самолетах.  Следом  подавался  прерывистый
сигнал-сирена, а вместо черного на флагштоке появлялось красное полотнище, и
самолеты  уходили  в  воздух.  Направление,   откуда   ожидался   противник,
обозначалось на земле условной стрелой из материи.
   * * *
   18  февраля  1938  года   японские   бомбардировщики   под   прикрытием
истребителей пытались прорваться к Ухани - крупнейшему промышленному  центру
Китая, узлу дорог. На их пути встал истребительный заслон. \50\  Разыгралось
ожесточенное воздушное сражение. Когда  оно  закончилось,  на  земле  пылало
двенадцать костров. Горели сбитые японские самолеты. Это  была  внушительная
победа советских летчиков-добровольцев. Такого количества самолетов за  один
бой японцы еще не теряли.
   Радостью и гордостью осветились лица наших  летчиков.  Они  обнимались,
поздравляли друг друга. В  этом  бою  отличились  Папюшкин,  Селезнев,  Иван
Пунтус, Демидов, Ремизов, Жукоцкий, Казаченко, Конев, Вешкин, Папин,  Сергей
Смирнов, Хлястич и другие.
   Японцы поняли, что с советскими летчиками-истребителями шутки плохи,  и
более двух месяцев к городу приблизиться не решались. И  только  29  апреля,
собрав группу из 54 бомбардировщиков, под прикрытием  такого  же  количества
истребителей они отважились взять реванш. Но финал получился опять-таки не в
пользу японцев.  На  этот  раз  в  ожесточенном  бою  советские  истребители
отправили на землю 21 вражеский самолет. Из наших на базу не вернулись  пять
летчиков.
   И  снова  наступила  продолжительная  пауза.  Но  враг  не  смирился  с
поражением. Через месяц японские летчики в третий раз решают попытать боевое
счастье на этом направлении, но оно  им  опять  не  улыбнулось.  Над  Уханью
японцы потеряли 14 машин.
   Возникает вопрос: почему японцы, имея хорошие по тому времени  самолеты
и подготовленный летный состав, несли тем не  менее  от  наших  истребителей
большие потери?
   Объясняется это, на мой взгляд, двумя причинами. Первая из них  состоит
в условиях базирования. Японцам приходилось летать на полный радиус, так как
их аэродромы находились далеко от линии фронта. Истребители, имевшие задачей
прикрывать бомбардировщиков, были в какой-то мере скованы в маневре.
   Мы же в этом отношении  находились  в  более  выгодных  условиях.  Наши
истребители, как правило, вели воздушные  бои  в  районе  своего  аэродрома,
имели  большой  запас   горючего,   могли   повторять   атаки   многократно,
преследовать противника, когда он уходил от цели.
   Вторая причина состоит  в  боевой  выучке  и  волевых  качествах  наших
летчиков.  Из  числа  добровольцев  направляли  в  Китай  наиболее  искусных
воздушных бойцов, людей смелых и решительных, преданных своей  Родине,  \51\
верных  интернациональному  долгу,  преимущественно  коммунистов.  Эти  люди
готовы были скорее погибнуть, нежели запятнать свое имя  трусостью.  Доверие
Родины они ставили превыше всего. К этому нужно добавить, что наши  самолеты
были не хуже, а по некоторым показателям даже лучше японских.
   Эти обстоятельства понимало и японское командование, но изменить  их  в
свою пользу не могло. Любопытен такой факт. В  феврале  1938  года  японские
летчики сбросили на аэродром Лоянь вымпел с  запиской:  "Вы  храбро  дрались
вчера. Приглашаем вас на наш аэродром", давая этим понять, что дома, мол,  и
стены помогают.
   Мы, летчики-бомбардировщики, от души радовались  боевым  успехам  своих
друзей-истребителей и старались не остаться перед ними  в  долгу.  Несколько
раз группы наших бомбардировщиков совершали налеты  на  корабли  противника,
плавающие по р. Янцзы, бомбили железнодорожные узлы, на  которых  замечалось
скопление вражеских эшелонов.
   Ходили мы без прикрытия. Истребители нужны были для отражения воздушных
налетов на китайские города. Кроме того, наши  СБ  в  скорости  превосходили
японские истребители, и встреч с ними экипажи  не  опасались.  На  самолетах
стояло мощное бортовое вооружение, и мы с успехом могли  отражать  нападение
сами, а уж если заставляла нужда, могли за счет  скорости  и  оторваться  от
противника. Эти обстоятельства создавали у  экипажей  полную  уверенность  в
благополучном исходе каждого полета,  вдохновляли  их  на  подвиги.  Как  мы
гордились тогда замечательной техникой, созданной умом  и  трудом  советских
ученых, конструкторов, рабочего класса!
   Как-то вечером представитель  китайского  командования  полковник  Чжан
пригласил меня к себе и через переводчика сообщил:
   - На одном из аэродромов Нанкина базируются японские самолеты.  Сегодня
там приземлилась еще группа бомбардировщиков. Не  исключено,  японцы  что-то
замышляют. Возможен удар по аэродрому Ханькоу.
   Офицер достал карту, расстелил ее перед собой.
   - Расстояние от Ханькоу до Нанкина примерно 450 километров. Можете туда
долететь? - спросил он.
   - Конечно, можем, - заверил я.
   - В таком случае готовьтесь. \52\
   Связываюсь по телефону с нашим военным советником, излагаю ему  просьбу
китайского командования. Дратвин одобрил замысел, предупредив при этом:
   - Учтите, японцы на том аэродроме установили зенитки.
   Свой  план  мы  постарались  сохранить  в  тайне.  Расчет  сводился  на
внезапность удара. На  аэродроме  велась  обычная,  не  вызывающая  никакого
подозрения работа. Экипажи занимались в классах.  Словом,  жизнь  шла  своим
чередом.
   Я  разыскал  китайского  инженера  Вана,   который   ведал   средствами
обеспечения - горючим, бомбовооружением, патронами  и  т.  д.  Инженер,  как
всегда, был немножко навеселе и про себя ругал на чем свет стоит начальство:
не подвезли то, не дали вовремя другое.  От  местного  начальства  дошел  до
самого генералиссимуса  Чан  Кай-ши  и,  не  стесняясь  нашего  присутствия,
обозвал его сволочью.
   И были на это свои причины. Положение на фронтах становилось все хуже и
хуже, и Вана, как и любого истинного патриота, это немало  беспокоило:  ведь
японцы продвинулись к самому сердцу его родины.
   К нам он проникся полным доверием и потому не стеснялся  в  выражениях.
Мы его по-русски называли Иваном, и это ему, видимо, очень нравилось.
   - Успокойся, Иван, - говорю инженеру. -  У  нас  в  России  тоже  такое
бывало. Одно время Советская власть висела на волоске. Но народ нашел в себе
силы изгнать интервентов. Уверен, что и китайский  народ  в  конечном  итоге
одержит победу.
   - Ваша правда, ваша правда, - закивал головой китаец. - Мы им!..  -  и,
не досказав, погрозил в белесое безоблачное небо кулаком.
   Я попросил инженера подвезти к  самолетам  дополнительный  запас  бомб,
патронов, канистры с горючим.
   - Лететь собираетесь? - полюбопытствовал он.
   - Пока нет, - отвечаю уклончиво. - У  нас,  по-русски,  это  называется
поддерживать боеготовность.
   - Понимаю, понимаю, - согласился Ван и больше вопросов не задавал.
   Вечером я собрал летчиков в изолированном от других  комнат  помещении,
поставил у двери дежурного, чтобы \53\ никто не мог  подслушать,  и  изложил
предстоящую задачу. Такая предусмотрительность была нелишней.  Японцы  имели
разветвленную агентурную сеть, и  было  бы  наивно  полагать,  что  одну  из
основных баз советской  авиации  они  обошли  вниманием.  А  успех  операции
обеспечивали только скрытность и внезапность.
   Вылетели мы еще затемно.  Под  нами  в  свете  луны  серебром  отливала
широкая гладь Янцзы, в которую, как золотые  гвозди,  были  вбиты  отражения
звезд. Я шел впереди, за мной на некотором удалении  Яша  Прокофьев,  следом
другие экипажи. Всего на задание отправилось 26  экипажей.  Замыкал  колонну
Вася Клевцов.
   Появление   советских   самолетов   явилось    для    японцев    полной
неожиданностью. Они, видимо, еще спали,  потому  что  никакого  движения  на
аэродроме мы не заметили. Белые самолеты с красными  кругами  (отличительный
знак японцев) выстроились в одну линию, как перед инспекторским  смотром.  И
вот  вниз  полетели  бомбы.  Звено  за  звеном  на  определенных  дистанциях
освобождались от своего груза над вражеским аэродромом.  То  там,  то  здесь
возникали пожары. Наша группа развернулась на обратный курс. Видно было, как
внизу заметались люди.
   И только когда собрались уходить домой - забеснова-лись зенитки.  Шапки
взрывов повисли справа, слева, вверху. При подходе к Нанкину я заметил,  что
один из моторов моего самолета начал  терять  тягу.  Температура  в  системе
охлаждения резко пошла вверх. Я понял, что осколок, видимо, попал в радиатор
и вода вытекла. Пришлось неисправный мотор отключить и лететь  на  одном,  а
управление  группой  передать  Прокофьеву,  который  успешно   справился   с
заданием.
   Дотянуть самолет до Ханькоу мне тогда не удалось. Мотор  от  перегрузки
начал  сдавать,  высота  падала.  Ничего  не  оставалось,  как  садиться  на
вынужденную. Вижу - впереди дамба, а рядом болотистый луг. Самолет  коснулся
травяного покрова и сразу же провалился коле сами, вздыбив  жижу.  Никто  из
экипажа не пострадал. Где мы? - возник первый вопрос. На территории, занятой
японцами, или у своих? Вылезли из кабин и, утопая по колено в грязи,  обошли
машину кругом. Она оказалась цела, только завязла в болоте по самый фюзеляж.
   Кругом ни души. Вдруг видим: над камышами мелькнула чья-то голова и тут
же  исчезла.  Наконец  показался  \54\  и  сам  человек.  Жестом  приглашаем
незнакомца подойти к нам. Он, видимо,  понял,  осторожно  вышел  на  лед,  а
следом, как по команде, высыпало еще человек  триста.  Враждебных  намерений
китайцы не выказывали, потому что видели на самолете  опознавательные  знаки
своей родины. Спрашиваем:
   - Джяпан ю, миго? (Японцы есть или пет?)
   Мотают головами: миго (нет).
   Тогда начинаю изображать рукой, как крутят ручку  телефона,  и  называю
Ханькоу.
   Снова качают головами. Понял: связи с Ханькоу нет.
   Подхожу к одному из пожилых китайцев и показываю рукой на синюю полоску
материи, пришитую к моему комбинезону. На полоске по-китайски значилось, что
людям, предъявившим этот знак, необходимо  оказывать  всяческое  содействие.
Иероглифы были скреплены внизу большой красной печатью.
   -  О-о!  -  заулыбались  китайцы.  -  Рус,   рус.   Перед   вынужденным
приземлением я успел заметить,  что  справа  протекает  Янцзы.  Река  отсюда
недалеко. Посоветовавшись  с  членами  экипажа,  решили  попросить  китайцев
помочь вытянуть самолет из трясины и перекатить его к  реке.  А  там,  может
быть, удастся разыскать баржу и переправить машину водой в Ханькоу.
   Знаком объясняем китайцам, что нужно делать. Несколько человек  тут  же
побежали в деревню, принесли  с  собой  веревки,  бревна,  доски.  Соорудили
что-то наподобие настила, приподняли самолет,  поставили  на  колеса.  Потом
зацепили веревками за стойку шасси.
   - А теперь давай!
   - Давай, давай! - засмеялись китайцы и хвостом вперед потянули машину к
берегу.  Их  было  много,  они   облепили   самолет,   словно   муравьи,   и
двенадцатитонная громадина с трудом начала поддаваться.
   С помощью подоспевших из деревни жителей самолет  перекатили  к  берегу
Янцзы, сделали сходни и осторожно спустили его на зыбкую  палубу  старенькой
баржи. Теперь оставалось закрепить колеса, чтобы он не скатился в воду.
   Пыхтя и фыркая, к барже подошел  маленький  катерок.  Пожилой  капитан,
держа  фарфоровую  трубочку  в  зубах,  заулыбался:  видать,   ему   впервые
приходилось транспортировать столь необычный груз.
   - Ханькоу? - спросил он. \55\
   - Ханькоу, - подтвердили мы.
   Капитал вытащил из кармана блокнот, оторвал листок, что-то изобразил на
нем иероглифами и заставил меня расписаться. Что я подписывал - не знаю,  но
капитан аккуратно  перегнул  бумагу  вдвое,  положил  во  внутренний  карман
тужурки  и  застегнулся  на  все  пуговицы.  Для  него,  видимо,   это   был
оправдательный документ на перевозку груза. Потом приложил руку к  головному
убору и ловко перебежал по трапу на  катер.  Мы  рванулись  было  на  палубу
баржи, но нас вежливо остановили: не следует  рекой  плыть  -  очень,  очень
долго.
   - Кушать, кушать нада, - лопотали китайцы. -Чифан, чифан.
   Усадили нас в большую весельную лодку  и  отчалили  к  противоположному
берегу, где виднелся небольшой городишко.
   - Уху, Уху, - показывали на него китайцы. Неподалеку от  берега  стояла
приземистая кофейня.  Туда  нас  и  привели.  Вкусно  пахло  жареным  мясом,
ароматным настоем из каких-то незнакомых нам трав. Хозяин кофейни, тучный, с
тонкой косичкой на голове китаец, вежливо кланялся, предлагая  все  новые  и
новые блюда.
   - Из пекла да на курорт попали, -  пошутил  Борис  Багрецов.  Тут  было
действительно тепло и тихо, хотя в 20 километрах проходила линия фронта.
   Когда мы утолили голод, нас повели  в  рядом  стоявший  домик,  открыли
небольшую комнату. Пол ее был застлан  циновками,  у  стены  лежали  валики,
обтянутые драпировкой. Человек, сопровождавший  нас,  сложил  ладони  рук  и
наклонил на них голову. Это означало: спать, спать...
   Пережили мы за день немало, и после  вкусного  обеда  клонило  ко  сну.
Сняли унты, комбинезоны, улеглись на полу. Но не  успели  сомкнуть  глаза  -
слышим за стеной шум, треск барабанов, звуки, похожие на глухие выстрелы. Мы
вскочили и на всякий случай взяли наизготовку пистолеты.  В  чужом  краю,  к
тому же ночью,  могло  быть  всякое.  Потом,  не  зажигая  огня,  приоткрыли
занавеску и видим: по улице неторопливо шагает большая  толпа,  у  многих  в
руках бумажные фонарики, хлопушки, факелы.
   - Фу, черт. Напугали, - выругался техник Купчинов.
   Оказывается, китайцы справляли в ту ночь один из своих  праздников.  Мы
снова улеглись, но сон не шел: так \56\ и  провалялись,  пока  за  окном  не
занялся молочный рассвет.
   Часа через два тот же сопровождающий, что нам показывал жестами "спать,
спать", принес свежеиспеченные лепешки, душистый чай,  а  другой  держал  на
поводках трех осликов.
   - А это еще зачем? - невольно вырвалось у меня, когда я  увидел  смирно
дремавших животных.
   Китаец смешно оседлал палку, дал знать, что ослики поданы для нас.
   - Да я же раздавлю  эту  скотинку,  если  на  нее  сяду,  -  рассмеялся
Багрецов. Был он широк в плечах, да и ростом природа не обделила.
   В унтах, комбинезонах не только штурман, но и мы выглядели  великанами,
поэтому от услуг отказались. Зачем понапрасну мучить безответных животных?
   До Анцына нас сопровождал молодой, худенький китаец. В пути он  пытался
что-то рассказывать, но, убедившись, что мы ничего не понимаем, вышел вперед
и начал мурлыкать себе под нос  заунывную  песню,  взмахивая  в  такт  шагам
бамбуковой палкой.
   - Товарищ капитан, - обратился ко  мне  Багрецов.  -  А  вдруг  китайцы
уволокут наш самолет не в Ханькоу, а в другое место?
   Честно говоря, и я думал об этом. Очень  уж  легковерно  мы  поступили.
Подписали  какую-то  бумажку  незнакомому  человеку,  а  сами   в   кофейню.
Успокаивало  одно:  честность  китайцев.  Это  мне  было  известно  еще   по
Синь-цзяню. К тому же бомбардировщик не яблоко. Его в карман не спрячешь, на
базаре не продашь.
   - Ручаюсь, что привезут  точно  в  Ханькоу,  -  постарался  я  развеять
опасения штурмана.
   В Анцыне с помощью сопровождавшего нас китайца  мы  разыскали  местного
губернатора и жестами поведали о своих злоключениях. Губернатор понял нас  и
принял в нашей горькой судьбе живейшее участие. Он позвонил  по  телефону  в
Ханькоу и долго кого-то уговаривал, чтобы прислали самолет. Об этом  мы  его
попросили.
   Аэродром от города находился примерно в шести километрах. Мы  собрались
было идти, но губернатор упредил наше намерение.
   - Рикша, рикша, - дважды повторил он известное нам слово. \57\
   - Рикша? Нет, - замахали  мы  руками.  Нам,  советским  людям,  претило
использовать человека как тягловую силу, нас с детства  воспитывали  в  духе
благородства  и  уважения  к  людям.  Словом,  категорически  отказались  от
любезного предложения и направились пешком.
   На аэродроме в глинобитной фанзе располагалась  китайская  комендатура.
Когда мы вошли в помещение, дежурный офицер встал из-за стола и попросил нас
подождать. Потом позвонил по телефону и сообщил: самолет будет завтра.
   Пока он  нам  объяснял,  энергично  жестикулируя  руками,  приоткрылась
дверь, и  мы  увидели  в  соседней  комнате  японского  летчика.  Он  что-то
рассказывал китайскому офицеру, натянуто улыбался.
   - Ваши летчики его сбили, а мы поймали, когда он опустился на парашюте,
- пояснил комендант. Потом спросил: - Что с ним делать?
   - Что делать? Решайте  сами,  -  ответили  мы.  -  Он  ваш  пленный,  и
поступайте с ним согласно китайским законам.
   Только вышли за дверь - слышим позади выстрел.
   Обращаемся к переводчику:
   - Что случилось?
   - Вы сказали "закон". Вот по закону и поступили.
   На аэродром в  Анцын  за  нами  прилетел  на  бомбардировщике  командир
экипажа Савченко. С ним был и штурман.
   - Но как же мы впятером втиснемся? - спрашиваю командира экипажа.
   - Ничего. Машина сильная. Как-нибудь уладим.
   За управление самолетом я сел сам. Предстояло пересечь горный хребет, а
погода плохая, идет дождь, видимость ограничена до предела.
   Вот и Ханькоу. Встретили нас на аэродроме с большой радостью. Ведь трое
суток никто ничего не знал о нашей судьбе.  Решили,  что  погибли.  И  вдруг
являемся живыми-здоровыми.
   А у меня первый вопрос: пришла ли баржа с самолетом?
   - Пока нет, но скоро будет, - постарались успокоить  товарищи.  Китайцы
уже успели передать на аэродром, что самолет плывет по Янцзы, а летчики,  то
есть мы, здоровы и невредимы. \58\
   - Только вот задача: как мы доставим его на аэродром? -  высказал  свои
опасения инженер.
   Но об этом  сейчас  думать  не  хотелось.  Я  был  преисполнен  чувства
благодарности к капитану катера, который честно сдержал свое слово.
   В тот день я впервые встретился с П.  В.  Рычаговым.  Невысокого  роста
крепыш, смелые, немножко навыкате, глаза. Слава о нем прошла, когда  он  еще
сражался с фашистами в Испании. Этому человеку посвятил не один  свой  очерк
журналист Михаил Кольцов. Я, как и все  советские  люди,  восхищался  боевой
доблестью наших летчиков в Испании, в том числе и Рычаговым. В декабре  1937
года его избрали депутатом Верховного Совета СССР. И вот, когда развернулись
боевые действия в Китае, Рычагов одним из первых снова  попросился  на  поле
битвы.
   Подошел он ко мне, поздоровался, сказал одобрительно:
   - Ух, и здорово  же  вы  поработали!  Японцы,  наверное,  чешут  теперь
затылки. Шутка ли: несколько  десятков  самолетов  им  придется  записать  в
поминальник.
   Рычагов   прибыл   для    руководства    боевыми    действиями    наших
летчиков-добровольцев. С ним  прилетели  военный  комиссар  А.  Г.  Рытов  и
известный летчик-испытатель А. С. Благовещенский, который  возглавил  группу
советских летчиков-истребителей.
   К вечеру на аэродром приехал П. Ф. Жигарев. Он собрал  всех  участников
боевого вылета на Нанкин и объявил благодарность. Рычагов предупредил нас:
   - Японцы,  наверняка,  попытаются  расквитаться  за  свою  беспечность.
Будьте готовы к отражению налета на аэродромы.
   Рычагов как в воду глядел. Дня через два с передовых постов  воздушного
наблюдения поступило  сообщение:  курсом  на  Ханькоу  идет  большая  группа
вражеских бомбардировщиков. Впереди и выше ее - истребители.
   Мы уже успели изучить тактику японцев. Сначала  они  стремятся  связать
боем  наших  истребителей,   чтобы   обеспечить   свободу   действий   своим
бомбардировщикам.  Рычагов,  исходя  из  опыта  боев  в  Испании,  предложил
контрмеры. Он решил разделить истребителей на две группы. Когда одна из  них
вступила в  схватку  с  вражескими  истребителями,  другая,  находившаяся  в
стороне, неожиданно для врага бросилась на бомбардировщиков. Оказавшись  без
прикрытия,  бомбовозы  начали  сбрасывать  свой  \59\  груз  куда  попало  и
разворачиваться  назад.  По  многим  из  них  уйти  не