озже в отчаянной попытке вырваться из  кольца  осады
погибли или попали в плен бойцы группы Бытко и Семененко,  и  оба  командира
оказались в фашистской неволе.
 Иной план прорыва возник у старшего  лейтенанта  Потапова,  который  со
своими бойцами продолжал удерживать Тереспольские ворота  и  отбивать  атаки
автоматчиков с Западного острова. Потапов  понял,  что  попытка  прорыва  на
север неизбежно потерпит  неудачу:  противник  ожидал  атак  именно  в  этом
направлении и стянул туда свои  главные  силы.  Зато  гитлеровцы  совсем  не
ожидали, что осажденные попробуют прорваться на запад или на юг, и  оставили
там лишь незначительные заслоны.  Этим  и  решил  воспользоваться  командир,
намереваясь вырваться со своей группой через  мост  на  Западный  остров,  а
затем переплыть  рукав  Буга,  выйти  на  соседний  Южный  остров,  в  район
госпиталя, и оттуда пробираться в сторону Южного  военного  городка  Бреста,
где перед войной стояли наши танковые  и  артиллерийские  части,  -  старший
лейтенант надеялся, что танкисты еще продолжают драться в этом городке.
 После одного из очередных ультиматумов,  когда  защитникам  центральной
крепости было дано "на размышление" полчаса и артиллерия противника  на  это
время прекратила обстрел, Потапов с оставшимися в живых бойцами перебежал  в
помещение казарм, примыкающее к Тереспольской  башне.  В  ту  самую  минуту,
когда срок ультиматума истек и немцы с новой  силой  принялись  обстреливать
центр крепости, раздалась команда. Разом выскочив из окон на берег Буга, все
бросились через мост и по  протянувшейся  рядом  с  ним  дамбе  на  Западный
остров. Бойцы бежали без единого выстрела, и враги  не  сразу  заметили  эту
атаку. А когда они спохватились и их пулеметы  ударили  по  мосту  и  дамбе,
большая часть людей  Потапова  уже  успела  скрыться  в  зарослях  Западного
острова, быстро пробираясь сквозь чащу кустарника на  юго-восток.  Несколько
минут спустя прорвавшиеся вышли к рукаву реки, отделяющему  Западный  остров
от Южного, и, не останавливаясь, пустились вплавь.
 И в этот момент откуда-то из кустов  противоположного  берега  по  воде
ударили немецкие пулеметы. Вода Буга закипела под пулями,  и  плывущие  люди
один за другим скрывались под водой. А на том берегу в кустах уже замелькали
фигуры автоматчиков и солдат с собаками. Большинство бойцов Потапова погибло
в реке. Лишь некоторым удалось достигнуть берега, но многие из  них  тут  же
попали в руки врага. А те, кто еще не успел  броситься  в  реку,  тотчас  же
повернули назад и побежали обратно к мосту и  дамбе,  стремясь  вернуться  в
крепость, где еще можно было продолжать борьбу.
 И борьба продолжалась, несмотря на то  что  главные  группы  защитников
центральной цитадели перестали существовать как организованное целое. Только
характер этой  борьбы  изменился.  Уже  не  было  единой  обороны,  не  было
постоянного взаимодействия и связи между отдельными группами  обороняющихся.
Оборона как бы распалась на множество мелких очагов сопротивления,  но  само
сопротивление стало еще упорнее и ожесточеннее. Люди поняли,  что  вырваться
из кольца осады им не удастся. Оставалось одно: держаться во что  бы  то  ни
стало, драться до тех пор, пока не придут на помощь свои с востока, либо  до
тех пор, пока будешь не в силах держать оружие.
 Солдаты  и  офицеры  противника  с  удивлением  видели  это  совершенно
непонятное, необъяснимое для них упорство последних защитников цитадели.  На
что они надеются, что поддерживает их  силы?  Такие  вопросы  жители  Бреста
нередко слышали от германских офицеров и солдат,  участвовавших  в  боях  за
крепость.
 - Их так трудно взять в плен, - говорил однажды немецкий офицер  группе
наших женщин. - Когда нет патронов, они бьют прикладами, а если у них вырвут
винтовку, кидаются на тебя с ножом или даже с кулаками.
 Все это казалось невероятным. Убитые советские  бойцы  и  те  немногие,
которые живыми попадали в плен, были до предела истощены.  Пленные  шатались
от голода и выглядели какими-то ходячими  скелетами.  При  виде  этих  живых
мертвецов трудно было поверить, что они в состоянии держать оружие, стрелять
и драться врукопашную. Но такие же, как эти пленные, измученные,  истощенные
люди продолжали борьбу  в  крепости  -  стреляли,  бросали  гранаты,  кололи
штыками  и  глушили  прикладами  дюжих   автоматчиков   отборных   штурмовых
батальонов 45-й немецкой дивизии. Что давало им силы - это было  непостижимо
для врага.
 Да, силы их были на исходе! Защитники крепости с трудом держали в руках
оружие,  с  трудом  передвигались.  И  только  неистовая,  сжигающая  сердце
ненависть к врагу поддерживала их в этой борьбе,  перешедшей  уже  за  грань
физических сил человека. Длинная череда  страшных  дней,  проведенных  среди
огня и смерти в кипящем котле Брестской крепости, была для  каждого  из  них
школой ненависти. На их  глазах  в  огне,  под  бомбами  и  снарядами  гибли
беззащитные женщины, маленькие дети, умирали, сражаясь, их боевые  товарищи.
Этого нельзя было забыть, как нельзя было забыть  ночь  на  22  июня,  когда
неожиданное нападение фашистских  полчищ  разом  смяло  и  растоптало  жизнь
каждого из них. Столько неудержимой, яростной ненависти к убийцам в  зеленых
мундирах скопилось за эти дни в  душах  бойцов,  что  желание  мстить  стало
сильнее голода, жажды, физического истощения.
 Добр и даже благодушен по  своему  характеру  наш  человек,  и  нелегко
наполнить его сердце  ненавистью.  Это  неизбежно  сказывалось  в  начальный
период войны. Понадобились месяцы, чтобы в  наших  отступавших  войсках,  во
всей армии и во всем народе люди  поняли,  с  каким  невыразимо  жестоким  и
опасным врагом они имеют дело, какая страшная  угроза  нависла  над  судьбой
Родины, над всем будущим нашей страны. И тогда  в  душах  людей  родилась  и
накопилась та благородная ярость, ненависть, без которой невозможна была  бы
победа и утолить которую мог только полный и окончательный разгром врага.
 Те, кто сражался в Брестской крепости, прошли эту школу ненависти не за
месяцы, а за дни и недели - такой концентрированной, неистовой, бешеной была
их короткая война. И в этом чувстве ненависти, как в жарком,  злом  пламени,
сгорело все мелкое, личное, свое, что было в душах людей, и  осталось  одно,
самое важное и главное - та смертельная и до  конца  непримиримая  борьба  с
врагом, в которой они стали первыми воинами  своего  народа.  Рядом  с  этой
борьбой и ее возможным трагическим исходом собственная  жизнь  казалась  уже
неважной, недостойной особой заботы. Эти чувства станут ясными, стоит только
задуматься над несколькими  словами,  выцарапанными  неизвестным  защитником
крепости на стене  каземата:  "Я  умираю,  но  не  сдаюсь!  Прощай,  Родина!
20/VII-41".
 Посмотрите - здесь нет подписи. Он не думал, этот умирающий  солдат,  о
том, чтобы оставить истории свое имя, донести сквозь  годы  свой  подвиг  до
потомства, быть может, до близких, родных ему людей. Он, видимо,  вообще  не
думал ни о подвиге, ни о героизме. Почти месяц тут, в адовом огне  Брестской
крепости, он был простым "чернорабочим" войны, рядовым бойцом первого рубежа
Отчизны, и в час смерти ему захотелось сказать  ей,  своей  Родине,  что  он
сделал для нее самое большое, доступное человеку и гражданину, - отдал жизнь
в борьбе с ее врагами, не сдавшись им.
 Сколько  гордости,  не  хвастливой,  а   величавой,   полной   высокого
достоинства и спокойной скромности безвестно погибающего вложил он в свое "Я
умираю, но не сдаюсь!". Пусть начал он со слова  "я",  но  ведь  это  "я"  -
безымянное. Даже для самого себя он уже был не столько личностью,  человеком
с именем и фамилией, с собственной биографией, сколько  маленькой  частицей,
атомом этой яростной борьбы, как бы человеческим  кирпичом  в  стене  старой
русской крепости, ставшей на пути врага. И поистине удивительно  звучит  это
безличное "я", с такой простотой уходящее в небытие.
 А его "Прощай, Родина!"...  Вслушайтесь  в  эти  два  слова!  В  них  и
отчаянно упорный возглас сраженного,  но  непобежденного  борца,  и  как  бы
невольный тихий вздох, полный  тоски  преждевременного  ухода  из  жизни,  и
пронзительный крик боли за судьбы родной страны, - ведь он  не  знает  и  не
узнает никогда, что происходит с ней там, на востоке. И не матери,  родившей
и вскормившей его, не любимой жене, не детям, если они у него были, посылает
он свой последний привет. Умирая, он произносит то слово, что  выше  и  шире
всех других, что вмещает  в  себя  и  человека,  и  семью,  и  его  прошлое,
настоящее и будущее, - бесконечно дорогое слово  "Родина".  Так  в  короткой
этой надписи, сейчас хранящейся в музее, как бы настежь  распахнулась  перед
нами великая и простая душа нашего народа.
 А  маленький  эпизод,  однажды  рассказанный  мне  защитником  крепости
Александром Ребзуевым, показывает всю силу  бесконечной  ненависти,  которая
одна давала необъяснимую энергию последним героям Брестской обороны.
 Ребзуев попал в плен при  разгроме  группы  Фомина.  Его  и  нескольких
других бойцов не сразу отправили в лагерь, а продержали с неделю в сараях за
Бугом. Когда стрельба в центральной крепости стала немного затихать, видимо,
после того как прекратила свое существование группа Потапова, пленных повели
под конвоем в район Тереспольских ворот - убирать трупы.
 Их вели через Западный остров, и  они  слышали  неподалеку  стрельбу  -
вероятно, еще продолжали драться пограничники. В центре крепости перестрелка
вспыхивала то здесь, то там, но  около  Тереспольских  ворот  как  раз  было
затишье.
 Их ввели в глубокие ворота, и они увидели, что в самой  середине  этого
сводчатого туннеля, прочного и надежного, как  убежище,  поставлен  у  стены
большой стол с расстеленными на нем топографическими  картами  и  с  полевым
телефоном. Над картами склонились трое или четверо гитлеровских офицеров,  а
один громко кричал в телефонную трубку.
 Но прежде всего пленным бросилось  в  глаза  другое.  Перед  каждым  из
офицеров стояла походная стопка, а в центре стола белела  еще  почти  полная
большая  литровая  бутыль  с  надписью   "Московская   водка".   И   Ребзуев
рассказывает, что именно это слово "Московская" вдруг  отозвалось  в  сердце
тяжкой  болью  и  тоской.  Нестерпимо  унизительным  казалось  видеть  перед
хохочущими, полупьяными фашистами надпись "Московская", будто тем самым было
грязно оскорблено само слово  "Москва",  сейчас  особенно  святое  для  этих
попавших в руки врага людей.
 Наверно, и товарищи Ребзуева чувствовали то же самое.  Рядом  с  ним  в
группе пленных шел боец, такой же исхудавший, заросший  щетиной,  грязный  и
оборванный, как и все. Он был из  другого  полка,  и  Ребзуев  не  знал  его
фамилии. Но, видимо, столько ненависти против врага скопилось в  душе  этого
человека,  что  картина  пиршества  гитлеровцев   была   последней   каплей,
переполнившей чашу.
 - Ты смотри!.. Сволочи!.. - тихо сказал он, толкая Ребзуева.
 Один из офицеров,  насмешливо  поглядывая  на  пленных,  что-то  сказал
другим, и те захохотали.
 - Нет!.. - вдруг услышал Ребзуев шепот своего соседа. - Пусть  убьют...
Я им покажу "Московскую"!..
 Мгновенным,  почти  незаметным   движением   боец   нагнулся,   схватил
валявшийся на земле обломок кирпича и с силой запустил его туда, где  сидели
немцы. Раздался звон разбитого стекла, бутылка разлетелась на осколки, водка
залила карты, а офицеры испуганно вскочили с мест и,  крича,  схватились  за
пистолеты. Сзади подбежал конвоир, прогремела короткая очередь, и боец  упал
около стола.
 Град побоев обрушился на остальных пленных. Их заставили  поднять  тело
убитого, вынести  из  туннеля  ворот  и  бросить  на  берегу  Буга.  Ребзуев
вспоминает,  что  на  мертвом  лице  бойца   была   усмешка,   спокойная   и
презрительная усмешка победителя, а не побежденного. А за воротами, во дворе
цитадели, уже вновь разгоралась стрельба.
 День за днем, методично и последовательно немецкая артиллерия и  отряды
автоматчиков гасили последние очаги сопротивления в крепости. Но происходило
нечто непонятное: эти очаги оживали вновь и  вновь.  Из  подвалов  казарм  и
домов, из глубоких темных казематов в толще земляных валов то здесь, то  там
вновь раздавались пулеметные очереди, винтовочные выстрелы, и кладбище  45-й
гитлеровской дивизии в  Бресте  продолжало  расти  и  шириться.  Казематы  и
подвалы тщательно обыскивали, в  домах,  где  оборонялись  советские  бойцы,
помещения взрывали одно  за  другим,  но  спустя  некоторое  время  стрельба
возобновлялась из развалин. Отдельные группы бойцов пробирались на  участки,
где немцы давно считали себя хозяевами, и пули настигали  фашистов  в  самых
неожиданных местах. Защитники крепости спускались в глубокие подземелья и по
неизвестным немцам подземным ходам покидали занятые врагом участки крепости,
продолжая борьбу уже на другом месте.
 Еще  8  июля  командование  45-й  дивизии  послало  вышестоящему  штабу
донесение о взятии крепости,  считая,  что  оставшиеся  очаги  сопротивления
будут подавлены в ближайшие часы. Но уже на следующий день число этих очагов
увеличилось и стало ясно, что борьба затянется.  Продолжали  драться  группы
бойцов в западном секторе казарм и в подвалах 333-го полка, и вся эта  часть
Центрального острова оставалась недосягаемой для врага. На Западном  острове
еще раздавались пулеметные очереди  и  выстрелы  пограничников.  В  северной
части крепости продолжал стрелять дот у Западного форта, и отчаянно  дрались
у восточных ворот последние оставшиеся  в  живых  артиллеристы  во  главе  с
Нестерчуком и Акимочкиным. В одном из казематов внутри северного вала засело
несколько  стрелков,  которыми   командовал   политрук   Венедиктов.   Немцы
забрасывали этот каземат  гранатами,  но  бойцы  хватали  на  лету  немецкие
гранаты и кидали их во врагов.
 Кто же были последние защитники Брестской крепости и как  они  погибли?
Мы не знаем этого и, быть может, не  узнаем  никогда.  Говорят,  что  борьба
продолжалась еще долго и группы советских бойцов и командиров  скрывались  в
глубоких подземных убежищах, подстерегая врагов. Фашисты опасались ходить  в
одиночку по уже занятой ими крепости. Как  рассказывали  потом  гитлеровские
офицеры жителям Бреста, германское командование отдало приказ  затопить  эти
подземелья  водами  Буга.  Так,  непокоренными,  погибли   последние   герои
Брестской крепости.
 Мы даже не знаем дня, когда это произошло, когда прозвучал в  Брестской
крепости последний выстрел и закончилась ее удивительная оборона.
 Как вы помните, в немецком донесении, которое  было  захвачено  в  1942
году на фронте в районе Орла, говорилось, что крепость сопротивлялась девять
дней и пала к 1 июля. Позднее выяснилось, что  борьба  продолжалась  гораздо
дольше, а потом на стене казармы нашли  надпись,  датированную  20  июля,  -
доказательство того, что на двадцать девятый день обороны защитники крепости
еще вели бой. Впоследствии оказался в живых майор Гаврилов, который попал  в
плен только 23 июля, то есть на тридцать второй день войны. Но и он  не  был
последним защитником крепости. Борьба продолжалась и после этого.
 Несколько лет назад  мне  пришлось  случайно  встретиться  в  Москве  с
научным  сотрудником  Института  психологии  Академии  педагогических   наук
Федором Николаевичем Шемякиным.
 Ф. Н. Шемякин  в  годы  войны  работал  в  политотделе  армии  генерала
Горбатова. Он вспоминает, что в 1943 году,  когда  эта  армия  находилась  в
районе Орла или Брянска, в  политотдел  как-то  принесли  пачку  документов,
захваченных в одном из штабов разгромленной дивизии противника.
 Разбирая бумаги, Ф. Н. Шемякин, который  хорошо  знает  немецкий  язык,
обратил внимание на небольшую папку - в ней были подшиты документы о боях  в
Брестской крепости в 1941 году.  Он  совершенно  ясно  помнит,  что  в  этих
документах шла речь о пяти с половиной неделях  борьбы.  По  его  словам,  в
папке были собраны донесения противника, датированные концом июля и  началом
августа,  и  в  них  содержалось  много  интересных  и  важных  подробностей
героической обороны. Затем  следовали  протоколы  допросов  наших  бойцов  и
командиров, захваченных в плен в Брестской крепости. Ф. Н. Шемякин  говорит,
что тогда, читая эти протоколы, он удивлялся мужеству и достоинству, с каким
держались наши люди перед лицом врага на допросах.
 Наконец, в папке был подшит акт, составленный группой немецких  военных
врачей,  которым  командование  противника   поручило   обследовать   трупы,
найденные  в  последнем  крепостном  каземате,  продолжавшем  сопротивление.
Гитлеровские врачи констатировали, что защитники этого  каземата  последними
патронами покончили с собой, не желая сдаваться в плен врагу.
 Тогда  же  я  принял  меры,  чтобы  найти  эти  важные   документы,   и
генерал-полковник А. П. Покровский, который очень много помогал мне  в  моих
изысканиях по Брестской крепости,  приказал  организовать  самые  тщательные
поиски в наших  военных  архивах.  К  сожалению,  обнаружить  эту  папку  не
удалось. Она, видимо, либо пропала во время  войны,  либо  находится  сейчас
где-то в неизвестном нам месте. Остается  надеяться,  что  когда-нибудь  эти
документы или их копии будут все же найдены.
 Кстати, срок в пять с половиной недель, о  котором,  по  словам  Ф.  Н.
Шемякина, говорилось в немецких  документах,  согласуется  и  с  показаниями
многих  очевидцев  обороны  -  жителей  Бреста  и  окрестных  деревень.  Они
утверждают, что бои в крепости продолжались до самых последних дней июля или
до первых чисел августа 1941 года. Есть и другие подтверждения этого.
 В конце ноября 1956 года я получил письмо из далекой деревни Кожла-Сола
Казанского района Марийской Автономной Республики. Мне писал бывший учитель,
а сейчас колхозный пчеловод Игнатий Васильевич Иванов. Он не был  защитником
Брестской крепости, но в начале июля 1941  года  в  составе  группы  раненых
красноармейцев попал в гитлеровский плен  близ  Минска  и  был  отправлен  в
лагерь  Бяла  Подляска.  Там-то  и  произошла  встреча,   которая   навсегда
запомнилась ему. Для большей точности я дословно  привожу  здесь  часть  его
письма.
 "В конце июля 1941 года, - пишет И.  В.  Иванов,  -  я  попал  в  307-й
концлагерь, который находился примерно в 30-50 километрах от города Бреста.
 Сюда в последние дни июля - не то 30-го, не то 31-го  числа  (точно  не
помню, но в один из этих дней)  -  привезли  четырех  человек  из  Брестской
крепости. Привезли их  в  лагерь  после  полудня,  к  вечеру.  Поместили  их
отдельно, в специальный блок, находившийся через один пустой  блок  от  нас.
Поэтому разговаривать нам с ними было трудно, так как  расстояние  превышало
50 метров. Их продержали в этом блоке недолго, всего несколько часов. Но  мы
успели узнать от них кое-что.
 Вот что нам удалось  услышать  от  этих  четырех  защитников  Брестской
крепости.
 Они сказали нам, что попали в этот лагерь прямо из  крепости,  где  они
больше месяца вели бои. Все имели по нескольку ранений. Последняя их попытка
вместе с другими уйти к Бугу не удалась. Это было примерно 26-27 июля. После
этого они почти двое суток держались  и  вели  бой,  пока  имелись  патроны.
Потерявшие возможность сражаться, уже фактически безоружные,  они  вынуждены
были уйти в подземные казематы. Немцы через каждые два  часа  предлагали  им
сдаваться,  но  эти   товарищи   отвечали   пением   "Интернационала".   Так
продолжалось больше суток.
 В тот самый день, когда их привезли  в  лагерь,  гитлеровцы  пустили  в
подземелья Брестской крепости отравляющие  вещества  -  газы.  Дышать  стало
нечем. Тогда защитники крепости решили выйти  и  принять  смерть,  стоя  под
солнцем. С пением "Интернационала"  они  вышли  из  каземата.  Их  встречала
большая вооруженная группа немецких солдат и несколько офицеров. Несмотря на
пение "Интернационала", немцы по нашим воинам не ст