша, - схватил я его за плечи. - Что же ты раньше-то молчал? Вот
порадовал. Подбирай сейчас же самых опытных летчиков и штурманов и начинай с
ними осваивать эту машину.
   - А если привлекут к  ответственности?  Они  же  не  наши,  -  высказал
опасение инженер.
   - Сейчас все наши, - заверил я  инженера.  -  Беру  ответственность  на
себя. Действуйте.
   Горохов прямо-таки просиял. Ему давно хотелось  прибрать  к  рукам  эти
машины, но, так как они предназначались не для нас, никому своего желания не
высказывал.  И  вот  теперь  случай  представился.  Инженер  тут  же  собрал
"безлошадников" и повел к одиноко стоявшему на лесной опушке Пе-2.
   Изучение нового самолета проходило под частыми  бомбежками  противника.
Появятся вражеские бомбардировщики  -  летчики  и  штурманы  сразу  бегут  в
укрытие. Миновала опасность  -  возвращаются  к  машине.  Надо  понять  душу
летчика; стремление к новизне у них,  как  говорится,  в  крови.  О  "пешке"
многие уже слышали, знали, что это отличная  машина  -  новинка  авиационной
техники. Но черед осваивать ее, летать на ней пока для нас  не  наступал.  А
теперь вот сама обстановка предоставила такую возможность.
   Первым на новом самолете поднялся в воздух командир полка  Дояр.  Он  и
раньше летал на многих типах самолетов, сражался с фашистами в небе Испании,
и этот опыт как нельзя лучше пригодился теперь. Дояр же повел  потом  первую
группу Пе-2 в бой. Вернулся, докладывает:
   - Превосходная машина. С пикирования бомбы уложили точно в цель.
   Пе-2  действительно  оказался  маневренным  и  на  редкость  выносливым
самолетом. Иногда, бывало, так его потреплет  в  бою,  что  глядеть  больно:
крылья пробиты, фюзеляж  изрешечен,  хвостовое  оперение  -  одни  лохмотья.
Думаешь: как только, бедняга, дотянул до родного аэродрома? Но залатают  ему
бока и крылья, и назавтра он \91\ снова к бою готов.  В  тот  период,  когда
приходилось  летать  без  сопровождения  истребителей,   Пе-2   был   просто
незаменим. Экипаж мог с успехом отбиваться и от "мессершмиттов".
   Пе-2, как более живучий и маневренный самолет, мы  обычно  посылали  на
задания днем, а в ночное время вылетали СБ. Так они в  известной  мере  были
гарантированы от встреч с вражескими истребителями.
   Но вернемся к тревожной ночи, которая последовала за первым днем войны.
В городе от бомбежек начались пожары, из-за Березины время от времени в небо
взвиваются  осветительные  ракеты.  Связь  то  и  дело  прерывается.  Чья-то
невидимая рука вершит свое черное  дело.  Через  наш  городок,  отступая  на
восток, идут и идут люди - военные, гражданские.
   Вызываю командира батальона аэродромно-технического обслуживания майора
Мусиенко. Приказываю ему усилить охрану самолетов и другой боевой техники, а
потоки людей направлять по окраине в обход аэродрома.  С  начальником  штаба
решаем проверить, насколько бдительно  караулы  несут  службу.  У  проходной
слышим  шум,  ругань.  Подходим  ближе.  Трое   незнакомцев   в   солдатском
обмундировании напирают на дежурного. Тот не пускает их на аэродром.
   - Кто такие? - строго спрашиваю незнакомцев, направляя в их  лица  свет
карманного фонарика.
   - Свои. Отступаем, - слышу понурый голос.
   - А что вам нужно на аэродроме?
   - Здесь дорога до деревни короче.
   - Предъявите документы.
   Документов не оказалось. Тот, что ростом был пониже, вытащил из кармана
комсомольский билет. Новенький, без единой помарки.
   - Когда получил?
   -  Перед  самой  войной,  -  отвечает.  Чем-то   они   показались   мне
подозрительными.
   - Отвести в штаб, - приказываю сопровождавшему нас солдату.
   Стоявший слева от меня верзила быстро выхватил из кармана пистолет,  но
начальник штаба упредил его. Ударом  кулака  он  выбил  оружие.  Незнакомцев
быстро скрутили и отправили в особый отдел.
   Дня через два уполномоченный доложил: \92\
   - Диверсанты. Выброшены к нам в  тыл  с  парашютами  с  заданием  рвать
связь.
   После этого случая мы собрали всех командиров и солдат и  предупредили:
быть бдительными,  незнакомых  людей,  стремящихся  проникнуть  в  гарнизон,
задерживать. Особое внимание обратили на охрану штаба.
   - Товарищ командир! А  что  делать  с  цыганами?  -  обратился  ко  мне
командир батальона аэродромного обслуживания. - Их  на  лесной  поляне,  что
юго-западнее аэродрома, как на базаре. Палатки раскинули, костры жгут.
   - Что делать? - отвечаю. - Цыгане тоже  люди,  тоже  бегут  от  немцев.
Предупредите, чтобы ночью огня не разводили.
   Но беспечные цыгане, видимо, не послушали доброго совета. Совершая один
из ночных налетов, немцы, привлеченные  кострами,  сбросили  туда  несколько
фугасных бомб. Утром мы поехали на то  место  и  увидели  страшную  картину:
валялись трупы людей, лошадей, разбитые повозки. По лесу бегали  обезумевшие
от горя цыганки, выли босоногие ребятишки.
   - Немедленно забирайте все, что  осталось,  -  говорю  старому  цыгану,
по-видимому вожаку, - и уходите отсюда. Иначе попадете в лапы фашистов.
   К полудню доложили: поляна опустела. Цыгане, захватив с собой убитых  и
раненых, лесными дорогами скрылись в восточном направлении.
   На второй день мне позвонил  секретарь  Бобруйского  горкома  партии  и
попросил срочно прибыть к нему: Москва вызывает. Я сел в машину и немедленно
выехал,
   На проводе оказался начальник штаба ВВС  генерал-майор  авиации  П.  С.
Володин. До этого он пытался  связаться  по  телефону  со  штабом  Западного
фронта, но не смог. Вот и решил вызвать меня через горком.
   - Командующего ВВС на ваш фронт пока  не  назначили,  -  сказал  он.  -
Поэтому передаем приказание  непосредственно  вам.  На  минском  направлении
немцы  сосредоточили  большое  количество  танков.  Остановить  их  -   наша
первейшая задача. Бросьте на борьбу с ними всю имеющуюся у вас авиацию.
   Своих сил у нас маловато. В первые же дни боевой работы дивизия понесла
большие потери. Но на наших аэродромах находились самолеты других  частей  и
соединений. И я приказал командирам полков задействовать и их. \93\
   Первое время немцы, как известно, строго  придерживались  определенного
порядка: днем  продвигались  вперед,  ночью  отдыхали.  Мы  использовали  их
педантизм. Вечером наши воздушные разведчики определили места сосредоточения
вражеских мотомеханизированных колонн, а ночью бомбардировщики  наносили  по
ним удар. Гитлеровцы начали производить налеты на наши базовые аэродромы. Но
сброшенные ими бомбы, как правило, падали  на  пустые  места.  По  окончании
полетов  самолеты  быстро  рассредоточивались  по  запасным   аэродромам   и
тщательно маскировались.
   На третий день в Бобруйск прибыл начальник штаба ВВС полковник Худяков.
Война застала его в госпитале, и он, не долечившись, ушел оттуда.
   - Где штаб фронта? - спрашивает у меня.
   - Слышал, будто в районе Могилева. Точно не знаю. Связи нет.
   - Что осталось из авиации?
   Я доложил, не преминув напомнить о распоряжении из Москвы.
   - Хорошо, действуйте, - и уехал в Могилев.  Вскоре  с  боевого  задания
вернулись экипажи и сообщили,  что  у  переправы  через  р.  Шара  в  районе
Грудопль, Пиловиды и  Иванцевичи  сосредоточилось  большое  число  вражеских
танков. Я развернул  карту,  отыскал  названные  пункты  и  тут  же  передал
дежурному приказание:
   - Вернувшиеся с задания самолеты заправить топливом, подвесить бомбы  и
быть в готовности к вылету для нанесения удара по танкам.
   Такая же команда была передана и на другие аэродромы.
   Бомбовый удар по танкам нанесли три девятки самолетов. Фашисты вряд  ли
ожидали такого налета. Их пропаганда уже успела протрубить на весь мир,  что
за первые два дня войны удалось вывести из строя всю  нашу  бомбардировочную
авиацию, деморализовать войска. С  воздуха  танки  не  прикрывались.  Слабый
огонь  открыли  лишь  зенитчики.  За  это  фашисты  дорого  поплатились.  27
бомбардировщиков сумели им нанести большой урон.
   25 июня советские  войска  в  составе  11-го  и  6-го  механизированных
корпусов нанесли по  противнику  контрудар  в  районе  Гродно.  Из  Могилева
позвонили, чтобы наша дивизия всем составом приняла участие в этой операции.
\94\ Вечером от прибывшего к нам представителя штаба фронта узнаю: кроме нас
контрудар поддерживают полки 12-й  бомбардировочной  и  43-й  истребительной
дивизий,  а  также  3-й  корпус  дальнебомбардировочной   авиации,   которым
командовал полковник Н. С. Скрипко (ныне маршал авиации).
   На этом участке фронта авиаторы совершили тогда  780  самолето-вылетов,
уничтожили около 30 танков, 16 орудий и до 60 автомашин с живой силой. Успех
воодушевил нас. Значит, есть у нас и самолеты, то воля к борьбе не утрачена.
Рано начали ликовать фашисты.
   На четвертый день войны меня вызвали по телефону в Могилев. Солнце  уже
клонилось к закату. Ехать на машине - значило потерять не менее шести часов.
А связного самолета не было: они находились на  полевых  аэродромах.  И  тут
вижу чей-то незнакомый УТИ-16.
   На истребителях мне довелось немного  летать.  В  1938  году  я  научил
управлять бомбардировщиком известного  летчика,  героя  боев  в  Испании  А.
Серова, работавшего тогда инспектором ВВС, а он, в свою очередь,  помог  мне
оседлать "ишачка", как называли истребитель И-16.
   Подхожу к самолету. Рядом на траве сидит техник.
   - Исправна? - спрашиваю, указав на машину.
   - Так точно, товарищ генерал, - быстро поднявшись, ответил техник.
   - Заправлена горючим?
   - По самую пробку.
   - А летчик где? - Не знаю.
   - Садись, полетим.
   Техник даже не спросил, кто я такой, быстро  юркнул  в  заднюю  кабину.
Завожу мотор, выруливаю, взлетаю. "Ну, хорошо, -думаю про себя. -Взлететь-то
взлетел, а как сяду? Ведь с 1938 года на таких машинах не летал".
   Подлетаем к Могилеву. Над  землей  уже  начали  сгущаться  сумерки.  Но
сверху аэродром просматривается хорошо. Делаю, как  положено,  круг,  выхожу
напрямую, сбавляю газ и благополучно приземляюсь. Будто  сто  лет  летал  на
этой машине.
   Дежурный привел меня в одну  из  землянок.  Открываю  дверь.  Вижу:  за
столом  сидят  С.  Худяков,  Ю.  Таюрский,   Г.   Кравченко,   Г.   Захаров.
Поздоровались. \95\
   - Ну, вот и все в сборе. Можно начинать  совещание,  -  поднялся  из-за
стола Худяков.
   Последние его слова утонули в раздирающем душу вое сирены. Мы  выбежали
на улицу, сели в стоявшую неподалеку автомашину и помчались в сторону леса.
   На этот раз налет длился недолго. Гулко ухали бомбы.  Было  видно,  как
над аэродромом взвились огненные языки. Что-то загорелось.  Часть  самолетов
пострадала от взрывов. Сгорел и УТИ-16, на котором я прилетел из Бобруйска.
   Ночью  поспать  пришлось  очень  мало.  А  утром  воздушные  разведчики
сообщили: на восток движутся колонны  немецких  танков  и  мотопехоты.  Наши
войска отступают.  Дороги  забиты  машинами,  повозками,  людьми.  По  земле
стелется дым. Горят поля и деревни.
   Враг угрожал нашим аэродромам. Вот-вот туда  ворвутся  немецкие  танки.
Спрашиваю Худякова: что надо предпринять в ближайшее время.
   - В первую очередь перегнать на  восток  боевые  самолеты  и  отправить
батальоны аэродромного обслуживания.
   - А куда?
   - Где свободные аэродромы найдете - туда и сажайте. А семьи и имущество
во вторую очередь вывозите. Бобруйск и Минск уже начали эвакуацию.
   Спешу на командный пункт, уточняю обстановку. Делать уже здесь нечего.
   Неподалеку от  командного  пункта  стоял  учебно-тренировочный  самолет
УТ-2. Позади него шагал,  приминая  траву,  летчик-аэроклубовец  (по  одежде
определил). Он кого-то ждал. Подхожу, говорю ему, будто это мой самолет.
   - Полетели в Бобруйск.
   Летчик сначала удивленно посмотрел на меня, а потом плотнее надвинул на
лоб шлемофон и занял место в передней кабине. В  такой  напряженный  момент,
который мы переживали в те дни, лишних вопросов обычно не задавали.
   При  подходе  к  Бобруйску  замечаю  огромные  клубы   огня   и   дыма,
поднимавшегося  из-за  леса.  "Неужели  горит  бензохранилище?"  -   обожгла
тревожная мысль. Все, что по-хозяйски копили, экономно  расходовали,  теперь
взлетает в воздух. Кто мог это сделать? Свои?  Но  я  такого  приказания  не
отдавал. Диверсанты? Облако дыма меж \96\ тем росло, ширилось,  собираясь  в
черно-багровую тучу. До этого я как-то не до  конца  сознавал  нависшую  над
страной  опасность.  Казалось,  врага  вот-вот   остановят,   создадут   ему
непреодолимый рубеж. Ведь силы на западе у нас были немалые. Но когда увидел
отступающие войска, толпы беженцев, гурты скота и  эту  мрачную  тучу  дыма,
озаряемую  высоко   вздымающимися   языками   пламени,   понял:   обстановка
складывается тяжелая, борьба будет длительная.
   Особенно врезалась в память картина, которую я  наблюдал  до  вылета  в
Могилев. Наш запасный командный пункт располагался  в  лесу,  на  холме,  за
Березиной. Отсюда хорошо просматривались и город, и крепость, и тихая  гладь
реки. На берегу скопились войска, беженцы. А единственный мост уже рухнул  в
воду. Люди в отчаянии бросались в реку и плыли. Не всем  довелось  добраться
до противоположного берега. Многих навсегда поглотили  волны  Березины.  Обо
всем этом невольно вспомнилось, когда мы подлетали к аэродрому.
   ...Приземляемся. На аэродроме - ни души. Потом вижу:  из  лесу  выходит
человек. Узнаю в нем штурмана 24-го Краснознаменного полка Тихонова.
   - Где народ?
   - На рассвете все уехали, - отвечает он.
   - А семьи?
   - Часть семей погрузили в эшелон. Он уже ушел.  Остальных  автомашинами
перевезли за Березину, в Гомель.
   - А почему не перегнали эти самолеты? - указываю на машины, стоявшие на
окраине аэродрома.
   - Неисправны. Нет двигателей.
   - Кто еще остался, кроме вас?
   - Штурман Лепкевич и несколько солдат. Остальные улетели.
   - Куда?
   - На запасные аэродромы - в Телуши и Серебрянку.
   - Кто занимается эвакуацией?
   - Командир аэродромного батальона Мусиенко. Нам  приказано  неисправные
самолеты сжечь.
   - Правильно. Сейчас же приступайте к делу.
   Эвакуация, видно, проходила в спешке, ветер разносил  по  полю  обрывки
каких-то бумаг, которые не успели сжечь. \97\
   - Эх! - невольно вырвался у меня вздох при виде страшного запустения, в
котором сразу же оказался  гарнизон.  К  празднику  1  Мая  мы  высадили  на
территории городка много деревьев, разбили клумбы, посыпали песком  дорожки,
покрасили заборы. А теперь все затоптано, захламлено, покрылось копотью.
   Вижу, от узла связи по направлению ко мне бежит  девушка  в  пилотке  и
гимнастерке. "Кто такая?" - подумалось. Когда девушка подбежала, сразу узнал
ее: Яна Сорокина. Она не раз прежде бывала в штабе.
   - Что вы тут делаете? Почему не уехали? - спрашиваю.
   - Мне приказали задержаться, чтобы поддерживать связь с аэродромами.
   Говорит, а у самой на глазах слезы. Вижу: страшно ей тут оставаться, но
сказать об этом не решается. Экая славная девушка.
   - Хорошо. Исполняйте. Но  как  только  заметите  приближение  фашистов,
уничтожьте аппаратуру и бегите за Березину.
   Яна Сорокина поддерживала связь до последней возможности, хотя ей одной
было,  конечно,  страшно.  Потом,  когда  увидела  через  окно,  что   немцы
приближаются, молотком разбила аппараты связи и выбежала  на  улицу.  На  ее
счастье,  в  прибрежном  кустарнике  оказалась  полузатопленная  лодка.  Яна
прыгнула в нее, оттолкнулась  от  берега  и,  работая  доск