вник
Г. И. Дорофеев, достав папку с делом Филя, сказал мне:
 - Сейчас можно считать установленным, что Филь никогда  не  надевал  на
себя власовской формы и не брал в руки  оружия.  Остается  выяснить  вопрос:
записывался ли он во власовцы?  Дело  в  том,  что  во  всех  своих  прежних
показаниях он отрицал это. Но вот есть два документа,  видимо  написанных  и
подписанных им. Здесь он,  противореча  самому  себе,  признается,  что  был
записан во власовскую часть. В этом противоречии предстоит разобраться.
 Он показал мне два документа, в которых Филь  действительно  признавал,
что власовцы завербовали его. В самом деле, почерк,  которым  были  написаны
эти документы, был похож на руку Филя - такой же четкий,  типично  писарский
почерк, как и у него. Но, как только я стал присматриваться  и  сличать  эти
документы с другими, написанными  Филей,  стало  заметно  явное  различие  в
почерках. Многие буквы в этих двух показаниях выглядели совсем иначе, чем  в
анкетах или автобиографии, составленной рукой Филя.
 Я обратил на это внимание Г. И. Дорофеева. Он согласился, что некоторая
разница  есть,  и  сказал,  что  собирается   послать   эти   документы   на
графологическую экспертизу.
 Когда неделю спустя я позвонил Дорофееву, он с  радостью  сообщил  мне,
что экспертиза состоялась и эксперты единодушно признали, что оба показания,
вызвавшие  сомнения,  написаны,  несомненно,  не  Филей,  а  кем-то  другим.
Собственноручной была только его подпись. Таким  образом,  все  объяснилось:
это и были те два документа, которые следователь заставил Филя подписать  не
читая.
 С  заключением  следователей  дело  Филя  было   послано   Генеральному
прокурору СССР. Словом, в начале января 1956 года я смог наконец  дать  Филю
долгожданную телеграмму. При этом я послал ее  не  по  его  личному  адресу.
Хотелось, чтобы как можно больше людей узнало  об  этом  радостном  событии,
чтобы все сослуживцы Филя, знавшие его в  тяжелые  времена,  когда  над  ним
тяготело несправедливое обвинение, быть может, и не  доверявшие  ему  тогда,
сейчас удостоверились бы в его полной невиновности. Именно поэтому  я  решил
телеграфировать прямо в адрес управляющего трестом "Якут-золото ". Вот текст
этой телеграммы:
 "Алдан, Якутзолото,  Заикину,  для  начальника  лесоучастка  Ленинского
приискового  управления  Александра  Митрофановича  Филя.  Тридцать  первого
декабря Генеральный прокурор подписал постановление о Вашей полной моральной
реабилитации. Постановление  выслано  в  Алдан,  днями  Военная  прокуратура
высылает в Ваш адрес официальную бумагу.  Поздравляю  Вас,  героя  Брестской
крепости, с полным восстановлением Вашего доброго имени ".
 Уже вскоре я получил восторженную телеграмму Филя, а затем его  письмо,
говорившее о том, что он сейчас почувствовал себя  возрожденным  к  жизни  и
полон радостных надежд на  будущее.  Оказалось,  что  я  был  прав  в  своих
предположениях - телеграмма, посланная в адрес Заикина, обошла весь трест, а
потом и Ленинское приисковое управление. Товарищи горячо поздравляли Филя  с
радостным для него событием.
 Летом 1956 года Филь взял на работе отпуск и снова приехал в Москву: он
направлялся к себе на родину, в станицу Тимашевскую, где не  был  уже  много
лет. Там он нашел множество близких и дальних родственников,  оказавших  ему
горячий, радушный прием. А потом он поехал в Ереван к Матевосяну.  Я  всегда
жалел, что мне не довелось присутствовать при этой  волнующей  встрече  двух
однополчан, о которой потом Филь много рассказывал мне.
 Прошло еще полгода, и в январе 1957 года я снова послал поздравительную
телеграмму в Якутию. Я поздравлял Филя с высокой правительственной  наградой
- орденом Отечественной войны, которым были отмечены его доблесть и мужество
при обороне Брестской крепости.
 Чтобы закончить историю Александра Митрофановича Филя, я могу добавить,
что в том же году он решил стать коммунистом, и я, узнав об этом, тотчас  же
отослал ему свою партийную рекомендацию. Сейчас Филь уже находится  в  рядах
КПСС. Я глубоко убежден, что он всегда будет достойным членом партии, так же
как был  достойным  защитником  Родины  в  дни  памятной  обороны  Брестской
крепости.


 КАПИТАН ШАБЛОВСКИЙ И ЕГО ЖЕНА

 Еще во время нашей поездки в Брест с Матевосяном и Махначем я услышал о
волнующем подвиге одного из защитников крепости. Впоследствии очевидцы этого
события помогли мне уточнить его подробности.
 В северо-западной части Брестской крепости,  почти  на  самой  границе,
около Буга, располагался 125-й стрелковый полк. Одним из батальонов  в  этом
полку  командовал  капитан  Владимир  Васильевич  Шабловский  -  коренастый,
плотный  человек  могучего  телосложения,  отличавшийся,  как  рассказывают,
исключительной физической силой. Кадровый военный, он уже много лет служил в
армии и пользовался репутацией умелого, волевого и строгого командира.
 Жил Шабловский  здесь  же,  неподалеку  от  полковых  казарм,  в  домах
комсостава, выстроенных  двумя  рядами  вдоль  мощенной  булыжником  дороги,
которая тянулась через всю северную часть крепости с востока на  запад.  Это
были  аккуратные  двухэтажные  домики,  окруженные   зелеными   садиками   и
цветочными клумбами.
 Жена  Шабловского  Галина  Корнеевна,  молодая,  веселая  и  энергичная
женщина, была верной спутницей нелегкой кочевой жизни армейского  командира.
Ей немало пришлось попутешествовать с мужем по  разным  городам  Белоруссии,
куда, бывало, забрасывала его переменчивая военная судьба.
 У Шабловских было четыре дочери  -  "женский  батальон",  как,  смеясь,
называл их отец. Старшей, Раисе, недавно  исполнилось  восемь  лет,  вторая,
Гета, была тремя  годами  младше  сестры,  Наташе  минуло  два,  а  Светлана
родилась всего за восемь месяцев  до  войны.  Это  была  большая,  шумная  и
дружная семья.
 В ночь, когда началась война, весь 125-й полк находился в  лагерях  или
на работах вне крепости. В казармах  оставались  только  несколько  дежурных
взводов, хозяйственные команды, сотрудники штаба  да  часть  полковой  школы
младших  командиров.  Батальон  Шабловского   в   это   время   работал   на
строительстве  укрепленного  района  в  нескольких  десятках  километров  от
крепости. Но, как  и  другие  командиры,  капитан  каждую  субботу  приезжал
ночевать домой, чтобы провести с женой и дочерьми воскресенье. Так было и на
этот раз.
 Разбуженный первыми взрывами, Шабловский  понял,  что  началась  война.
Быстро одевшись, они с женой взяли дочерей и спустились на первый этаж,  где
под лестницей уже испуганно сгрудились жившие в этом же доме женщины и дети.
 Оставив здесь  семью,  Шабловский  с  несколькими  другими  командирами
бросился в расположение полка. Как  я  уже  сказал,  этот  участок  крепости
находился совсем близко к границе, и огонь врага тут был  особенно  сильным.
Вокруг рвались снаряды  и  мины,  со  стороны  Буга  раздавались  пулеметные
очереди, и пули непрерывно свистели над головой.
 Казармы полка уже горели, и издали было  видно,  как  из  окон  второго
этажа, выбросив вниз матрацы, прыгают с винтовками в руках курсанты полковой
школы. Здесь и там босые, полуодетые бойцы бежали к земляным  валам,  где  в
казематах помещались склады с  оружием  и  боеприпасами.  Но  лишь  немногим
удавалось добраться туда - по  дороге  их  подстерегали  засевшие  в  кустах
фашистские  диверсанты,  которые  расстреливали  бегущих  из   автоматов   и
пулеметов. А вскоре первые отряды  переправившихся  через  Буг  автоматчиков
ворвались в расположение полка, хлынув через западные валы крепости,  и  все
усилия немногочисленных командиров  организовать  тут  единую  оборону  были
тщетными. Группы наших бойцов, здесь и там залегшие  на  валах,  засевшие  в
казематах, были отрезаны врагом друг от друга и вели борьбу самостоятельно.
 Отстреливаясь  от  гитлеровцев,  маленькая  группа  Шабловского  вскоре
вынуждена была отступить  назад,  к  домам  комсостава.  Здесь  их  окружили
автоматчики, и они  укрылись  в  том  самом  доме,  где  по-прежнему,  тесно
прижавшись друг к другу, прятались под лестницей жены и дети  командиров,  в
числе которых была и жена Шабловского с детьми.
 Поставив двух бойцов у входных дверей, Шабловский с  остальными  людьми
поднялся на чердак. Отсюда они могли через  слуховые  окна  вести  огонь  по
осаждавшим их автоматчикам, держа круговую оборону.
 Весь день они вели перестрелку с гитлеровцами, отгоняя их своим огнем и
ожидая, что вот-вот подойдет помощь. Кое-кто из людей в этих боях был ранен,
а у Шабловского оказалась простреленной рука, и находившийся здесь  полковой
врач Гаврилкин сделал ему перевязку.
 К вечеру атаки врага прекратились, но у осажденных почти не  оставалось
боеприпасов. Положение было безнадежным,  и  помрачневший  Шабловский,  видя
неминуемую  угрозу  плена,  несколько  раз  собирался  покончить  с   собой.
Товарищам с трудом удавалось удержать его от этого.
 За ночь автоматчики еще два или три раза пытались ворваться в  дом.  Их
отбили, но зато последние патроны оказались при этом истраченными, и  группа
Шабловского стала совершенно беззащитной.  Когда  наступило  утро,  дом  был
окружен плотным кольцом  гитлеровских  солдат,  а  потом  сюда  подошел  еще
немецкий танк. Все находившиеся здесь были взяты в плен. В руки врага  попал
и Шабловский со своей семьей.
 Немцы построили пленных в колонну и под усиленным конвоем  автоматчиков
погнали их в тыл, за Буг.  Посадив  на  свою  здоровую  руку  восьмимесячную
Светлану, Шабловский,  бледный  и  мрачный,  опустив  голову,  шел  впереди.
Коммунист, человек с обостренным чувством воинской чести, он, видимо, считал
несмываемым позором для себя вражеский плен и в душе глубоко сожалел, что не
покончил с собой, уступив уговорам товарищей.
 Раненые, обессиленные бойцы брели  за  своим  капитаном,  помогая  идти
детям. Кто-то из них взял на руки маленькую Наташу, а Рая и Гета  шли  сами,
держась за платье матери.
 На пути колонны  был  мост.  Когда  пленные  подошли  к  нему,  капитан
Шабловский вдруг поцеловал свою дочь и передал ее жене. Прежде чем  кто-либо
понял, что он собирается делать, капитан обернулся к своим товарищам.
 - Кто не хочет оставаться в плену - за мной!  -  громко  крикнул  он  и
прыгнул через перила моста в воду.
 И тут же вслед за ним бросились другие его бойцы.
 Наперебой затрещали автоматы конвоиров, закричали и заплакали женщины и
дети. Но в несколько минут все было кончено - беглецов перестреляли в  воде.
Впрочем, они и искали смерти, а не спасения: раненые и измученные люди,  они
все равно не смогли бы никуда уйти.
 Этот поступок  советского  капитана  и  его  бойцов  произвел  глубокое
впечатление даже на врагов. Явно  взволнованные,  гитлеровцы,  посовещавшись
между собой, повернули колонну назад.  Потом  женщин  и  детей  отделили  от
мужчин и отвели их в брестскую городскую тюрьму.
 Здесь, в тюрьме, битком набитой семьями  наших  командиров  и  местными
жителями, Галина Корнеевна Шабловская и ее дочери провели около двух недель.
Потом их выпустили, и жена капитана на время поселилась в Бресте.
 Она понимала, что тут, в городе, где многие ее знают, ей и детям всегда
грозила  опасность:  время  от   времени   гестаповцы   арестовывали   семьи
командиров. В поисках пропитания для детей Галина Корнеевна нередко ходила и
ездила в окрестные села, и, наконец  подыскав  себе  подходящее  место,  она
окончательно решила переехать в деревню.
 Шабловские  поселились  в  одной  из  небольших  деревень  близ  города
Кобрина, в полусотне  километров  от  Бреста.  Местные  жители  гостеприимно
приняли их, и, работая у крестьян,  Галина  Корнеевна  кое-как  обеспечивала
детей всем необходимым.
 С первых же дней пребывания в этой деревне Шабловская стала  отлучаться
в город и соседние села. Эти отлучки становились все более частыми, и  порой
она уходила на два-три дня, оставляя  дочерей  на  попечение  своих  хозяев.
Каждый раз девочки плакали, уговаривали мать не уходить, но она  успокаивала
детей, обещая скоро вернуться. Только однажды она намеком объяснила  причину
своего отсутствия старшей дочери Рае, которая уже кое-что понимала.
 - Ты же хочешь, чтобы наши  скорее  пришли  и  выгнали  отсюда  немцев?
Хочешь, чтобы вернулась наша Красная Армия? - спросила она. - Вот для  этого
я и ухожу из дому. Терпи, доченька!
 Но только впоследствии Рая узнала, куда  так  часто  уходила  ее  мать.
Галина Корнеевна не случайно перебралась в деревню,  которая  находилась  на
подозрении у немцев как гнездо партизан. Жена капитана давно  стала  связной
партизанского отряда "дяди Кости", действовавшего здесь, в районе Кобрина.
 Отряд  этот,  созданный  одним  из  кобринских  жителей,   Константином
Гапасюком, имел уже немало своих людей и в самом  городе,  и  в  близлежащих
деревнях. Партизаны "дяди Кости" все больше  активизировали  свои  действия,
нападая на мелкие группы немцев, ведя разведку на железной дороге, организуя
диверсии.
 Смелая, решительная женщина, Шабловская стала одной из  лучших  связных
отряда. По  поручению  партизан  она  ходила,  якобы  в  поисках  работы,  в
кобринскую полицию и установила связь с  несколькими  полицейскими,  которые
сочувствовали подпольщикам и готовы были помогать им.
 В 1943 году, когда отряд готовил важную операцию в  городе,  Шабловской
поручили достать аккумулятор для питания радиостанции. Выполняя это задание,
она была выдана провокатором, и гестаповцы схватили ее  в  Кобрине.  Там,  в
застенках  гестапо,  жене  капитана  Шабловского  пришлось   вынести   самые
изощренные  пытки.   Палачи   требовали,   чтобы   она   назвала   партизан,
допытывались, из какой она деревни  и  где  живет  ее  семья.  Спасая  своих
товарищей и своих детей, она не сказала ни слова, и взбешенные гестаповцы  в
конце концов повесили ее.
 Четыре девочки остались круглыми сиротами. Им самим грозила  опасность:
если бы гестаповцы нашли, их, дочерей Шабловской ожидала бы смерть. Но о них
тотчас же  позаботились  подруги  матери  по  партизанскому  отряду.  Сестер
отвезли в разные деревни и отдали  на  воспитание  в  надежные  крестьянские
семьи. Так дети капитана Шабловского дожили до освобождения Бреста Советской
Армией.
 Государство позаботилось о дочерях героев. Четыре девочки были помещены
в детский дом в городе Кобрине. Они выросли  хорошими  советскими  людьми  и
бережно  хранили  в  своей  памяти  дорогие  им  образы  своих   героических
родителей, отдавших жизнь в борьбе за свободу и счастье Родины.


 ДОЧЕРИ ГЕРОЕВ

 Услышав от нескольких брестских жителей рассказ о капитане Шабловском и
его жене, я, естественно, поинтересовался судьбой их дочерей. Оказалось, что
одна из них, которую звали Таней, живет здесь  же,  в  Бресте.  Она  недавно
окончила семилетку  и  сейчас  училась  в  фельдшерско-акушерской  школе.  В
общежитии этой школы я и нашел ее в тот же вечер.
 Тане Шабловской, второй дочери капитана, в это  время  уже  исполнилось
семнадцать лет. Это была миловидная, очень скромная и  застенчивая  девушка.
Мы с Матевосяном и  Махначем  пригласили  ее  прийти  на  следующий  день  в
крепость, и она  приняла  участие  в  нашей  встрече  с  воинами  Брестского
гарнизона.
 Таня, конечно, почти ничего не могла рассказать о тяжелых годах войны -
она была слишком мала тогда. Но она помнила, что в детстве родители звали ее
не Таней, а Гетой. Имя ее изменили уже в 1944 году, когда девочки  попали  в
кобринский  детдом  после   освобождения   этих   мест   Советской   Армией.
Детдомовским воспитателям имя "Гета" показалось странным и необычным, и  они
назвали девочку Татьяной, вписав это имя во все ее документы.
 От Тани я узнал теперешние адреса ее сестер и впоследствии установил  с
ними связь. Оказалось, что старшая дочь капитана, Раиса,  уже  вышла  замуж,
имеет ребенка и живет с семьей в городе  Запорожье  на  Украине.  Там  же  с
сестрой  жила  и  третья  дочь  Шабловского,  Наташа,  которая  в  то  время
заканчивала школу-десятилетку и готовилась к поступлению в институт. Младшая
же сестра, Светлана, находилась тогда в белорусском городе  Новогрудке,  где
она училась в техникуме советской торговли.
 Когда позднее я списался с Раисой и  Наташей  Шабловскими,  выяснилось,
что  дочери  капитана  нуждаются  в   безотлагательной   помощи.   Некоторые
существенные вопросы их жизни и быта требовали моего вмешательства.
 Как вы уже видели на примере истории Александра Филя, рамки моей работы
постепенно расширялись, по мере того как я  углублялся  в  изучение  истории
обороны Брестской  крепости.  Приходилось  писать  десятки  писем  в  разные
города,  разыскивая  новых  участников  обороны,  приходилось   и   помогать
некоторым из этих людей в решении их судеб. И  конечно,  мне  одному  не  по
плечу была бы такая работа. Но я был вовсе не один. Повсюду, куда  бы  я  ни
обращался - в городах и селах, в колхозах, на заводах, в  учреждениях,  -  я
везде находил добровольных помощников - советских  людей  с  широкой  душой,
благородным, добрым сердцем, которые всегда были готовы  прийти  ко  мне  на
помощь в этих делах.
 Многих из этих моих добровольных помощников я знаю только по письмам, и
мне сейчас хочется еще раз от души их поблагодарить. И, пожалуй,  неоценимую
помощь этих людей ярче всего  можно  показать  на  примере  истории  дочерей
капитана Шабловского.
 Девочки были очень малы, когда погибли их родители,  и  они  ничего  не
знали об отце и матери, кроме их имен и отчеств. У них не  осталось  никаких
документов. Даже возраст девочек определяли в детском доме  по  медицинскому
осмотру, и при этом старшая из дочерей, Раиса, утверждала, что возраст  двух
младших сестер, Светланы и Наташи, был установлен неправильно.  Им  написали
годы рождения 1937-й и 1938-й, тогда как Раиса  помнила,  что  они  родились
позже.
 Это имело для них практическое значение, потому что к тому времени, как
я установил связь с дочерьми Шабловского, Наташе уже прекратили  выплачивать
пенсию за  погибшего  отца,  как  совершеннолетней,  а  Светлане  оставалось
получать ее всего несколько месяцев.
 Надо было помочь дочерям Шабловского. Для  этого  предстояло  разыскать
личное дело капитана Шабловского, которое, как и личные дела  всех  офицеров
Советской Армии, хранится в архивах Министерства обороны СССР. Я позвонил  в
Главное управление кадров министерства к ныне уже умершему полковнику  Ивану
Михайловичу Конопихину, который всегда очень много  помогал  мне  в  розыске
героев Брестской крепости. После долгих поисков Конопихину удалось  в  одном
из военных архивов найти папку с личным делом Шабловского.
 Я познакомился с документами, подшитыми в этой папке.  Среди  них  была
автобиография, написанная Владимиром Васильевичем Шабловским в 1939 году. Из
автобиографии  я  узнал,  что  капитан  Шабловский  был  родом   из   бедной
крестьянской семьи на Могилевщине, что в детстве он батрачил у помещика, пас
его скот, потом прошел большую трудовую школу, работал на шахте в  Донбассе,
а затем его призвали в ряды Красной Армии. Он  окончил  командирскую  школу,
стал командиром  взвода,  потом  роты,  после  этого  был  назначен  военным
комиссаром в один из районов Белоруссии, а оттуда уже получил  назначение  в
Брестскую крепость, где занял должность командира стрелкового батальона.
 В автобиографии капитан Шабловский перечислял  адреса  своих  сестер  и
братьев, как оказалось, довольно  многочисленных.  Правда,  все  эти  адреса
относились к 1939 году, но тем не менее, пользуясь ими, вероятно, можно было
бы разыскать следы сестер  и  братьев  Шабловского  и  таким  образом  найти
родственников девочек, которые сейчас считались совершенно одинокими.
 Я написал по всем этим адресам. В одном случае я обратился к  секретарю
райкома партии того района, где когда-то  жил  брат  Шабловского,  в  другом
случае - к директору совхоза, где когда-то работал его другой брат, и т.  д.
И вот вскоре я получ