лушен выстрелами.
 Остальных пленных спустя полчаса под конвоем вывели из крепости. Уже  в
сумерки их пригнали к небольшому каменному сараю  на  берегу  Буга  и  здесь
заперли на ночь.  А  когда  на  следующее  утро  конвоиры  открыли  двери  и
раздалась команда выходить, немецкая охрана недосчиталась одного из пленных.
В темном углу сарая на соломе валялся труп человека, который накануне предал
комиссара  Фомина.  Он  лежал,  закинув  назад   голову,   страшно   выпучив
остекленевшие глаза, и на горле его были ясно видны синие отпечатки пальцев.
Это была расплата за предательство.
 Такова  история  гибели  Ефима  Фомина,  славного  комиссара  Брестской
крепости, воина и героя, верного сына партии коммунистов, одного из  главных
организаторов и руководителей легендарной обороны.
 Подвиг его высоко оценен народом и правительством -  Указом  Президиума
Верховного Совета СССР Ефим  Моисеевич  Фомин  посмертно  награжден  орденом
Ленина, и выписка из этого Указа, как драгоценная реликвия, хранится  сейчас
в новой квартире в Киеве, где живут жена и сын погибшего комиссара.
 А в Брестской крепости, неподалеку от Холмских ворот, к изрытой  пулями
стене казармы прибита мраморная мемориальная доска, на которой написано, что
здесь полковой комиссар Фомин смело  встретил  смерть  от  рук  гитлеровских
палачей. И многочисленные экскурсанты, посещающие крепость,  приходят  сюда,
чтобы возложить у подножия стены венок или просто оставить около этой  доски
букетик цветов - скромную дань народной благодарности и  уважения  к  памяти
героя.


 БОЕВОЙ КОМАНДИР ЦИТАДЕЛИ

 В довоенной квартире Зубачевых, в одном из домов комсостава, стоявших у
входа в  крепость,  висела  на  стене  уже  слегка  пожелтевшая  фотография,
изображающая четверых  чубатых  красноармейцев  в  лихо  заломленных  набок,
измятых  фуражках  с  красными  звездами  и  во  френчах   явно   трофейного
происхождения. В одном из этих бойцов -  весело  и  простодушно  улыбающемся
кряжистом парне с большими сильными руками, которые далеко  высовывались  из
коротких рукавов френча, - можно было лишь с  трудом  узнать  хозяина  дома,
капитана Ивана Николаевича Зубачева.
 Больше двадцати лет было тогда этой фотографии - памяти о том  времени,
когда крестьянский сын Иван Зубачев из маленького  подмосковного  села  близ
Луховиц ушел добровольцем на фронт гражданской войны и  сражался  на  Севере
против американских и  английских  интервентов.  Эти  двадцать  лет  недаром
положили на простодушное, открытое лицо полуграмотного  крестьянского  парня
отпечаток ума и воли, твердого  характера  и  богатого  жизненного  опыта  -
слишком многое вместилось в них. От рядового бойца, коммуниста,  вступившего
в ряды партии там, на фронте, до секретаря волостного, а потом  Коломенского
уездного  партийного  комитета  и  до  кадрового  командира  Красной  Армии,
руководившего стрелковым батальоном в боях на финском фронте,  -  таков  был
путь, пройденный за эти годы Иваном Зубачевым.
 Третий батальон 44-го стрелкового полка во главе с капитаном  Зубачевым
на  Карельском  перешейке  показал   себя   как   вполне   надежное   боевое
подразделение, а сам комбат пользовался среди товарищей  славой  волевого  и
решительного командира. Строгий  и  требовательный  во  всем,  что  касалось
службы, Зубачев в то же время был по-дружески прост и душевен в обращении  с
бойцами, а перед начальством не  робел  и  всегда  держал  себя  достойно  и
независимо.
 Всем в дивизии был памятен случай, который произошел с ним  на  осенних
учениях 1940 года. Учения эти происходили в приграничных районах, и  на  них
съехалось все армейское начальство во главе с командующим  армией  генералом
В. И. Чуйковым, впоследствии прославленным героем битвы на Волге и одним  из
крупных полководцев Великой Отечественной войны, 44-й полк под командованием
Гаврилова получил тогда высокую оценку  и  вышел  на  первое  место  в  42-й
дивизии.
 Это было в последний день, когда учения  уже  подходили  к  концу.  Шло
показательное наступление на высоту, занятую условным противником.  Стоя  на
пригорке вместе со  своим,  заместителем  и  старшим  адъютантом  батальона,
Зубачев  пристально  следил  за  ходом  наступления.  Он  только  что  отдал
приказание развернуть батальон в боевой порядок и сейчас сердито выговаривал
старшему адъютанту за то, что роты, по его мнению, продвигаются недостаточно
энергично. Поглощенный тем, что происходит  в  цепях  стрелков,  Зубачев  не
заметил, как сзади, с гребня высокого холма, откуда группа командиров верхом
на конях наблюдала всю картину условного боя, в его  сторону  поскакали  два
всадника. Он обернулся, лишь когда услыхал топот копыт за спиной.
 Передний всадник, в кожаной куртке без  знаков  различия  и  в  простой
командирской фуражке, круто осадил коня около капитана.
 - Почему рано развернули батальон?! - раздраженно закричал он.
 Зубачев решил, что этот верховой - кто-то из командиров штаба  дивизии,
по собственной инициативе вздумавший проявить  свою  власть  и  вмешаться  в
действия комбата. И без того раздосадованный медлительностью атакующих  рот,
капитан был выведен из себя замечанием незнакомого командира.
 - Не мешайте командовать батальоном! -  твердо,  со  злостью  в  голосе
сказал он. - Я здесь хозяин и за все отвечаю перед  командованием.  Ступайте
отсюда прочь!
 В тот же момент статная горячая лошадь незнакомца затанцевала на месте,
и всадник нагнулся, чтобы успокоить коня. При этом  движении  в  вороте  его
кожанки показалась петлица с генеральским ромбом.  Зубачев  и  его  товарищи
тотчас же догадались, что перед ними командующий армией генерал Чуйков.
 - Виноват, товарищ генерал, - поспешно проговорил Зубачев. - Я не видел
ваших знаков различия.
 Он  стоял  вытянувшись,  но  без  страха  и  смущения  глядел  в   лицо
командарма, готовый к разносу, который сейчас должен последовать. Но  Чуйков
неожиданно улыбнулся широко и добродушно.
 - Правильно, капитан! - с ударением сказал он.  -  Ты  здесь  хозяин  и
никогда не позволяй незнакомым людям вмешиваться в  твое  дело.  А  батальон
все-таки развернул рановато. Надо было чуть-чуть выждать.
 И, повернув коня, он поскакал обратно, сопровождаемый  адъютантом.  Уже
на командном пункте, спрыгнув с  лошади,  Чуйков  сказал  командиру  дивизии
генералу Лазаренко:
 - С характером этот ваш комбат. Отбрил меня начисто.  Ничего,  я  люблю
волевых людей. Человек волевой - командир боевой!
 Эти слова командарма стали известны всей дивизии, и  за  Зубачевым  еще
больше упрочилась репутация человека твердого и прямодушного.
 Вскоре после осенних учений в войсках с огорчением узнали,  что  В.  И.
Чуйков отозван в штаб округа, где получил новое назначение, а на  его  место
прибыл другой генерал. А еще несколько месяцев спустя 42-я дивизия из района
Березы-Картузской, где она стояла, была переведена в окрестности Бреста и  в
Брестскую крепость. Там, в крепости,  капитан  Зубачев  тоже  получил  новое
назначение - майор Гаврилов выдвинул его на должность своего заместителя  по
хозяйственной части.
 Всегда  дисциплинированный  и   исполнительный,   Зубачев   с   головой
погрузился в хлопотливые дела снабжения полка боеприпасами, продовольствием,
фуражом, обмундированием. Новая должность считалась более высокой  и  давала
известные материальные преимущества. Да и нелегко было капитану в его  сорок
четыре года командовать батальоном. И все  же  душа  у  него  решительно  не
лежала к хозяйственной деятельности. Уже вскоре он пришел к комиссару  полка
Артамонову.
 - Не выходит из меня интенданта, товарищ комиссар, - признался он. -  Я
же строевой командир по натуре. Поговорите с майором, чтобы отпустил  назад,
в батальон.
 А Гаврилов только отшучивался, но назад не отпускал.  И  не  знал  Иван
Николаевич Зубачев, при каких обстоятельствах суждено ему снова вернуться  к
своей привычной командирской работе - уже  в  страшных  условиях  окруженной
врагом и сражающейся насмерть Брестской крепости.
 Впервые фамилия Зубачева стала известна нам из обрывков "Приказа э  1",
найденных в  развалинах  крепости.  Вскоре  после  этого  оказалось,  что  в
местечке  Жабинке  Брестский  области  живет  вдова  капитана  -  Александра
Андреевна Зубачева. От нее были получены фотографии героя  и  биографические
сведения о нем. Но рассказать что-либо о действиях Зубачева  в  дни  обороны
крепости она, конечно, не могла:  капитан  с  первыми  взрывами  поспешил  к
бойцам,  даже  не   успев   попрощаться   с   семьей   -   женой   и   двумя
подростками-сыновьями. Они не знали о нем больше ничего.
 Только в 1956 году в одном из  колхозов  близ  города  Вышнего  Волочка
Калининской области был обнаружен участник обороны, в прошлом  лейтенант,  а
ныне пенсионер, Николай Анисимович  Егоров,  который  в  первые  часы  войны
находился в крепости вместе с Зубачевым.  От  него  мы  узнали,  куда  попал
капитан после того, как ушел из дому.
 Н. А. Егоров был в свое время старшим адъютантом того самого батальона,
которым командовал Зубачев, но весной 1941 года  он  получил  назначение  на
должность помощника начальника штаба  полка.  Война  застала  его  на  своей
квартире в деревне Речице, рядом  с  Брестской  крепостью.  Услышав  взрывы,
Егоров наскоро оделся, схватил пистолет и побежал в штаб полка.
 Ему удалось благополучно проскочить северные входные ворота крепости  и
мост через Мухавец, находившийся под  сильным  артиллерийским  и  пулеметным
обстрелом. Но, едва вбежав в правый  туннель  трехарочных  ворот,  он  почти
столкнулся с тремя немецкими солдатами в касках. Они неожиданно появились со
стороны крепостного двора. На бегу вскинув автомат,  первый  солдат  крикнул
лейтенанту: "Хальт!"
 В правой стене туннеля была дверь. Егоров трижды выстрелил из пистолета
в  набегавших  врагов  и  метнулся  туда.  Вслед  ему  под  сводами  туннеля
прогремела очередь.
 Помещение, куда вбежал Егоров, было кухней 455-го полка. Большую  часть
его занимала широкая кухонная  плита.  Одним  прыжком  лейтенант  кинулся  в
дальний угол комнаты и присел за плитой, низко пригнувшись. Это было сделано
вовремя - следом за ним в  кухню  влетела  немецкая  граната  и  разорвалась
посреди помещения. Плита защитила Егорова от взрыва - он остался невредимым.
Немцы не решились войти в помещение, и он слышал, как они,  стуча  сапогами,
пробежали дальше.
 Немного переждав, он поднялся. В стене  кухни  была  дверь  в  соседнюю
комнату. Он вошел туда и увидел открытый люк, ведущий в подвал.  Из  подвала
доносился приглушенный говор. Он начал спускаться  по  крутой  лестничке,  и
тотчас же знакомый голос окликнул: "Кто идет? " Егоров узнал своего  бывшего
командира - капитана Зубачева.
 Вместе с Зубачевым в подвале оказались какой-то  старшина  и  несколько
бойцов.  Егоров  принялся  расспрашивать  капитана  об  обстановке.  Но  тот
откровенно признался, что сам еще ничего не знает и  всего  несколько  минут
назад прибежал сюда из дому.
 - Вот кончится артподготовка, пойдем отбивать фашистов,  и  все  станет
ясно, - сказал он и уверенно добавил: - Ничего, отобьем!
 В помещение над  подвалом,  видимо,  попал  зажигательный  снаряд.  Оно
горело, и дым начал проникать вниз. Стало трудно дышать.
 Единственное окно подвала, выходившее на  берег  Мухавца  около  самого
моста, было забито досками. Бойцы принялись отдирать их. И как  только  окно
открылось и в подвал  хлынул  свежий  воздух,  все  услышали  совсем  близко
торопливый говор немцев. Враги были где-то рядом.
 Зубачев подошел к окну, внимательно прислушался.
 - Это, верно, под мостом, - сказал он. - Похоже, что они  разговаривают
по телефону.
 Он осторожно выглянул из  этого  маленького  окошка,  находившегося  на
уровне земли. В самом деле, в нескольких метрах правее,  на  откосе  берега,
круто спускающемся к реке, под настилом моста, у  полевого  телефона  лежали
два гитлеровских солдата. Красная нитка провода уходила под воду  и  на  том
берегу тянулась куда-то в сторону расположения  125-го  полка.  Видимо,  это
были немецкие диверсанты, еще ночью  установившие  здесь  аппарат  и  теперь
корректировавшие огонь врага по крепости.
 - Надо сейчас же снять их, - сказал Зубачев. - Егоров, бери двух бойцов
и заходи с той стороны моста. Ты, старшина, с двумя людьми атакуешь  отсюда.
Подползайте ближе и, как только Егоров свистнет, врывайтесь под мост!
 Немцы, казалось, чувствовали себя  в  полной  безопасности.  Увлеченные
телефонным  разговором,  они  не  заметили,  как   Егоров   и   старшина   в
сопровождении красноармейцев подползли к ним с обеих  сторон.  Потом  Егоров
вложил два пальца в рот, пронзительно свистнул, и все кинулись вперед. Немцы
даже не успели схватить  своих  автоматов,  лежавших  возле  них  на  траве.
Телефонисты были мгновенно уничтожены, провода оборваны и аппарат  брошен  в
реку. Но артиллерия врага тут же среагировала на это  внезапное  прекращение
связи, и огонь по мосту сразу усилился. Неся  с  собой  трофейные  автоматы,
Егоров с бойцами кинулись к окну и спустились в подвал.
 Немного позже, когда огонь врага стал ослабевать, Зубачев  вывел  людей
наверх. Отправив одного из бойцов на разведку  в  сторону  84-го  полка,  он
обернулся к Егорову.
 - Пробирайся назад через мост к нашим домам комсостава, - приказал  он.
- Возможно, майор Гаврилов и комиссар еще там. Если не найдешь их,  установи
связь с подразделениями, которые там дерутся, и возвращайся сюда. Встретимся
около штаба или в полковой школе - я иду туда.
 Час спустя Егоров с трудом добрался  до  района  домов  комсостава.  Не
найдя там никого, он в конце концов пришел на участок у восточных ворот, где
сражались под командованием Нестерчука артиллеристы  98-го  противотанкового
дивизиона. Вернуться оттуда он уже не смог  -  немцы  вышли  к  мосту  через
Мухавец и отрезали путь в цитадель. А на другой день он был тяжело  ранен  и
уже не встретился с Зубачевым.
 Судя по всему, в первый и второй день обороны капитан Зубачев  сражался
на участке 44-го и 455-го полков. А на третий день, 24 июня, он оказался уже
по другую сторону трехарочных ворот, в  казармах  33-го  инженерного  полка,
куда в это время уже перешли основные силы группы  Фомина.  Именно  тогда  в
одном из подвалов этих казарм  во  время  бомбежки  собрались  на  совещание
командиры и был написан "Приказ э 1".
 Здесь, на совещании, среди командиров возник спор,  что  должен  делать
гарнизон: пробиваться сквозь кольцо врага к своим  или  оборонять  крепость.
Говорят, Зубачев с  необычайной  горячностью  выступил  против  того,  чтобы
уходить. "Мы не получали приказа об отходе и  должны  защищать  крепость,  -
доказывал он. - Не может  быть,  чтобы  наши  ушли  далеко  -  они  вернутся
вот-вот, и, если мы оставим крепость, ее снова придется брать  штурмом.  Что
мы тогда скажем нашим товарищам и командованию? "
 Он говорил с такой решительностью, с такой верой в  скорое  возвращение
наших войск, что убедил остальных командиров, и по его настоянию из "Приказа
э 1" вычеркнули слова: "Для немедленного выхода из  крепости".  Решено  было
продолжать  оборону  центральной  цитадели,  и  Зубачев  стал   ее   главным
организатором и руководителем.
 Правда, уже вскоре и он, и Фомин, и другие командиры поняли, что  фронт
ушел далеко и нельзя рассчитывать на освобождение из осады.  Планы  пришлось
изменить - гарнизон теперь  предпринимал  попытки  вырваться  из  кольца,  и
Зубачев стал таким же энергичным организатором боев на прорыв, хотя они и не
приносили успеха, - враг имел слишком большой перевес в силах.
 Капитан особенно подружился в  эти  дни  с  Фоминым.  Такие  разные  по
характеру, они как бы дополняли друг друга, эти два человека, - решительный,
горячий, боевой командир и  вдумчивый,  неторопливый,  осторожный  комиссар,
смелый порыв и трезвый расчет, воля и ум обороны.  Их  почти  всегда  видели
вместе, и каждое новое решение командования было их совместным обдуманным  и
обсужденным решением. Даже ранены они были одновременно: Фомин - в  руку,  а
Зубачев - в голову, когда немецкая граната, влетевшая в окно, разорвалась  в
помещении штаба. А два дня спустя оба -  и  командир  и  комиссар  -  вместе
попали в плен, придавленные обвалом с группой своих бойцов. Но  если  Фомин,
выданный предателем, был тут же расстрелян, то Зубачев остался неузнанным, и
его с бойцами отправили в лагерь.
 О дальнейшей судьбе Зубачева мне удалось узнать, лишь когда был  найден
майор Гаврилов. Оказалось, что он встретился со своим бывшим заместителем  в
1943 году в офицерском лагере Хаммельсбурге в Германии. От одного из пленных
Гаврилов узнал, что Зубачев содержится в соседнем блоке лагеря,  и  попросил
подозвать его к проволоке.
 Зубачев пришел,  и  эти  два  человека,  старые  коммунисты,  участники
гражданской  войны,   боевые   советские   командиры,   сейчас   измученные,
изможденные, оборванные и униженные  выпавшей  им  судьбой,  стояли  по  обе
стороны колючей проволоки и, глядя друг на друга, горько плакали.  И  сквозь
слезы Гаврилов сказал:
 - Да, Зубачев, не оправдали мы с тобой своих должностей. И  командир  и
его заместитель - оба оказались в плену.
 В это  время  появился  часовой,  и  им  пришлось  разойтись.  Гаврилов
заметил, что Зубачев идет с трудом - он, видимо, был истощен до крайности  и
болен.
 А еще позднее от одного бывшего узника  Хаммельсбурга  стало  известно,
что Зубачев заболел в плену туберкулезом, умер в 1944 году и  был  похоронен
там, в лагере, своими товарищами-пленными. Только год не  дожил  он  до  той
победы, в которую так верил с первых часов войны и до последних  дней  своей
жизни.


 ДРУЗЬЯ-КРАСНОДАРЦЫ

 Жили на окраинной улочке города Краснодара три друга Владимир  Пузаков,
Анатолий Бессонов  и  Николай  Гайворонский.  В  детстве  это  были  обычные
городские мальчишки, озорные,  драчливые,  всегда  готовые  на  какие-нибудь
отчаянные  предприятия,  большие  любители  поиграть  в  футбол  на   дворе,
посвистеть на стадионе во  время  матча,  поплавать  и  понырять  в  Кубани,
слазить тайком в чужой сад за яблоками.
 Выросли они на одной улице, учились все трое в одной  школе,  свободное
время проводили всегда вместе, а когда подросли, то так же вместе  поступили
работать на один и тот же завод. Потом пришел для них срок идти в  армию,  и
трое друзей оказались в Брестской крепости в мастерской  по  ремонту  оружия
44-го стрелкового полка.
 Дружбе их вовсе не мешало  то  обстоятельство,  что  все  трое  выросли
людьми очень разных характеров, совсем непохожими друг  на  друга.  Нервный,
вспыльчивый, склонный к меланхолии,  труднее  всех  переносивший  разлуку  с
семьей, Анатолий  Бессонов  казался  прямой  противоположностью  спокойному,
невозмутимому Владимиру Пузакову, отличному  спортсмену,  капитану  полковой
футбольной команды, которому нипочем  были  и  многокилометровые  походы,  и
военные кроссы с полной выкладкой. А Николай Гайворонский, еще с детских лет
сохранивший смешное прозвище "Маня", весельчак, любитель кино и тоже хороший
спортсмен,  был  как  бы  золотой  серединой  между  своими  такими  разными
друзьями.
 Они и в армии все делали вместе, как, бывало,  дома,  в  Краснодаре.  И
трудно сказать, кому из троих первому пришла в голову  идея  сконструировать
учебную пушку для тренировки орудийных расчетов так, чтобы не тратить на это
обучение снарядов.
 Идею  эту,  довольно  остроумную,  они  разработали  втроем  с  помощью
старшего оружейного мастера старшины  Котолупенко  и,  представив  командиру
полка майору Гаврилову маленький чертеж своего  изобретения,  заинтересовали
его. Троим оружейникам было приказано осуществить их замысел в мастерской, а
потом испытать учебное орудие в присутствии командиров.
 Две недели они мастерили, вытачивали, подгоняли детали своей  пушки.  И
вот наконец новое орудие было готово. В субботу, 21 июня, друзья  опробовали
свое детище в мастерской, а на след