в плену, и от горького
сознания этого снова лишился чувств.
 Когда он окончательно  очнулся,  ему  действительно  принесли  какой-то
обед. Но он не мог глотать, и эта пища была ни к  чему.  Спасая  его  жизнь,
врачи стали применять искусственное питание.
 Как только мысли Гаврилова прояснились, он первым делом подумал о своих
документах. Успел ли он уничтожить их? Или они попали  в  руки  фашистов,  и
тогда враги  знают,  кто  он  такой?  Гаврилову  припомнилось,  что  там,  в
каземате, уже в полубреду, в моменты, когда сознание возвращалось к нему, он
все время думал о том, чтобы уничтожить свои документы. Но сделал ли он это,
вспомнить не удавалось.
 Едва лишь силы вернулись к нему настолько, что он смог шевелить  рукой,
Гаврилов тотчас же ощупал нагрудный карман своей гимнастерки. Документов при
нем не было. И он решил, что на всякий случай назовет вымышленное имя.
 Через несколько дней пришли два немецких солдата. Его подняли с койки и
потащили на  допрос.  В  канцелярии  лагеря  его  ждал  какой-то  эсэсовский
оберштурмфюрер. Гаврилова усадили около стола,  и  он  едва  удерживался  на
стуле. От слабости в глазах плыли радужные круги.
 - Фамилия? - спросил через переводчика эсэсовец.
 - Галкин, - слабым голосом ответил  пленный.  Офицер  с  силой  стукнул
кулаком по столу.
 - ei! Gavriloff! - закричал он.
 Стало ясно, что документы  были  захвачены  гитлеровцами.  Но  Гаврилов
решил отпираться до конца.
 - Звание? - последовал новый вопрос.
 - Лейтенант, - сказал Гаврилов. - Лейтенант Галкин.
 - ei! Major! Verfluchte chwei! - уже яростно  заревел  эсэсовец  и,
вскочив с кресла, ударил Гаврилова кулаком в лицо.
 Так на деле выглядело то уважение  к  героизму  противника,  о  котором
столь красиво распространялся немецкий генерал.
 Гаврилов очнулся, когда солдаты поднимали его с пола. Видимо,  эсэсовец
решил не продолжать допроса. Пленного потащили назад.
 Ноги Гаврилова волочились по земле, а голова бессильно повисла. Солдаты
выволокли его во двор и вдруг поставили у стены  дома,  прислонив  спиной  к
кирпичам.
 "Конец!" - мелькнуло у него.
 Он ждал выстрела,  но  вместо  него  услышал  какое-то  странное  тихое
щелканье.  С  трудом  он  приподнял  голову  и  взглянул.  Против   него   с
фотоаппаратом в руках стоял немецкий офицер. Его фотографировали.
 Солдаты принесли Гаврилова в госпиталь и уложили на ту же койку. Больше
его не допрашивали. Но Гаврилов понимал, что за него примутся, как только он
немного поправится. Надо было постараться как-то, хоть ненадолго,  исчезнуть
из поля зрения лагерной администрации, чтобы немцы на время забыли о нем.
 Сделать это помогли наши врачи Ю. В. Петров и И. К. Маховенко, лечившие
Гаврилова. Они заявили, что пленный майор заболел тифом, и  перевели  его  в
тифозный барак, куда немцы боялись показываться.  Там  он  провел  несколько
недель, и за это время врачи успели подлечить его. А когда он начал  ходить,
те же Петров и Маховенко устроили его работать в одной из  лагерных  кухонь.
Это означало для него жизнь: даже в условиях  нищенского  лагерного  питания
около кухни можно было подкормиться и восстановить силы.
 Многие пленные в лагере  знали  о  подвиге  майора  Гаврилова.  К  нему
относились с уважением и нередко обращались с вопросами: "Что вы  думаете  о
положении на фронтах? ", "Выдержит ли Красная Армия натиск  гитлеровцев?"  и
т. д. И каждый  раз  он  пользовался  этим,  чтобы  побеседовать  с  людьми,
доказать им, что успехи врага носят лишь временный  характер  и  что  победа
Советского Союза в этой войне не подлежит сомнению. Эти беседы поднимали дух
пленных, укрепляли их веру в будущее  торжество  нашего  дела,  помогали  им
более стойко переносить тяготы и лишения лагерной жизни.
 Так  продолжалось   до   весны   1942   года.   Потом   Южный   городок
расформировали, и  Гаврилов  после  скитаний  по  разным  лагерям  Польши  и
Германии  вскоре  оказался  близ  немецкого  города   Хаммельсбурга.   Здесь
гитлеровцы устроили большой офицерский лагерь, где содержались тысячи  наших
пленных командиров.
 В Хаммельсбурге судьба свела Гаврилова с  другим  замечательным  героем
Великой   Отечественной   войны,   нашим   крупнейшим   военным   инженером,
генерал-лейтенантом Дмитрием Карбышевым. Тяжело раненный  Карбышев  попал  в
фашистский плен еще в  1941  году  и  держался  в  лагерях  с  поразительным
достоинством и гордостью, презрительно отвергая все попытки врагов  склонить
его на свою сторону. Этот горячий патриот Родины подавал своим товарищам  по
плену пример поведения советского воина,  неустанно  внушал  им  мужество  и
стойкость в борьбе со всеми страшными испытаниями вражеской неволи.
 Однажды, беседуя с Карбышевым, Гаврилов спросил его мнение о том, когда
кончится война. Генерал грустно усмехнулся.
 - Вот съедим раз тысячу нашей баланды, и война кончится, - сказал он  и
тут же добавил: - Кончится, безусловно, нашей победой.
 Баланду в лагере давали один раз в день. Значит,  по  мнению  генерала,
война кончится только через три года. Гаврилову этот  срок  показался  тогда
чересчур долгим. И лишь потом он убедился, какими  пророческими  были  слова
Карбышева: война кончилась примерно через три года после этого разговора, но
самому генералу не пришлось дожить  до  победы:  он  был  зверски  уничтожен
гитлеровцами в лагере смерти Маутхаузене - эсэсовцы обливали  его  водой  на
морозе, пока он не превратился в ледяную глыбу.
 Много раз там, в Хаммельсбурге, Гаврилов думал о побеге  из  плена.  Но
лагерь находился в  глубине  Германии  и  тщательно  охранялся.  К  тому  же
Гаврилов все время болел: его постоянно сваливала с ног  тяжелая  малярия  и
остро сказывались последствия ранения и контузии - майор  был  полуглухим  и
почти не мог владеть правой рукой. Побег осуществить так  и  не  удалось,  и
только накануне победы он был освобожден.
 Все  эти  годы  вражеской  неволи  Гаврилов  вел  себя,  как   подобает
коммунисту и советскому гражданину, и ничем не  унизился  перед  врагом.  Он
легко прошел государственную проверку, был восстановлен в  звании  майора  и
осенью 1945 года получил новое назначение.
 Оно выглядело несколько неожиданным. Этот человек, который  только  что
перенес страшный, истребительный режим гитлеровских  лагерей  и  испытал  на
себе все бесчеловечные издевательства врага над людьми, оказавшимися  в  его
власти, сейчас был  назначен  начальником  советского  лагеря  для  японских
военнопленных в Сибири.
 Казалось бы, человек мог ожесточиться там, в плену, и теперь в какой-то
мере вымещать все, что он пережил, на прямых союзниках врага. Но Гаврилов  и
здесь остался настоящим  коммунистом  и  советским  человеком.  Он  сумел  с
исключительной гуманностью, образцово поставить дело  содержания  пленных  в
лагере.  Он  предотвратил  эпидемию   тифа   среди   японцев,   ликвидировал
злоупотребления со  стороны  японских  офицеров,  через  которых  снабжались
пленные солдаты. Я видел у него  документы  с  выражением  благодарности  по
службе за хорошую постановку дела в лагере.
 Однако служить в армии ему пришлось недолго -  Вооруженные  Силы  после
войны быстро сокращались прежде всего за счет бывших военнопленных, и он был
уволен в отставку, на пенсию. Пенсию ему определили небольшую - в  то  время
бывшим пленным не засчитывали годы войны в срок армейской службы, и жить  на
эти средства было нелегко. Вместе со своей второй женой Гаврилов переехал  в
Краснодар, где долго служил в довоенные  годы,  и  там,  отказывая  себе  во
многом, построил на окраине города маленький скромный домик.
 Впрочем,   материальные   лишения   не   пугали   его.   Было    другое
обстоятельство, гораздо больше тяготившее Гаврилова все это  время.  Дело  в
том, что он не был восстановлен в рядах партии после возвращения  из  плена.
Он поднимал об этом вопрос, но ему ответили, что он потерял  свой  партийный
билет и, следовательно, должен вступить в партию снова, на общих основаниях.
Для него, человека, который с молодых  лет  связал  свою  судьбу  с  партией
коммунистов и всегда вел себя, как подобает большевику, такое  решение  было
бесконечно горьким. Он поделился со мной этим своим горем, и  я  обещал  ему
помочь по приезде в Москву.
 Как только я вернулся из  Краснодара,  я  пошел  в  Комитет  партийного
контроля при ЦК КПСС и рассказал там  все,  что  знал  о  майоре  Гаврилове.
Работники комитета посоветовали мне написать Гаврилову, чтобы он  немедленно
прислал заявление о восстановлении в рядах партии. Надо ли говорить, что  он
не замедлил это сделать? Со своей  стороны,  я  тоже  представил  в  комитет
заявление, где осветил роль майора Гаврилова в обороне Брестской крепости  и
описал  его  подвиг.  Кроме  того,  я  обратился  ко  всем  людям,   которые
рассказывали  мне  о  нем,  с  просьбой  прислать  свои  заверенные  печатью
свидетельства.
 Все эти документы были переданы в Комитет партийного контроля, и вскоре
Партийная комиссия при Главном политическом управлении Министерства  обороны
начала проверку дела Гаврилова. Гаврилов был вызван в Москву,  и  22  апреля
1956 года вопрос  о  его  партийности  был  наконец  рассмотрен.  Меня  тоже
пригласили на это заседание, и я познакомил членов комиссии  с  материалами,
которые удалось собрать.
 Постановление  комиссии  оставалось  неизвестным  до  утверждения   его
высшими органами. Гаврилов, с волнением ожидавший решения своей судьбы,  жил
это время у меня. И вот однажды наступил день,  когда  ко  мне  на  квартиру
позвонил работник Партийной комиссии и сообщил,  что  решение  утверждено  и
Гаврилов восстановлен в рядах Коммунистической партии Советского Союза.
 Во  время  этого  разговора  дверь  в  комнату,   где   жил   Гаврилов,
приоткрылась, и он выглянул, внимательно всматриваясь в мое лицо. Глуховатый
после контузии, он не слышал, о чем идет речь, но тут же догадался обо  всем
по  движению   моих   губ.   И   тогда   я   увидел,   как   этот   пожилой,
пятидесятишестилетний человек вдруг, словно мальчишка, принялся  отплясывать
какой-то диковатый, ликующий танец...
 Гаврилов уехал домой, и  месяц  спустя  я  получил  от  него  радостное
письмо. Он сообщал, что ему вручен партийный билет.
 Вскоре после этого в Министерстве обороны был пересмотрен вопрос о  его
пенсии, и выяснилось, что по закону она должна быть значительно увеличена.
 А еще несколько месяцев спустя,  в  январе  1957  года,  появился  Указ
Президиума Верховного Совета СССР. За доблесть  и  мужество,  за  выдающийся
подвиг при обороне  Брестской  крепости  Петру  Михайловичу  Гаврилову  было
присвоено звание Героя Советского Союза.
 Эту высокую награду правительства П. М. Гаврилов получил в феврале 1957
года,   накануне   39-летия   Советской   Армии,   в   Ростове,   в    штабе
Северо-Кавказского  военного   округа.   В   торжественной   обстановке,   в
присутствии многих офицеров известный полководец Отечественной войны, дважды
Герой Советского Союза генерал-полковник Исса Плиев повесил на  грудь  героя
Брестской крепости  Золотую  Звезду.  И  уже  совсем  неожиданной  была  для
Гаврилова другая радость. Вместе с Золотой Звездой ему вручили  не  один,  а
сразу два ордена Ленина. Вторым орденом Ленина правительство  наградило  его
за долголетнюю безупречную службу в рядах Советской Армии.
 Подвиг  защитников  Брестской  крепости  и  имя   одного   из   главных
руководителей и героев этой славной  обороны  -  майора  Петра  Гаврилова  -
сейчас широко известны во всех уголках страны. В маленький домик на  окраине
Краснодара сотнями идут письма. Среди них множество приглашений.  Из  разных
республик  и  городов,  из  различных  военных  округов  страны   приглашают
Гаврилова приехать и  выступить  со  своими  воспоминаниями.  Большую  часть
своего времени он находится в разъездах, и его друзья шутят, что он  теперь,
как знаменитый тенор, то и дело выезжает на  гастроли.  Он  уже  побывал  на
Дальнем Востоке и в Сибири, у моряков Балтики и у черноморцев, на Урале и  в
Ленинграде, на своей родине - в Татарии - и на Украине.
 Во время одной  из  таких  поездок  летом  1958  года,  когда  Гаврилов
находился в Киеве, его догнало  там  новое  радостное  известие.  Трудящиеся
Майкопского сельского избирательного округа выдвинули его своим кандидатом в
депутаты Верховного Совета СССР. И этот человек, так мужественно сражавшийся
за свободу Отчизны, так много переживший  и  теперь  получивший  заслуженное
признание Родины, заседал в  Кремлевском  дворце  вместе  с  лучшими  людьми
страны, избранниками народа.


 Часть вторая ГЕРОИ ИЗВЕСТНЫЕ И НЕИЗВЕСТНЫЕ

 СТРАНИЦЫ СЛАВЫ

 Всенародно известным  стал  сейчас  подвиг  героев  Бреста.  Можно  без
преувеличения сказать, что оборона Брестской крепости принадлежит ныне к тем
страницам истории  Великой  Отечественной  войны,  которые  особенно  дороги
сердцу нашего народа. Недаром теперь нередко приходится слышать или  читать,
что героическую защиту Брестской крепости сравнивают или ставят в один ряд с
такими важнейшими событиями минувшей войны, как оборона Одессы, Севастополя,
Ленинграда, Сталинграда.
 "Как же так?" - может возникнуть недоуменный вопрос у человека,  хорошо
знакомого с  историей  нашей  борьбы  против  гитлеровской  Германии.  Разве
справедливо сравнивать защиту Брестской крепости с обороной  городов-героев?
Одесса и Севастополь, Ленинград и Сталинград приковали к себе  и  перемололи
огромные силы врага.  Борьба  за  эти  города  представляла  собой  решающие
сражения,  которые  сыграли  большую  стратегическую  роль,  оказали  важное
влияние на ход и исход единоборства фашистской Германии и Советского  Союза.
А знаменитая битва на Волге  стала  осью,  поворотным  пунктом  всей  второй
мировой войны. Разве можно отнести оборону маленькой  Брестской  крепости  к
числу таких крупных исторических событий?
 Конечно, по своим масштабам и военному значению  бои,  происходившие  в
июне - июле 1941 года в старой приграничной  крепости  на  берегу  Западного
Буга,  не  могут  идти  в  сравнение  с  этими  важнейшими  битвами  Великой
Отечественной войны. Гарнизон Брестской крепости при всем своем  героическом
упорстве не мог  существенно  задержать  или  заметно  ослабить  наступление
мощных сил врага - для  этого  он  был  слишком  мал,  и  его  сопротивление
осталось лишь мелким эпизодом в грандиозной борьбе 1941 года.
 Но почему  же  тогда  героическая  оборона  Брестской  крепости  заняла
особое, почетное место в истории Великой  Отечественной  войны?  Почему  наш
народ, лишь пятнадцать лет спустя узнавший о том, как  сражался  легендарный
гарнизон, так высоко оценил подвиг защитников Бреста?
 Быть может, один  исторический  пример  лучше  всего  ответит  на  этот
вопрос.
 27  января  1904  года,  в  первый  день  русско-японской  войны,  близ
корейского порта Чемульпо  русский  крейсер  "Варяг"  встретился  в  море  с
большой японской эскадрой. Героические моряки "Варяга " приняли  бой  против
врага, который в десятки раз превосходил их силой. Под страшным  огнем  всей
эскадры  противника,  презирая  смерть,  сражались  они,  гордо  не  спуская
военного флага, и, когда корабль был непоправимо  поврежден,  затопили  его,
чтобы он не достался врагу.
 Этот славный бой  одинокого  русского  корабля  против  целой  эскадры,
конечно, не оказал и не мог оказать какого-нибудь влияния  на  ход  и  исход
русско-японской войны и остался только  маленьким  эпизодом.  Стратегическое
значение его было равно нулю. Но подвиг героического экипажа навсегда  вошел
в сокровищницу нашей воинской доблести, и для каждого русского, для  каждого
советского человека само слово  "Варяг"  остается  бесконечно  дорогим.  Это
слово стало символом безграничной храбрости и отваги русского воина. И мы до
сих пор с гордостью поем чудесную  "Песню  о  "Варяге",  подвиг  которого  и
сейчас, спустя шестьдесят лет, так же волнует наши сердца.
 Брестская крепость была таким же нашим советским "Варягом" -  "Варягом"
Великой Отечественной войны. Подобно одинокому русскому кораблю, она приняла
на свою каменную грудь мощный огневой  удар  врага,  и  защитники  ее  гордо
сражались и гибли, не спуская  боевого  флага,  как  и  моряки  легендарного
крейсера.
 Бывает так, что в ходе великих исторических событий появляется какой-то
маленький и сам по себе незначительный эпизод, в  котором  вдруг  с  особой,
исключительной яркостью воплотятся главные, самые существенные  черты  всего
происходящего, как порой в капле воды видишь ясное отражение большой картины
окружающего тебя мира. Брестская крепость явилась одной такой  яркой  каплей
бушующего, ураганного океана грозных событий 1941 года.
 То был  самый  трагический  и  самый  героический  период  войны,  этот
незабываемый 1941 год, который до сих пор горит, как жестокий  рубец  боевой
раны на теле народа. Сколько тысяч вдов и матерей еще хранят пожелтевшие, со
следами слез листки с коротким "пропал без вести" или с  более  длинным,  но
менее понятным и до боли обидным: "В списках убитых, раненых и пропавших без
вести не значится"! И мы бессильны облегчить  хоть  чем-нибудь  это  горе  -
таковы были трагические условия нашей борьбы в 1941 году. Сколько  за  этими
скупыми словами официального сообщения  скрыто,  и,  быть  может,  навсегда,
удивительных подвигов, сколько  скрыто  безвестных,  порою  не  похороненных
героев, сражавшихся до последнего  вздоха  во  вражеском  тылу  и  сложивших
голову в лесах и болотах Белоруссии,  в  степях  Украины,  на  прибалтийской
земле!
 Именно там, в до предела напряженных, трагических событиях  1941  года,
надо искать ключ ко всей войне, к ее дальнейшему перелому, к  нашим  славным
победам 1943-1945 годов, к тому, что  за  границей  тогда  нередко  называли
"русским чудом".
 Чудо это, в  то  время  еще  незаметное,  родилось  именно  в  страшных
испытаниях 1941 года. В  час  смертельной  опасности,  оставляя  свою  землю
врагу, обращаясь мыслями к судьбе наших  людей,  нашего  великого  дела,  за
которое мы уже столько отдали, с леденящим ужасом думая о  том,  что,  может
быть, мы, как никогда до этого, ощутили всю  глубину  нашей  любви  к  своей
Советской Родине,  всю  нашу  неразрывную,  кровную  связь  с  идеей,  живым
воплощением которой стала наша страна. И мы поняли, что это "может  быть"  -
невозможно. Там, на горьких путях отступления, в окружениях, в  арьергардных
боях, в дыму пожаров  и  в  пыли  дорог,  ведших  на  восток,  созрела  наша
решимость бороться не на живот,  а  на  смерть,  исчезли  последние  остатки
благодушия и беспечности, мы разглядели и поняли нашего жестокого и сильного
врага, и в наших сердцах родилась та ненависть, которую могла утолить только
победа.
 В том памятном году уже проявилась во  всей  своей  широте  героическая
самоотверженность нашего воина. Лишь немногие факты сейчас известны нам.  Мы
не знаем имен тысяч  героев  пограничного  сражения,  бесчисленных  боев  на
промежуточных рубежах, яростных схваток в окружениях, не знаем  потому,  что
имена  эти  были  смыты  валом  фашистского  нашествия  и  люди  погибли   в
безвестности вражеского тыла или попали в гитлеровские концлагеря.
 Этот  удивительный  массовый  беззаветный  героизм  народа,  когда   не
одиночки,  но  десятки  и  сотни  тысяч   людей   совершали   подвиги   один
величественнее другого, и составляет самую главную, характерную  черту  всей
войны вообще, и 1941 года в частности. И, пожалуй, именно  подвиг  гарнизона
Брестской крепости с особой  силой  воплотил  в  себе  эти  лучшие  качества
советского человека и советского воина, так ярко раскрывшиеся в годы Великой
Отечественной войны. Вот  почему  эти  два  слова  -  Брестская  крепость  -
навсегда останутся дорогим сердцу  народа  символом  героической  стойкости,
гордого  презрения  к  смерти,  неиссякаемой   воли   к   борьбе   защитника
социалистической Отчизны. Вот почему этот подвиг по праву стоит в одно