й  развалинам  северной  части
казарм. - Сюда ворвался немецкий танк и начал давить всех, - добавил он.
 И сразу хмурились лица молодых солдат, и невольно сжимались их кулаки.
 Матевосян повел большую группу бойцов к руинам большого  здания.  Здесь
осталась лежать только высокая груда камней, но вокруг развалин еще  кое-где
сохранились остатки старой бетонной ограды  с  толстыми  железными  прутьями
прежней решетки. Укрываясь за этой  оградой,  Матевосян  со  своими  бойцами
огнем отбивал атаки автоматчиков. Но теперь ограда стала  совсем  низкой,  с
годами она ушла в землю, и через нее можно было перешагнуть. Все  подошли  к
углу ограды.
 - Тут стоял наш пулемет, - показал Матевосян. - Мы вели отсюда огонь по
окнам клуба, где засели фашисты. Я думаю, здесь в земле  можно  найти  много
патронных гильз.
 Кто-то из солдат принес лопату и принялся копать. И  в  самом  деле,  с
каждым новым взмахом  лопата  выбрасывала  позеленевшие  от  времени  гильзы
калибра наших пулеметов. Но здесь оказались не только гильзы.
 Что-то  смутно  забелело  в  разрытой  земле,   и   Матевосян,   быстро
нагнувшись, поднял какой-то предмет. То  была  часть  человеческого  черепа.
Почти в самой  середине  кости  чернело  пулевое  отверстие  с  зазубренными
краями. Молча инженер смотрел на  эту  находку,  и  лишь  лицо  его  заметно
побледнело да чуть-чуть дрожала ладонь, на которой лежала кость.
 - Кто-то из наших, - глухо проговорил он. - Фашисты  своих  хоронили  в
городе.
 Он поднял голову и обвел столпившихся вокруг  него  солдат  глазами,  в
которых стояли слезы.
 - Их тут, под камнями, много лежит, - дрогнувшим голосом сказал он.
 Никто не ответил ему - все чувствовали, что слова сейчас не  нужны.  Но
по лицам молодых солдат было видно, что все услышанное и  увиденное  сегодня
надолго запало им в душу.
 Когда все тесной  толпой  направлялись  к  машинам,  ожидавшим  солдат,
старшина Борис Орлов, сверхсрочник,  прослуживший  здесь,  в  Бресте,  после
войны около десяти лет, рассказал о том, как  однажды  он  встретил  тут,  в
крепости, одного из ее бывших защитников.
 Было это в 1951 или 1952 году летом. Группа солдат под командой  Орлова
работала в западной части Центрального острова, когда, проскочив мост  через
Мухавец, в крепость въехала  легковая  машина  -  такси  из  города.  Машина
остановилась у Холмских ворот,  и  из  нее  вышел  офицер.  Сняв  фуражку  и
озираясь по сторонам, он медленно пошел вдоль казарм в сторону Тереспольской
башни, неподалеку от которой работали солдаты Орлова.
 Офицер остановился у развалин Тереспольской башни. Это  был  майор  лет
сорока, с заметной проседью в темных волосах и со строгим, резко  очерченным
лицом. На груди его тесно в два ряда пестрели ордена и медали.
 Майор долго стоял с  непокрытой  головой,  пристально  глядя  на  камни
развалин и, видимо, не замечая солдат. Те, в свою  очередь,  без  особенного
любопытства  поглядывали  на  незнакомого  им  командира.  Офицеры,  ехавшие
служить за границу или возвращавшиеся  на  Родину  из  оккупационных  войск,
нередко в ожидании поезда приезжали с вокзала осмотреть крепость, о  которой
ходили  такие  удивительные  рассказы.  Солдаты  уже  привыкли  к   подобным
посетителям.
 Но то, что произошло затем, было не совсем обычным и невольно привлекло
внимание солдат к приезжему. Незнакомый майор вдруг  тихонько  опустился  на
колени и потом приник украшенной орденами грудью  к  пыльным  буровато-серым
камням развалин, закрыв лицо руками.  Громкие,  неудержимо  рвущиеся  наружу
рыдания донеслись до солдат.
 Старшина и два бойца тотчас же подошли к офицеру.
 "Что с вами, товарищ майор?" - участливо спросил Орлов.
 Майор, вздрогнув  от  неожиданности,  оглянулся.  При  виде  бойцов  он
овладел собой и встал с земли. Лицо его было мокро от слез.
 "Мы дрались здесь в сорок первом", - прерывающимся голосом ответил он.
 Солдаты с сочувствием и живым любопытством смотрели на майора,  как  бы
ожидая, что он заговорит о тех памятных ему днях. Но майор больше не  сказал
ничего. Он постоял еще несколько минут, вытер платком глаза,  надел  фуражку
и, козырнув солдатам и старшине, быстро пошел к машине.
 - Хотелось мне спросить его фамилию, да неловко было, -  закончил  свой
рассказ старшина. - Вижу, расстроился человек сильно. Так он и уехал...
 - А  ведь,  наверное,  есть  и  другие  оставшиеся  в  живых  защитники
крепости, - задумчиво сказал один из офицеров. - Живут по разным городам,  и
никто о них не знает...
 На другой день после этой встречи мы с Матевосяном и Махначем  приехали
в Южный военный городок Бреста, где когда-то находился  гитлеровский  лагерь
для военнопленных. Сейчас  ничто  не  напоминает  о  том  страшном  времени.
Правда, по-прежнему тут высятся те же красные кирпичные казарменные корпуса,
вокруг которых густо разрослись большие деревья. Только в одном месте  между
домами стоит за оградой невысокий каменный обелиск, и на нем высечено:
 "Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины!"
 Мы вышли около обелиска из машины, и здесь два взрослых человека начали
рыдать, как дети. Матевосян сквозь рыдания, вспоминая тех  людей,  вместе  с
которыми ему пришлось быть в гитлеровском лагере, сказал:
 - Они уже не  могли  ходить...  Они  только  ползали  и  говорили  нам:
"Товарищи, вырветесь за проволоку, не забывайте о нас, отомстите за нас!"
 А Махнач, также сквозь  слезы,  сказал,  показывая  на  густые  зеленые
деревья:
 - Вот здесь не было ни одного листа - пленные все съели.
 Очень много незабываемых, поистине потрясающих впечатлений оставила эта
поездка в Брест. Мы ежедневно бывали в крепости с  Матевосяном  и  Махначем.
Кроме того, мне удалось разыскать в  Бресте  семьи  командиров,  погибших  в
крепости, - тех самых женщин  и  детей,  которые  вместе  с  нашими  воинами
пережили все тяготы обороны в памятные дни июня и июля 1941 года. Со многими
из них я подробно побеседовал и записал их воспоминания.
 Мы пробыли в Бресте неделю и вернулись назад. Матевосян, Никонова  и  я
уехали в Москву, а Махнач вернулся к себе в Минск.
 В  Москве  Матевосян  еще  на  некоторое  время  задержался,  используя
оставшиеся дни отпуска. Ему нужно было добиться пересмотра вопроса  о  своей
партийности в Центральном Комитете партии.  Дело  в  том,  что  после  войны
Матевосян еще не был восстановлен в рядах партии, и он хотел воспользоваться
пребыванием в столице, чтобы лично  похлопотать  об  этом.  Впрочем,  вскоре
отпуск его кончился, и он вынужден был уехать,  не  дождавшись  решения.  Но
спустя несколько месяцев я получил от него из Еревана длинную телеграмму,  в
которой  он  восторженно  сообщал  мне,  что   снова   находится   в   рядах
Коммунистической партии Советского Союза.
 А я после этой  поездки  снова  и  снова  перечитывал  записанные  мною
рассказы участников и очевидцев обороны, вспоминая все виденное и  слышанное
в крепости. Надо  было  тщательно  сопоставить  все  воспоминания,  отделить
действительное  от  мнимого,  кажущегося,   соединить   отдельные,   нередко
разрозненные факты в логическую цепь  событий,  проследить  ход  обороны  на
различных участках. Так, шаг за шагом, постепенно передо  мной  все  ярче  и
последовательнее возникала картина первых дней обороны Брестской крепости.
 Что происходило там в эти первые дни?


 КРЕПОСТЬ ВЕДЕТ БОЙ

 Брестская крепость  спала  спокойным,  мирным  сном,  когда  над  Бугом
прогремел  первый  залп  фашистской  артиллерии.  Только  бойцы  пограничных
дозоров, которые залегли в  кустах  у  реки,  да  ночные  часовые  во  дворе
крепости увидели яркую вспышку на еще темном западном краю неба  и  услышали
странный нарастающий свист. В следующий миг грохот сотен рвущихся снарядов и
мин потряс землю.
 Страшное это было пробуждение. Бойцы и командиры, заснувшие накануне  в
предвкушении завтрашнего воскресного дня  отдыха,  с  его  развлечениями,  с
традиционным футбольным матчем на стадионе, с танцами в полковых  клубах,  с
отпусками в город, внезапно проснулись среди огня и смерти, и многие погибли
в первые же секунды, еще не успев прийти в себя и сообразить, что происходит
вокруг.
 Густая пелена дыма и пыли, пронизанная сверкающими, огненными вспышками
взрывов, заволокла всю крепость. Рушились и горели дома, и люди гибли в огне
и под развалинами. У домов комсостава в  северной  части  крепости  и  около
здания пограничной комендатуры на Центральном острове с криками метались  по
двору обезумевшие,  полураздетые  женщины  с  детьми  и  падали,  пораженные
осколками. В казармах  на  окровавленных  нарах  стонали  раненые  бойцы  с
оружием и без оружия поспешно бежали  вниз  по  лестницам,  в  подвалы,  ища
укрытия от непрерывного, нарастающего артиллерийского огня и бомбежки.
 Неизбежное замешательство первых минут усиливалось еще из-за того,  что
в казармах почти не оказалось командиров: они, как обычно, в ночь с  субботы
на воскресенье ночевали на своих квартирах, а с  бойцами  оставались  только
сержанты и старшины. Те из командиров, которые жили  в  домах  комсостава  в
северной части крепости, с первыми выстрелами бросились к своим  солдатам  в
казармы Центрального острова.  Однако  мост,  ведущий  туда,  находился  под
непрерывным пулеметным обстрелом - видимо,  гитлеровцы  заранее  перебросили
сюда своих диверсантов, и они, засев в кустах над Мухавцом, огнем преградили
путь к центру крепости. Десятки людей погибли в то утро  на  этом  мосту,  и
лишь немногим командирам удалось проскочить его под пулями и  присоединиться
к своим бойцам. А другие, жившие в самом городе, не смогли даже добраться до
крепостных ворот  -  плотное  кольцо  артиллерийского  заградительного  огня
немцев сразу же отрезало крепость от Бреста.
 Враг  торопился  использовать  все   преимущества   своего   внезапного
нападения. Орудия в левобережных зарослях  еще  продолжали  вести  огонь,  а
авангардные  штурмовые  отряды  автоматчиков  45-й  пехотной   дивизии   уже
форсировали Буг на резиновых лодках и понтонах и  ворвались  на  Западный  и
Южный острова Брестской крепости.
 Только редкая цепочка  пограничных  дозоров  и  патрулей  защищала  эти
острова. Пограничники сделали все, что они могли. Из  прибрежных  кустов,  с
гребня  вала,  протянувшегося  над  рекой,   они   до   последнего   патрона
обстреливали вражеские переправы. Группы пограничников  засели  в  дотах,  в
казематах внутри валов, залегли в  развалинах  домов,  полные  решимости  не
отступать ни на шаг. Но их было слишком мало, чтобы  сдержать  этот  натиск.
Огневой вал артиллерии противника с неистовой силой прошел по этим островам,
расчищая дорогу пехоте, а тем временем понтон за понтоном и лодка за  лодкой
пересекали Буг. Густые цепи автоматчиков  буквально  затопили  оба  острова,
сметая немногочисленные посты  пограничников  или  обходя  и  блокируя  узлы
сопротивления и быстро продвигаясь к центру крепости.
 На Южном острове не было наших подразделений. Здесь  находились  только
склады да располагался большой окружной госпиталь, при  котором  жила  часть
медицинского персонала со своими семьями.  Первые  же  снаряды  разрушили  и
подожгли госпитальные корпуса и жилые дома. По  двору  госпиталя  растерянно
метались выбежавшие из палат больные. Раненный в  голову  осколком  снаряда,
заместитель начальника госпиталя по политической части батальонный  комиссар
Богатеев пытался организовать сопротивление врагу, но,  естественно,  врачи,
сестры и санитары не могли противостоять отборной пехоте противника. Попытка
эта была тут же ликвидирована наступавшими  автоматчиками,  а  сам  Богатеев
убит. Лишь немногие из больных и служащих госпиталя успели перебежать  через
мост у Холмских ворот в центральные казармы, а остальные, спасаясь от  огня,
укрылись в убежищах внутри земляных валов, в подвалах  зданий,  и  вражеские
автоматчики, прочесывая остров, перестреляли их или взяли в плен.
 На  Западном  острове  немецкая  пехота,  окружив  частью   своих   сил
сражавшиеся группы  пограничников,  вышла  к  мосту  у  Тереспольских  ворот
цитадели. Большой отряд автоматчиков тотчас же перешел этот мост и, войдя  в
ворота, оказался во дворе крепостных казарм.
 Посредине двора, возвышаясь над соседними постройками и господствуя над
всем Центральным островом,  стояло  большое,  массивное  здание  с  высокими
стрельчатыми окнами. Когда-то это была  крепостная  церковь,  которую  потом
поляки превратили в костел. С приходом в крепость советских войск  в  церкви
был устроен полковой клуб.
 Войдя во двор цитадели, немцы сразу же оценили все выгоды этого  здания
и  поспешили  занять  его,  тем  более  что  клуб  был  пуст  -   в   минуты
первоначального замешательства никто из наших не успел подумать о том, чтобы
закрепиться тут. Автоматчики установили здесь рацию, а в окна во все стороны
выставили пулеметы.
 Это был удар в самое сердце нашей  обороны.  Теперь  противник  обладал
ключевой, командной позицией  Центрального  острова  и  из  окон  клуба  мог
обстреливать  с  тыла  казармы,  плотным  огнем  разъединяя,  разобщая  наши
подразделения.
 Враг,  ободренный  этим  успехом,  немедленно  постарался  закрепить  и
развить его. Большая часть отряда автоматчиков двинулась дальше, к восточной
оконечности  острова,  стремясь   полностью   овладеть   центром   крепости.
Извещенная по радио немецкая артиллерия  прекратила  обстрел  этого  участка
цитадели.
 Прямо против клуба в восточной части острова стояло обнесенное бетонной
оградой с железными прутьями полуразрушенное еще в  1939  году  здание,  где
когда-то помещался штаб польского корпуса, располагавшегося в крепости.
 Южная часть ограды этого здания тянулась вдоль казарм, образуя  как  бы
широкую улицу. Автоматчики двинулись по этой улице густой нестройной толпой,
перекликаясь и непрерывно строча по окнам казарм.
 Ответных  выстрелов  не  было.  Казалось,   что   советский   гарнизон,
сокрушенный, подавленный артиллерийским огнем и бомбежками, уже не  в  силах
сопротивляться наступающим и центр крепости будет захвачен без  боя.  Сквозь
дым и пыль в свете разгорающегося утра совсем недалеко  впереди  были  видны
разрыв  кольцевого  здания  казарм  в  восточном  углу  острова  и   высокая
наблюдательная башня на берегу, в том месте, где  Мухавец  разветвляется  на
два рукава.
 И  вдруг  совершенно  неожиданный,  ошеломляющий  удар   обрушился   на
противника. Какой-то глухой, протяжный шум  послышался  внутри  казарменного
здания двери, ведущие во двор,  рывком  распахнулись,  и  с  оглушительным,
яростным "ура!" в  самую  середину  наступающего  немецкого  отряда  потоком
хлынули вооруженные советские бойцы, с ходу ударившие в штыки.
 В несколько минут враг был смят и опрокинут. Штыковой удар словно ножом
рассек надвое немецкий отряд. Те автоматчики, что еще не успели  поравняться
с дверьми казармы, в панике бросились назад, к зданию  клуба  и  к  западным
Тереспольским воротам, через которые они вошли  во  двор.  А  большая  часть
отряда, отрезанная от своих, кинулась бежать  по  улице  к  восточному  краю
острова, и за ней по пятам с торжествующим "ура!" катилась  толпа  атакующих
бойцов, на ходу работающих штыками. А за ними, также  крича  "ура!",  бежали
другие бойцы, вооруженные кто саблей, кто ножом, а  кто  просто  палкой  или
даже обломком кирпича. Стоило упасть убитому автоматчику, как к  нему  разом
бросалось несколько человек, стараясь завладеть его оружием,  а  если  падал
кто-нибудь из атакующих, его винтовка тотчас же переходила  в  руки  другого
бойца и продолжала беспощадно разить врагов.
 Прижатые к берегу  Мухавца,  гитлеровцы  были  быстро  перебиты.  Часть
автоматчиков бросилась спасаться вплавь, но  по  воде  ударили  наши  ручные
пулеметы, и ни один из фашистов не вышел на противоположный берег.
 Это был первый контрудар,  нанесенный  германским  войскам,  штурмующим
крепость,  и  нанесли  его  бойцы  84-го  стрелкового   полка,   занимавшего
юго-восточный сектор казарменного здания.
 В ту ночь в расположении полка был только один  стрелковый  батальон  и
несколько штабных подразделений. Почти все командиры находились в лагерях  с
двумя другими батальонами либо ночевали на городских квартирах. Лишь два или
три лейтенанта - командиры взводов - спали в общежитии при штабе,  да  здесь
же, в своем служебном кабинете, временно жил заместитель командира полка  по
политической части, полковой комиссар Ефим Фомин.
 Накануне вечером Фомин получил отпуск на несколько дней, для того чтобы
привезти в крепость семью, оставшуюся на месте его прежней службы в  Латвии.
Часов в десять он выехал на вокзал, но билетов  на  поезд  уже  не  было,  и
комиссар вернулся в штаб, отложив свой отъезд на сутки.
 Окна этой части казарм были обращены на  Мухавец,  в  сторону  границы.
Несколько снарядов  сразу  же  попали  внутрь  помещений,  вызвав  пожары  и
разрушения.  Кое-где  пирамиды  с  винтовками  были  разбиты  взрывами   или
завалены, и многие бойцы остались безоружными. Зажигательный снаряд попал  в
кабинет Фомина, и комиссар, задыхаясь от едкого дыма, едва  успел  выбраться
из своей комнаты.
 Он тотчас же принял командование подразделениями  полка.  Потребовалось
некоторое время, чтобы преодолеть первоначальное  замешательство,  вооружить
бойцов и собрать их в безопасном помещении подвала. Там  Фомин  обратился  к
ним с короткой речью, напоминая об их долге  перед  Родиной  и  призывая  их
стойко и мужественно сражаться  с  врагом.  А  затем  по  приказу  комиссара
Матевосян повел людей в первую штыковую атаку, которая  успешно  закончилась
уничтожением отрезанной группы автоматчиков на восточном краю острова.
 Между тем остатки немецкого отряда, бросившиеся назад, к  Тереспольским
воротам,  уже  не  смогли  вернуться  к  своим.  Путь  отступления  оказался
отрезанным.
 Около Тереспольских  ворот,  протянувшись  поперек  центрального  двора
цитадели, одно за другим стояли два длинных двухэтажных здания. В  одном  из
них помещались  пограничная  застава  и  комендатура,  в  другом  находились
казармы 333-го стрелкового полка.  В  ночь  начала  войны  здесь,  как  и  в
расположении других частей, оставалось лишь несколько мелких  подразделений.
В первые минуты тут, как и повсюду, царила растерянность, и поэтому немецкий
отряд, ворвавшийся во двор, без помехи прошел мимо этих зданий.
 Но за то время, пока автоматчики заняли клуб и попытались  продвинуться
к восточному краю острова, где их встретили штыковой атакой бойцы  полкового
комиссара Фомина,  обстановка  на  этом  участке  изменилась.  Уцелевшие  от
обстрела пограничники заняли  оборону  в  развалинах  своей  заставы,  почти
полностью разрушенной бомбами и снарядами.  Появившиеся  в  казармах  333-го
полка командиры быстро навели порядок в подразделениях, бойцы вооружились, а
жен и детей командного состава, многие из которых прибежали  сюда  из  своих
квартир, надежно укрыли в глубоких  подвалах  дома.  Стрелки  и  пулеметчики
заняли позиции у окон первого и второго  этажей,  у  амбразур  подвалов,  и,
когда уцелевшие  в  штыковой  схватке  автоматчики,  преследуемые  по  пятам
бойцами  84-го  полка,  кинулись  к  Тереспольским  воротам,   их   встретил
неожиданный и сильный огонь. Часть гитлеровцев полегла  под  этим  огнем,  а
оставшиеся поспешили укрыться в здании клуба.  Та  дорога,  по  которой  они
полчаса назад вошли во двор крепости, была теперь преграждена.
 Создалось довольно странное положение. Автоматчики прорвались  в  центр
крепости и завладели там решающей,  ключевой  позицией  -  клубом,  из  окон
которого их пулеметы могли нарушать и  дезорганизовывать  нашу  оборону.  Но
зато они сами внезапно оказались отрезанными и окруженными и лишь  по  радио
держали связь со своим командованием. Впрочем,  они  были  уверены,  что  их
вот-вот должны выручить: штурм крепости продолжался с нарастающей силой и  в
бой вступали все новые части врага.
 Обтекая кр