удалось.   Советские
истребители преследовали японцев до тех пор, пока у них было горючее. Сбитые
японские самолеты местные жители  находили  потом  в  плавнях,  болотах,  на
рисовых полях. Захваченных в плен японских летчиков они связывали  веревками
и доставляли на ближайший аэродром.
   ...Как только прозвучал сигнал тревоги, мы бросились к  своим  машинам,
чтобы вывести их из-под удара. Бомбардировщики поднимались в воздух первыми,
в заранее намеченной зоне становились в круг и находились там  до  тех  пор,
пока не минует опасность, Истребители поднимались несколько позже.  Не  было
расчета заранее расходовать горючее. Оно необходимо для  боя,  а  затем  для
преследования врага.
   Находясь в зоне, мы хорошо видели  всю  воздушную  баталию  -  сражение
наших истребителей с японскими. Бой завязался на высоте две тысячи метров  и
вскоре распался на несколько очагов. Самолеты то взмывали ввысь, то начинали
пикировать или выписывать глубокие виражи. Знойное блеклое  небо  полосовали
светящиеся трассы. Вот загорелся один истребитель, задымил  другой,  блеснув
на солнце крыльями, опрокинулся  навзничь  третий.  Чьи  самолеты  падали  -
вражеские или наши, издали установить было  невозможно.  Клубок  сражающихся
"ястребков" стал постепенно  смещаться  на  юг.  Запас  горючего  у  японцев
кончался, до своей базы далеко, и в их положении было благоразумнее  заранее
отступить.
   Когда мы возвратились к аэродрому, на полосе зияли дымящиеся воронки от
взрывов бомб, а в стороне что-то  горело  -  самолет  или  автомашина  -  не
разберешь.
   Пришлось  уйти  на  второй  круг  и  ждать,  пока  приведут  в  порядок
посадочную полосу.
   Первым на аэродроме встретил нас инженер Ван.
   - Пять самолетов сбили? - спросил я.
   - Ага, ага, - радостно закивал китаец.
   - А наших?
   Ван показал один палец.
   Рычагов вместе с другими товарищами  переждал  налет  в  щели,  отрытой
рядом с командным пунктом. Когда все \60\ успокоилось, он пригласил  меня  в
комнату и, развернув карту, сказал:
   -  Японцы  продолжают  наступление  в   глубь   страны.   Резервы   они
перебрасывают обычно пароходами или самолетами, но основную  массу  войск  и
техники направляют по железной дороге. Самое уязвимое для них  место  -  вот
этот мост через Хуанхэ, - показал он карандашом. - По нашим сведениям, рядом
с ним японцы возвели понтонную переправу.
   Рычагов на время отвлекся от карты, прошелся по комнате и добавил:
   - Китайское командование считает, что, если мост будет  уничтожен,  это
сдержит наступление японцев. Их  войска  на  какое-то  время  останутся  без
резервов.
   Потом помолчал и, сверкнув глазами, решительно добавил:
   - А что, если грохнуть по мосту?
   - Грохнуть можно, - отвечаю. - Цель заманчивая. Но ведь далеко.
   - Знаю, - согласился Рычагов. - И все же давайте подумаем,  как  помочь
китайцам. Игра стоит свеч.
   Мы склонились над картой и стали прикидывать, как  это  лучше  сделать.
Без посадки туда не долететь. Значит, нужен промежуточный аэродром.
   - И об этом я подумал, -  воскликнул  Рычагов.  -  Промежуточным  может
стать Сюйчжоу. Я договорюсь  с  китайцами,  чтобы  доставили  туда  горючее.
Только, - и он приложил палец к губам, - о предстоящей операции  ни-ни-ни...
Понятно?
   Можно было и не предупреждать об этом.  За  время  работы  в  Китае  мы
научились держать язык за зубами.
   - А сейчас ваша задача, - заключил Рычагов, - отобрать наиболее опытные
экипажи, сделать необходимые расчеты, подготовить к вылету машины.
   Рычагов уехал, а я долго еще сидел над  картой,  обдумывая,  как  лучше
выполнить столь сложное задание. С высоты, как известно, мост кажется тонкой
ниточкой, и попасть в него - не простое дело. А разрушить его надо во что бы
то ни стало, иначе зачем огород городить.
   Посоветовался со своим инженером, можно ли  взять  дополнительный  груз
бомб. Инженер, немного подумав, ответил: \61\
   - Вообще-то раньше этого не делали. Но уж если очень надо - попробуем.
   Чтобы проверить расчеты, мы  подвесили  на  один  из  самолетов  полный
боекомплект, а потом положили в него еще 36  бомб  в  ящиках.  Перегруженная
машина долго бежала по полосе, пока между нею и землей  наконец  образовался
просвет. Медленно набирая высоту, самолет все-таки поднялся  в  воздух.  Раз
взлетел один, решили мы, смогут и другие.
   Отобрали 25 самых опытных экипажей и разделили их на три группы. Первую
девятку повел я, вторую  -  Василий  Клевцов,  а  третью,  семерку,  -  Яков
Прокофьев.
   К мосту подошли на малой высоте. Японцы, видимо, были уверены, что этот
объект,  расположенный   в   глубоком   тылу,   недосягаем   для   советских
бомбардировщиков, поэтому его не охраняли. Мы взяли курс 45 градусов,  вышли
на цель и поочередно сбросили весь бомбовый груз. А  те,  что  не  попали  в
основную цель, угодили в понтонную переправу - она же была рядом. В итоге не
стало ни моста, ни переправы.
   Неподалеку находился аэродром. Мы видели, как с него начали подниматься
японские истребители, но нас догнать они уже не могли.
   На обратном пути снова приземляемся в Сюйчжоу, заправляемся  горючим  и
следуем дальше. Только сели в Ханькоу - подбегает  представитель  китайского
командования и показывает распоряжение: следовать в Наньчан. Прилетаем туда,
а нас уже ждет П. В. Рычагов.
   - Вы не представляете, какое великое дело сделали, - сказал  он.  -  Вы
спутали все  карты  японского  командования.  Когда-то  они  соорудят  новую
переправу. Наступление неизбежно застопорится.
   Да мы и сами понимали, что не ударили лицом в грязь. И дело сделали,  и
ни одного экипажа не потеряли.
   Отведя меня в сторону, чтобы никто не слышал, Рычагов предупредил:
   - Завтра вам предстоит выполнить еще более ответственное  и  еще  более
трудное задание. Но об этом разговор особый. А сейчас всем отдыхать. \62\



КУРС НА ФОРМОЗУ

   Ко второй половине февраля 1938 года самолетный  парк  Японии  оказался
настолько истощен, что правительству пришлось срочно заключать  контракты  с
фирмами Германии и Италии на приобретение новых самолетов. Иностранные  суда
с боевой техникой не могли разгружаться в шанхайском порту.  Японцы  не  без
оснований опасались налета  советских  бомбардировщиков.  Поэтому  разгрузка
производилась на японских островах, в частности на главной базе ВВС Японии -
острове Формоза (Тайвань).
   По агентурным данным, китайскому командованию стало  известно,  что  на
Формозу  прибыл  очередной  караван  с  авиационной  техникой.  Самолеты   в
разобранном виде, упакованные в контейнеры, доставлены на аэродром. Там  же,
на стоянках, находится  немало  машин,  уже  собранных  и  подготовленных  к
перелету в Шанхай. Завезены большие запасы горючего.
   Мы стали готовить воздушный налет по этому объекту. В разработку  плана
включился и прибывший в Наньчан П. Ф. Жигарев.
   Техникам  и  механикам  была  поставлена  задача:  тщательно  осмотреть
бомбардировщики и заправить их горючим. А чтобы все  осталось  в  строжайшей
тайне,  подвеску  бомб  решили  произвести  перед  самым  вылетом.  Основная
трудность выполнения задачи состояла в том, что поблизости от океана не было
площадок, на которые можно было бы  посадить  скоростные  бомбардировщики  и
дозарядить их бензином.
   - Туда придется лететь напрямую, - сказал Жигарев. - А на обратном пути
сядете и дозаправитесь вот тут. - И указал на аэродром Фуджоу, расположенный
в горах, в 230 километрах от берега. \63\
   - Учтите, - добавил он, - что поблизости от него характерных ориентиров
нет.
   - И еще одна трудность, -  вставил  П.  В.  Рычагов.  -  На  сухопутных
самолетах предстоит пролететь над  водой.  Сами  понимаете:  случись  что  -
гибели не миновать.
   Словом, озадачили  нас  серьезно.  И  то  трудно,  и  это  нелегко.  Но
лететь-то надо.
   Японцы летали обычно вдоль линейных ориентиров - железных дорог, рек  и
т. д. Для нас это исключалось. Мы проложили кратчайший маршрут по прямой.
   Когда общие указания стали ясны, я  вызвал  штурмана  группы  Федорука,
чтобы вместе обмозговать детали выполнения задания. Решили лететь на  высоте
4500- 5500 метров. Мы понимали, что длительное кислородное  голодание  может
тяжело отразиться на самочувствии и работоспособности экипажей.  Но  другого
выхода не было. На большой высоте увеличивалась дальность полета,  поскольку
меньше расходовалось горючего, а это в тот момент обеспечивало успех.
   Чтобы ввести японцев в  заблуждение,  решили  вначале  пройти  севернее
острова, потом резко развернуться вправо, снизиться с приглушенными моторами
до 4 тысяч метров и с ходу нанести удар. А над  проливом  снизиться  еще  до
двух тысяч метров, чтобы позволить членам экипажей, как говорится, "глотнуть
воздуха". Над материком же опять подняться до четырех тысяч метров и идти  к
аэродрому дозаправки.
   Полет готовился в строжайшей тайне. Пока летчики,  штурманы  и  стрелки
отдыхали, мы с комиссаром  группы  Петровым  и  Федоруком  шуршали  картами,
составляли схему, делали необходимые  расчеты.  Под  утро  и  нам  часа  два
удалось поспать. Проснувшись в назначенный час, собрали  экипажи  и  провели
розыгрыш  полета.  Технический  состав   в   это   время   снаряжал   машины
боеприпасами.
   Утро обещало хорошую  погоду.  Потом  вдруг  начали  наплывать  облака.
"Может быть, это и к лучшему, -  подумал  я.  -  Вражеским  зенитчикам  наши
самолеты не будут видны".
   Проводить нас в дальний  и,  прямо  скажу,  рискованный  полет  прибыли
Жигарев и Рычагов. Командиры экипажей доложили, что  к  вылету  все  готово.
Только один самолет остался без воздушного стрелка: тяжело заболел.
   Что делать? Не хотелось оставлять  бомбардировщик  на  \64\  аэродроме.
Все-таки сотни килограммов бомб при ударе по такой цели не будут лишними.
   Выручил комиссар нашей группы Петров.
   - Разрешите мне лететь за стрелка, - предложил он.
   - Вы же всю ночь не спали, - говорю ему. И это было действительно  так.
С вечера и до самого  утра  он  проверял,  как  технический  состав  готовит
самолеты к вылету.
   - Ничего, выдюжу, - отвечает Петров, по привычке  пригладив  на  голове
ежик. Глядя на этого крепыша, никто не усомнился бы в том, что он выдюжит.
   - Ну что ж, не возражаю, - ответил я и  невольно  подумал:  когда  люди
узнают, что с ними летит комиссар, это еще больше поднимет их боевой дух.
   Небо  начинало  светлеть.  Пора  вылетать.  И  вдруг  тишину  распороло
характерное завывание. "Тимбо!" (Тревога!) На  горизонте  показались  черные
точки. Неужели к нам пожаловали японцы? Значит, кто-то узнал и передал им  о
нашем замысле. Мне редко изменяло хладнокровие, а тут, откровенно говоря, по
телу пробежали мурашки. Ударят сейчас, и аэродром взлетит  на  воздух.  Ведь
самолеты до предела заправлены горючим и бомбы уже подвешены.
   Подходит Петров и спрашивает с тревогой:
   - Что будем делать?
   Я молчу. Взлететь не успеем, на рассредоточение самолетов тоже  времени
нет. Вот, подловили, гады. Если зенитки не отгонят их - все пропало.
   А самолеты идут прямо на нас. Уже отчетливо видны  две  девятки.  Подаю
команду "Всем в укрытия!", а сам  продолжаю  наблюдать  за  воздухом.  Вижу:
самолеты отворачивают  влево  -  в  сторону  Чаныпа  и  вскоре  исчезают  на
горизонте. Беда миновала.
   Потом мы с Петровым долго ломали голову над тем, почему японцы не дошли
до нашего аэродрома: то ли они не заметили самолетов  (было  еще  не  совсем
светло), то ли имели задание бомбить именно Чаныпа. Все это осталось для нас
загадкой.
   Приезжает на аэродром П. В. Рычагов, взволнованный не меньше, чем мы.
   - Я еще в пути увидел японские бомбардировщики, - со вздохом облегчения
сказал он. - Ну, думаю, наделают сейчас тарарам. Кричу шоферу: "Жми  на  всю
железку", \65\ будто чем-то могу  помочь  вам.  А  как  увидел,  что  японцы
разворачиваются и уходят в сторону - плясать был готов от радости.
   Я  понимал  причину  озабоченности   Рычагова.   Он   был   не   только
руководителем  советских  летчиков-добровольцев,  но   и   главным   военным
советником Ставки по вопросам использования ВВС. Значит,  ответ  за  разгром
нашей бомбардировочной группы и срыв боевого вылета на  Формозу  потребовали
бы прежде всего с него, и довольно строго.  Но  все  обошлось  благополучно.
Когда экипажи построились, Рычагов обратился к ним с  краткой  напутственной
речью. В заключение он напомнил, что сегодня 23 февраля, и призвал  достойно
отметить праздник нашей доблестной Красной Армии.
   По сигналу ракеты 28 тяжело груженных бомбардировщиков один  за  другим
поднялись в воздух. Набираем высоту 5500  метров.  Сердце  бьется  учащенно,
кружится голова, клонит ко сну - первые признаки кислородного голодания. И в
борьбе с ним  можно  было  рассчитывать  только  на  собственную  физическую
выносливость.
   Облачность под крылом становилась все реже. Наконец впереди  показалась
голубая полоска Формозского пролива, а за ней и  сам  остров.  С  высоты  он
казался огромным, с желтыми крапинками, изумрудом, вправленным в  безбрежную
гладь океана.
   Как и намечалось заранее, мы прошли севернее  острова,  а  затем  резко
повернули к цели и с приглушенными моторами начали снижение. Я осмотрелся  и
пересчитал машины: ни одна не отстала. Вражеских истребителей в воздухе пока
не было. Впереди, по курсу, открывался город, а  рядом  с  ним  -  аэродром.
Хорошо различались  и  выстроенные  в  два  ряда  самолеты,  серые,  еще  не
распакованные контейнеры, и белые цистерны рядом с ангарами.
   Основная база японских ВВС выглядела  внушительно.  Никакой  маскировки
противник не соблюдал. Видимо, он чувствовал себя в полной безопасности.
   Цель все ближе. На белых крыльях самолетов уже видны красные круги. Мой
штурман приготовился к  сбросу  смертоносного  груза.  И  вот  машину  легко
тряхнуло: бомбы пошли вниз. Провожаю их взглядом и вскоре вижу, как в центре
стоянки один за другим вспухают фонтаны взрывов.
   "Попал. Молодец Федорук!" -чуть не кричу от \66\ радости и со снижением
ухожу в сторону пролива. За мной следуют остальные экипажи моей  девятки,  а
на цель выходят группы бомбардировщиков, возглавляемые Яковом Прокофьевым  и
Василием Клевцовым. Вражеский аэродром окутывается дымом и пламенем.
   В небе появляются шапки разрывов. Это открыли огонь японские зенитчики.
Поздно они опомнились.
   Мы сбросили на Формозу 280 бомб, и большинство из них точно  угодили  в
цель.  Наш  удар  был  настолько  внезапным,  что  ни  один   из   вражеских
истребителей не успел взлететь.
   И вот остров остался далеко позади. Идем на высоте 2000 метров. Дышится
легко. Только сейчас я почувствовал, как устал. Руки и ноги словно  налились
свинцом. В голове стоит шум.
   Впереди все отчетливее стали  вырисовываться  коричневатые  горы.  Тяну
штурвал на  себя.  Самолет  снова  набирает  высоту.  Теперь,  без  бомбовой
нагрузки, он особенно послушен. Да и горючего осталось мало.
   На аэродром дозаправки, вопреки опасениям  Жигарева,  вышли  точно.  Он
представлял собой узкую полосу, ограниченную с одной стороны горой, с другой
- болотом. Но сели благополучно. Торопливо заправляя наши самолеты  горючим,
авиаспециалисты просят нас немедленно улетать - возможен налет.
   А Василий Клевцов стоит у своего бомбардировщика  и  сокрушенно  качает
головой.
   - Случилось что? - спрашиваю у него.
   - Левый мотор отказал. Еле через пролив перетянул, - отвечает он.
   И мне подумалось: какой  же  силой  волн  обладает  этот  человек,  как
мастерски владеет он самолетом, если сумел на одном моторе преодолеть  такое
огромное расстояние и посадить неисправный бомбардировщик  на  узкую  полосу
затерявшегося в горах незнакомого аэродрома.
   - Страшно болит голова, - пожаловался Клевцов. Я тоже  чувствовал,  что
немного тошнит, но крепился. Надо срочно дозаправить машины и улетать,  пока
японцы не накрыли нас бомбами.
   В некоторых экипажах в роли стрелков  летали  техники.  Я  поставил  им
задачу:  отремонтировать  неисправный  мотор.  Общими  усилиями  они  быстро
привели самолет в порядок. \67\
   На аэродроме оказался военком А. Г. Рытов. Пока мы с ним  разговаривали
- на стоянку прибежал испуганный китаец и что есть мочи закричал:
   - Тимбо! (Тревога!)
   Экипажи тут же бросились к машинам.
   - Федор Петрович! Захвати меня, - попросил  Рытов.  Я  приказал  своему
стрелку Купчинову пересесть в другую машину, а на его место посадил Рытова.
   Сделал и еще одно перемещение. Обессилевшего от кислородного  голодания
Синицына посадил рядом со стрелком, его  место  за  штурвалом  занял  другой
летчик, прилетевший сюда ранее.
   В этот день мы пробыли в воздухе более семи часов. Когда приземлились в
Ханькоу, начало уже  темнеть.  Ко  мне  подошел  представитель  авиационного
командования  китайских  войск.  В   руках   у   него   был   атлас.   Чтобы
удостовериться, куда мы  летали,  он  начал  медленно  его  перелистывать  и
показывать мне. Открыл один лист - я  отрицательно  качнул  головой.  Открыл
другой - я сделал то же самое. Когда он показал страницу с островом Формоза,
я кивнул утвердительно. Китаец  почему-то  вскрикнул,  сел  в  автомашину  и
куда-то помчался. Мне оставалось только пожать плечами.
   Мы не раз удивлялись: какими  средствами  связи  пользовались  китайцы,
чтобы передавать сведения о происходящих событиях?  Причем  делали  они  это
очень быстро, хотя по располагали ни телефоном, ни радио.
   Недолго оставался в тайне и налет на  Формозу.  Когда  мы  подъехали  к
дому, в котором  жили,  нас  ожидала  там  толпа  народа.  Даже  полицейские
расплывались в улыбках. "Формоза! Формоза!" - выкрикивали китайцы и  в  знак
восхищения поднимали большой палец  правой  руки.  Выбежали  навстречу  наши
авиаторы. Они обнимали пас, качали, высоко подбрасывая над головами. И  было
чему радоваться.  Долететь  на  сухопутных  самолетах  до  Формозы,  нанести
бомбовый удар и без потерь вернуться  обратно  -  разве  это  не  подвиг!  В
дерзком налете  на  вражескую  авиабазу  проявились  лучшие  качества  наших
летчиков, штурманов и стрелков. Не подвела нас и отечественная техника.
   Тремя  последовательными  ударами  с   воздуха   мы   нанесли   японцам
ощутительный урон. По агентурным данным, \68\ они потеряли 40 самолетов  (не
считая тех, что находились в контейнерах);  сгорели  ангары  и  трехгодичный
запас горючего.
   На следующий день, после обеда, встретил меня П. В. Рычагов и говорит:
   - У китайцев сейчас только и  разговоров,  что  о  налете  на  Формозу.
Кстати, звонили от генерал-губернатора. В вашу  честь  сегодня  устраивается
чифан.
   Чифан - это банкет. Китайцы придают ему особую  чопорность,  произносят
длинные, витиеватые речи, долго, со смаком  едят,  немножко  пьют.  На  стол
подается масса угощений, каждое - в микроскопической дозе. Пища - острая,  в
основном растительная.
   Поздравить советских летчиков с победой прибыла жена Чан Кай-ши  -  Сун
Мей-лин. Нам рассказывали, что она является фактически  министром  китайской
авиации:
   назначает и смещает  офицеров  и  генералов,  награждает  их  орденами,
производит через своего брата - миллионера закупки  самолетов.  Руководители
групп  советских  летчиков-добровольцев   по   прибытии   в   Китай   обычно
представлялись ей.
   Сун  Мей-лин  была  младшей  сестрой   вдовы   выдающегося   китайского
революционера Сун Ят-сена.  Образование  она  получила  в  Америке,  владела
несколькими  европейскими  языками.  Сун  Мей-лин  явилась   на   банкет   в
сопровождении небольшой свиты. Она была стройна, миловидна, элегантно одета.
   Меня, как командира группы, Сун  Мей-лин  посадила  рядом  с  собой.  С
другой стороны сел главный военный советник М. И.  Дратвин.  На  чифан  были
приглашены также П.  Ф.  Жигарев  и  П.  В.  Рычагов,  здесь  присутствовали
командующий китайскими ВВС, губернатор Ханькоу и ряд других официальных лиц.
Наши летчики, штурманы и стрелки зани