Зубачева и Фомина. Энергичный, требовательный, смело  появлявшийся  в  самых
опасных местах, он  одним  своим  видом,  бодрым,  решительным,  воодушевлял
бойцов, и его любовно прозвали "Чапаем".
 Настроение людей поднялось с приходом старшего лейтенанта. А  он  то  и
дело мелькал здесь и там, беседовал  с  бойцами,  сыпал  шутками,  записывал
отличившихся в бою в толстую  тетрадь  и  во  всеуслышание  объявлял  об  их
будущем представлении к награде.
 Лишь в последние дни обороны Бессонов  и  Пузаков  видели  его  иным  -
помрачневшим и молчаливым. Видимо, он уже убедился, что надежды на  спасение
нет и попытки вырваться из крепости обречены на неудачу. Как-то он  появился
уже без ордена и без полевой сумки, где держал свою тетрадь. Когда  Бессонов
спросил его, где орден, старший лейтенант махнул рукой.
 - Спрятал, - коротко сказал он. - Может, после войны найдут и  орден  и
тетрадь.
 Больше они не видели его, а когда через два дня попали в  плен,  кто-то
сказал им, что старший лейтенант застрелился  последним  оставшимся  у  него
патроном.
 Кто же был этот герой Брестской крепости?
 Затруднение заключалось в том, что Бессонов и Пузаков  не  помнили  его
фамилии. Но им обоим казалось, что это был помощник начальника  штаба  44-го
полка старший лейтенант Семененко, тот самый, что упоминался  в  "Приказе  э
1".
 Долгое время я ничего не знал о  судьбе  Семененко  и  считал,  что  он
застрелился, хотя Бессонов и Пузаков не видели этого своими  глазами.  Потом
еще один найденный мною защитник  крепости  из  44-го  полка  вспомнил,  что
однажды  встречал  Семененко  в  лагере  в  Германии.   Значит,   версия   о
самоубийстве не подтверждалась и старший лейтенант мог остаться в живых.
 Но реальная возможность искать его следы появилась лишь после того, как
в архиве был обнаружен список комсостава 6-й  и  42-й  дивизий.  Как  я  уже
рассказывал, благодаря этому списку удалось найти майора Гаврилова. Но здесь
же я встретил и сведения о старшем лейтенанте Семененко.
 Он действительно занимал должность помощника  начальника  штаба  полка.
Звали его Александром Ивановичем, и он был  родом  из  города  Николаева  на
Украине, где и жил до призыва в армию.
 Не вернулся ли А. И. Семененко после войны в свой родной  город?  Может
быть, он и сейчас живет в Николаеве? Было вполне уместно предположить это  -
ведь  миллионы  людей  после  демобилизации  или   освобождения   из   плена
возвращались в родные места. И я написал в Николаевский  горсовет  письмо  с
просьбой сообщить, не проживает  ли  у  них  Александр  Иванович  Семененко.
Предположение мое оправдалось: Семененко в самом деле  жил  в  Николаеве,  -
товарищи из горсовета прислали мне его адрес. Я сразу списался  с  ним  и  в
1955 году приехал в Николаев.
 Семененко встречал  меня  на  перроне  вокзала.  Он  оказался  большим,
широкоплечим человеком с рыжеватым  бобриком  и  крупными  чертами  лица.  Я
невольно ойкнул, когда он радостно,  от  всего  сердца  пожал  мне  руку,  -
Семененко, судя по этому пожатию, обладал поистине медвежьей силой. Несмотря
на протесты, он отобрал  у  меня  увесистый  чемодан,  набитый  тетрадями  и
книгами, и, небрежно помахивая им, повел меня к своей машине  -  он  работал
шофером в одной из городских автобаз.
 Когда мы приехали в гостиницу, я спросил его:
 - А где ваша Красная Звезда? Так и не восстановили вам орден?
 Семененко со смешком пожал плечами:
 - У меня нет никакого ордена. Не заслужил.
 - А за финскую кампанию?
 - Не было у меня никакого ордена. - Семененко развел руками.
 - Позвольте, а это вы на второй день  войны  пробрались  в  крепость  и
переплыли Мухавец?
 Нет, это был не он. Семененко находился в крепости неотлучно  с  первых
минут войны и до того, как попал в плен в первых числах  июля.  Он  был  все
время на участках 333-го и 44-го  полков,  там  командовал  группой  бойцов,
отражал танковую атаку немцев на Центральном острове  и  вместе  с  каким-то
старшиной подбил из орудия одну из немецких машин.
 Я спросил, не знает ли Семененко о "Приказе э  1",  где  упомянута  его
фамилия. Он не знал о нем, но в крепости ему говорили, что  по  рекомендации
Зубачева его назначили начальником штаба сводной группы. Однако немцы в  это
время вновь заняли церковь и отрезали отряд Зубачева и Фомина  от  333-го  и
44-го полков. Семененко не мог пробраться на восточный участок  казарм,  где
находился штаб сводной группы, и обязанности начальника штаба за  него  стал
выполнять какой-то другой командир. А он до самого конца оставался в  районе
333-го полка.
 Итак, к моему разочарованию, Семененко не был тем  командиром,  который
переплывал Мухавец. Но зато он помог мне наконец уточнить личность  старшего
лейтенанта  с  Красной  Звездой.  Этот  человек  был  другом  и  многолетним
сослуживцем Семененко - начальником школы младших  командиров  44-го  полка,
старшим лейтенантом Василием Ивановичем Бытко. Именно он пришел  в  крепость
на второй день обороны, и именно у него был орден Красной Звезды за  финскую
кампанию. И как только я услышал, что Бытко  звали  Василием  Ивановичем,  я
сразу вспомнил о его прозвище "Чапай". Видимо, оно объяснялось не только его
смелым и отважным характером, но и тем, что Бытко был тезкой  прославленного
героя гражданской войны. Семененко подтвердил это  и  сказал,  что  курсанты
полковой школы всегда с любовью и гордостью называли своего начальника  "наш
Чапай".
 Уже впоследствии отыскались другие бойцы и  командиры,  которые  в  дни
обороны крепости сражались бок о бок с Бытко и вместе с ним попали  в  плен.
Они дополнили рассказанное Бессоновым,  Пузаковым  и  Семененко,  и  история
старшего лейтенанта с Красной Звездой теперь вполне прояснилась.
 Василий Иванович Бытко был кубанцем, родом из большой станицы Абинской,
где до сих пор живет его семья. Человек волевой, отважный и бесстрашный,  он
показал себя в армии прирожденным командиром, быстро продвигался по службе и
умело действовал в боевой обстановке во время финской войны, за что в  числе
первых в полку был награжден орденом Красной Звезды. Курсанты полковой школы
гордились своим командиром и по первому слову "Чапая"  готовы  были  идти  в
огонь и в воду.
 Война застала Бытко,  как  и  других  командиров,  на  его  квартире  в
крепостных домах комсостава, где он  жил  с  женой  и  маленьким  сыном.  Он
вскочил с первыми  взрывами,  поспешно  оделся  и,  наскоро  попрощавшись  с
семьей, кинулся в расположение полка.
 Под обстрелом он пробежал мост через Мухавец и добрался до штаба полка.
Там, среди взрывов, дыма и пыли, заволакивающих двор, по  которому  метались
охваченные паникой люди, он собрал часть  своих  курсантов  и  повел  их  из
крепости на окраину Бреста, на рубеж,  где  приказано  было  сосредоточиться
полку по боевой тревоге.
 Он сумел вывести эту группу почти без потерь  еще  до  того,  как  враг
сомкнул свое кольцо. Присоединив своих курсантов  к  другим  подразделениям,
оказавшимся там, Бытко сам не остался с ними.  Он  помнил,  что  в  крепости
дерутся его ребята, и считал, что не имеет права бросать их. И он один  ушел
назад. Только на второй день он  все  же  сумел  прорваться  на  Центральный
остров и появился там так, как рассказывали об этом Бессонов и  Пузаков.  Он
принял командование над оставшимися курсантами и бойцами, которые были  тут,
и стал главным руководителем обороны в районе 44-го полка.
 Как известно, все попытки вырваться из крепости были  безрезультатными,
и наконец наступил день, когда боеприпасы у стрелков и пулеметчиков  подошли
к концу, а в нагане Бытко остался последний патрон. И тогда  люди  заметили,
что старший лейтенант всячески старается уединиться. Он  решил  покончить  с
собой: для него, удалого, горячего  кубанца,  стойкого  коммуниста,  полного
ненависти к врагу, сама мысль о том, что  он  может  живым  попасть  в  руки
гитлеровцев, была страшнее смерти.
 Товарищи отгадали его намерение. Когда однажды в минуты  затишья  Бытко
под каким-то предлогом хотел покинуть подвал, они поняли, зачем  он  уходит.
Его окружили и стали уговаривать отказаться от  мысли  о  самоубийстве.  Ему
доказывали, что его смерть произведет тяжелое впечатление на бойцов, что  он
обязан разделить со своими людьми судьбу, которая их ожидает.
 Бытко слушал все это молча, опустив голову, но было видно,  что  доводы
товарищей произвели на него впечатление.
 Маленькое окно  подвала,  в  котором  происходил  этот  разговор,  было
обращено в сторону крепостного двора. Ничего не отвечая на  уговоры  друзей,
Бытко рассеянно поглядывал наружу, углубленный в свои раздумья. И  вдруг  он
увидел невдалеке  двух  немецких  автоматчиков.  Воспользовавшись  затишьем,
гитлеровцы приближались к казармам. Первый автоматчик был уже  в  нескольких
шагах от подвала.
 Рука старшего лейтенанта медленно потянулась к  кобуре,  и  он  вытащил
наган.
 - Ну, фашист, - вздохнув, произнес он.  -  Хотел  я  себя,  а  придется
тебя... И, вскинув наган, он последним выстрелом уложил автоматчика.
 В тот же день оставшиеся в живых бойцы этой группы во главе с  Бытко  и
командиром роты младшим лейтенантом Сгибневым пошли в свой последний бой.  В
сумерках неожиданным рывком они форсировали Мухавец и попытались пробиться в
сторону города. В неравном бою маленький отряд был  рассеян,  и  большинство
людей, в том числе Бытко и Сгибнев, оказались в плену.
 А следующим вечером, когда уже за Бугом пленных гнали к Бяла  Подляске,
оба командира, пользуясь темнотой, сумели бежать из колонны.
 Все думали, что им удалось спастись.  Но  еще  через  два  дня  в  Бяла
Подляску  привезли  избитого,  окровавленного  Сгибнева,  и   он   рассказал
товарищам, что произошло. Беглецы благополучно добрались до  границы,  но  в
тот момент, когда они переплывали Буг, на  обоих  берегах  появились  немцы.
Автоматная очередь настигла Бытко на середине  реки,  а  Сгибнева  схватили,
едва он вышел на восточный берег.
 Курсанты полковой школы недаром звали своего начальника "Чапаем". Бытко
не только походил характером на своего прославленного тезку, не только носил
те же имя и отчество, он и погиб от вражьей пули в реке -  точь-в-точь  так,
как Василий Иванович Чапаев.


 СЕСТРА

 О ней писали уже в первых  статьях  о  Брестской  обороне,  появившихся
вскоре после войны. Рассказывалось  о  том,  как  медицинская  сестра  Раиса
Абакумова под взрывами снарядов, под пулеметным огнем выносила  с  поля  боя
раненых и как в конце концов она упала, убитая наповал.
 Эту  молодую,  высокую  и  красивую   женщину,   хорошую   спортсменку,
непременную участницу клубной самодеятельности, любительницу песен и танцев,
вспоминали потом многие найденные мной герои крепости. Но они помнили ее еще
по довоенному времени и лишь знали, что она была в  звании  военфельдшера  -
носила три "кубика" на петлицах гимнастерки - и служила в  санитарной  части
125-го полка. Долгое время оставалось неизвестным, на каком участке  обороны
она находилась во время  боев.  Только  после  того  как  отыскались  первые
защитники Восточного форта, выяснилось, что Раиса Абакумова была именно там,
в отряде майора Гаврилова. Люди рассказывали о ней много хорошего.  Иные  из
них прямо были обязаны ей жизнью: рискуя собой, Раиса выползала под огонь на
линию обороны и оттуда вытаскивала раненых, относя их в  укрытие.  Она  была
организатором и "главным врачом" импровизированного госпиталя, устроенного в
одном из казематов  форта,  бывшей  конюшне.  Под  ее  руководством  женщины
самоотверженно ухаживали за ранеными и в самых тяжелых условиях делали  все,
чтобы облегчить страдания и спасти им жизнь.  Все,  кто  рассказывал  мне  о
Раисе Абакумовой, с восхищением говорили о ней как  об  истинной  героине  и
глубоко сожалели о ее гибели.
 Так было до 1955 года, когда я нашел под Москвой, в  Шатурском  районе,
доктора Михаила Никифоровича Гаврилкина, который  перед  войной  был  врачом
125-го полка, то есть  непосредственным  начальником  Раисы  Абакумовой.  Он
очень тепло вспоминал о ней, но тоже мог рассказать лишь о довоенном периоде
ее службы - Гаврилкин во время обороны крепости не был в Восточном форту,  а
оказался в одном из домов комсостава, в группе капитана Шабловского, и потом
вместе с ним попал в плен.
 Но когда я в разговоре упомянул о том, что Раиса Абакумова была  убита,
Гаврилкин пожал плечами.
 - Вы ошибаетесь, - сказал он. - Раиса  не  погибла.  Моя  жена  в  годы
оккупации жила в Бресте, и она часто встречала там Абакумову.
 Это известие взволновало меня. А может быть, героиня крепости жива?  Но
почему же до сих пор она не дала о себе знать: статьи о Брестской обороне не
раз появлялись в печати, и в каждой из них говорилось о ней и о  ее  гибели.
Неужели эти газеты и журналы никогда не попадались ей на глаза?
 Во всяком случае, надо было искать следы Раисы  Абакумовой.  Но  прежде
чем они обнаружились,  пришлось  долго  идти,  как  по  цепочке,  от  одного
человека к другому.
 Сначала медицинская сестра Людмила  Михальчук,  которую  я  разыскал  в
Бресте, дала мне адрес ленинградского врача Ю. В.  Петрова,  работавшего  до
войны в крепостном госпитале. Петров, как оказалось, переписывался со  своим
бывшим сослуживцем -  фельдшером  И.  Г.  Бондарем,  находившимся  сейчас  в
Днепропетровской области. Бондарь в одном из писем ко мне  сообщал  нынешний
адрес другого врача из крепости - В. С. Занина, живущего теперь в Москве.  А
Занин, в свою очередь, знал, где живет  близкая  подруга  Раисы  Абакумовой,
медицинская сестра Валентина Раевская.
 Именно от В. С. Раевской из  Мценска  Орловской  области  я  и  получил
наконец долгожданное  известие.  Раиса  Абакумова  была  жива  и  здорова  и
работала в районной больнице в городке Кромы той же Орловской области.
 Уже позднее, когда мы  встретились  с  Раисой  Ивановной  в  Москве,  я
спросил, знает ли она, что во многих статьях и очерках о ней  писали  как  о
погибшей. Оказалось, что  однажды  ей  попался  номер  "Огонька"  с  очерком
Златогорова, где говорилось о ее героической смерти. Она прочла, усмехнулась
и сказала сама себе: "Ну и вечная тебе память, Рая!"
 По скромности она даже не подумала о том, чтобы написать в  редакцию  и
опровергнуть рассказ о своей гибели.
 Перед войной Раиса  Абакумова  жила  в  одном  из  домов  комсостава  в
крепости  вместе  со  своей  шестидесятилетней  матерью.  В   ту   последнюю
предвоенную ночь ей почти не пришлось спать: вечером она с подругой была  на
гулянье в городском парке и вернулась  уже  после  полуночи,  а  в  половине
четвертого пришлось встать - рано утром в районе Бреста должны были начаться
ученья, в которых ей предстояло участвовать.
 Она уже оделась и умылась, а мать хлопотала, приготовляя  завтрак,  как
вдруг раздался близкий взрыв, и горшки с цветами,  стоявшие  на  окне,  были
сброшены на пол. Потом подальше  прогрохотал  второй,  третий,  и  сразу  же
взрывы замолотили с бешеной быстротой, и  за  их  гулом  внезапно  прорвался
истошный вой пикирующего самолета.
 Мать торопливо подбирала цветы.
 - Что ж это за ученья? - ворчала  она.  -  Разве  ж  можно  так  сильно
стрелять? Все горшки побили...
 Раиса, испуганно прислушиваясь к тому, что происходило снаружи,  словно
очнулась от оцепенения.
 - Да что ты, мама! Какие там ученья! - закричала она. - Это  же  война!
Иди скорее прячься где-нибудь, а я побегу в санчасть.
 Она выскочила из дому и бросилась к главной  дороге,  ведущей  к  мосту
через Мухавец. Взрывы гремели  все  чаще,  и  иногда  над  головой,  свистя,
проносились осколки. Кругом клубился дым, пахло каким-то странным, удушливым
перегаром - наверно, от взрывов.
 Мост был весь в дыму, и оттуда неслось торопливое татаканье  пулеметов.
Какой-то боец вынырнул из этой пелены дыма, и, увидев Абакумову, крикнул:
 - Доктор, туда не ходите - убьют!
 И тут же упал.
 Она кинулась к нему. Боец был мертв - осколок раздробил ему затылок.
 И тогда Раиса подумала о том, что у нее нет своего привычного оружия  -
санитарной сумки.
 Совсем недалеко у самой дороги белел одноэтажный домик санитарной части
125-го полка. Она побежала туда.
 Внутри  был   только   санитар,   торопливо   набивавший   свою   сумку
индивидуальными пакетами. Раиса схватила сумку с красным  крестом,  висевшую
на гвозде. Они с санитаром выбежали вместе. Он повернул к северным  воротам,
на выход из  крепости,  а  она,  подумав  о  матери  и  о  других  женщинах,
оставшихся в домах комсостава, поспешила туда - надо было  вывести  всех  из
домов куда-нибудь в надежное укрытие в крепостных валах.
 Но ей приходилось то и дело останавливаться по дороге  -  здесь  и  там
стонали раненые люди,  и  ее  санитарная  сумка  опустела,  прежде  чем  она
добежала до дома.
 Ее матери уже не  было  в  квартире.  Но  внизу,  под  лестницей  дома,
испуганно сбилось в кучу несколько женщин с детьми.
 - Идемте со мной! - позвала их Раиса. - Здесь вас может завалить!
 Валы Восточного  форта  находились  совсем  близко.  Но  пробежать  эти
две-три сотни метров было нелегко. Громко плакали испуганные  дети,  женщины
вскрикивали и цепенели при каждом близком взрыве. Они не успевали за  ней  -
приходилось все время останавливаться и поджидать отстающих. Наконец они все
же добрались до ближнего вала и вбежали в первый попавшийся каземат.
 Тут находились  конюшни,  и  десятка  два  привязанных  лошадей  нервно
топтались в своих стойлах и встревоженно ржали, слыша взрывы.
 В этих конюшнях было уже много людей. Здесь укрылись женщины и дети  из
ближних домов комсостава, и обрадованная Раиса увидела среди них свою  мать.
Тут сидели несколько безоружных и раненых бойцов  она  сразу  осмотрела  их
раны и перевязала, разорвав на бинты их нижние рубашки.
 Было около полудня, когда в конюшнях появились  командиры  во  главе  с
майором. Это был майор Гаврилов, принявший командование над гарнизоном форта
и теперь обходивший все казематы.
 Он подбодрил приунывших женщин, сказал,  что  врага  скоро  отобьют,  а
потом,  заметив  Раису,  подозвал  ее.  Она  представилась  как  положено  -
по-военному.
 - Вам, товарищ военфельдшер, я поручаю  организовать  здесь  санитарную
часть. Пусть вам помогают женщины - раненых будем  сносить  сюда,  -  сказал
майор.
 - Но у меня же ничего нет, товарищ майор, - взмолилась Раиса.  -  Бинты
кончились, медикаментов не осталось никаких.
 - Попробуем вам что-нибудь достать, - обещал майор. -  А  пока  делайте
все, что можете.
 И она делала что могла.  Вместе  с  женщинами  она  постелила  у  стены
каземата чистую солому, подготовив  свой  будущий  госпиталь.  Когда  начали
приносить раненых, они пустили  на  бинты  свое  белье,  а  вместо  шин  она
прибинтовывала к  перебитым  рукам  и  ногам  какую-нибудь  доску  или  ложе
разбитой винтовки. Пища, скудная и  нерегулярная,  отдавалась  прежде  всего
детям и раненым. Так же было и с водой, когда ее удавалось достать.
 На второй день пришлось выпустить лошадей: их нечем было  поить  и  они
могли сбеситься от жажды. Их выгнали во дворик форта, и с тревожным  ржанием
кони  табуном  побежали  к  Мухавцу,  на  место  своего  обычного   водопоя.
Наблюдатели с вала видели, как немцы перестреляли их из пулеметов.
 По просьбе Раисы бойцы выкопали неглубокий колодец в самой конюшне.  Но
пропитанная   лошадиными   нечистотами   земля   давала   какую-то   желтую,
отвратительно пахнувшую воду - даже при сильной  жажде  ее  не  могли  пить.
Сначала бойцы ползали за водой  к  Мухавцу,  чтобы  хоть  немного  облегчить
страдания детей и раненых. Потом путь туда оказался отрезанным,  но  зато  в
соседнем валу обнаружили ледник с запасами льда.
 Теперь Раиса сама ползала за льдом. Ползти  надо  было  всего  сорок  -
пятьдесят метров, но  часть  этого  пространства  простреливалась  откуда-то
немецким пулеметом, и каждый раз близкий посвист и  чмоканье  пуль  о  землю
заставляли замирать ее сердце. Но людям надо было пить, и она снова и  снова