"Раскинулось море широко", ни отсутствие литературных  украшений  в
слоге.
 Она  звучала  как  гимн  и  откровение,  вселяя  в  сердца   измученных
невольников гордость и надежду. Ее пели в тяжкие минуты  испытаний.  Не  раз
она доносилась из глухих гранитных щелей - карцеров, где медленно, но  верно
фашисты умерщвляли непокорных  советских  людей,  не  желавших  работать  на
врага.
 Эту песню я потом принес в  партизанское  соединение  Героя  Советского
Союза Петра Григорьевича Лопатина в Белоруссию, где в  отрядах  было  немало
военнопленных, бежавших из фашистских застенков.
 Я уже собирался познакомить партизан с этой песней,  как  в  первый  же
вечер услышал от отрядного любимца Коли Квит-ковского близкие сердцу  слова.
Однако не все они совпадали с "Кройцбургским текстом", запечатленным в  моей
памяти. Песня стала вдвое короче и прозвучала еще выразительнее. Я  попросил
Колю записать ее мне.
 Однажды, когда я вернулся с боевого задания, Коля бережно  передал  мне
клочок бересты, на  котором  свекольным  соком  была,  может  быть,  впервые
записана эта героическая песня о легендарных защитниках Брестской  крепости.
Такой я и сберег ее до наших дней. Вот она:

НА СТЕНЫ, ПОД ЗНАМЯ!

 Ревут самолеты, и танки гремят,
 Дымится гранит опаленный.
 Врагу не сдаются тринадцать солдат,
 Последних бойцов гарнизона.

 На стенах грохочет разрывов гроза,
 Дрожит под ударами камень,
 Но, раненный дважды, зовет комиссар:
 - На стены, за мною, под знамя!

 Пусть мало патронов и смерть впереди,
 Не станем вовек на колени!
 Товарищ, товарищ, на стены иди
 - Там знамя советское реет.

 А враг, атакуя, бросает: - Держись!..
 Гробницею будет вам крепость.
 Склоните знамена - оставим вам жизнь,
 А нет - так пойдете на небо.

 В ответ раздается призыв боевой,
 Ведет он сквозь грозное пламя:
 - На стены, на стены, в атаку, за мной!
 На стены, товарищ, под знамя!

 И снова неравные схватки кипят,
 На крепость летят самолеты.
 Врагу не сдаются тринадцать солдат,
 Героев советской пехоты.

 ...Последний боец на граните лежит,
 Запрятано знамя героем.
 Пусть топчут враги его юную жизнь,
 Но тайны святой не откроют.

 Умеют геройски за честь умирать
 Простые советские люди.
 А кто за Отечество мог постоять,
 Отечество тех не забудет.

 Над крепостью Брестской на подвиг зовет
 Свидетель бессмертия - камень:
 "Товарищ, товарищ, за мною, вперед!
 На стены, на стены! Под знамя!"

 Кто и когда сложил эту песню? Где, на каком участке крепости  сражались
эти тринадцать героев, о  которых  говорится  здесь?  Быть  может,  все  это
останется неизвестным. Важно одно: эта песня и ее история говорят о том, что
бессмертный подвиг героев Брестской  крепости  в  те  тяжкие,  грозные  годы
помогал советским людям жить и бороться как с оружием в руках в  белорусских
лесах и болотах, так и без оружия в страшных гитлеровских концлагерях.  Сама
эта песня, правдивая и мужественная, тоже была оружием борьбы.
 Волнующие  факты   самоотверженной   борьбы   наших   военнопленных   в
гитлеровской неволе приводил участник обороны Севастополя  Петр  Геббель  из
Чкаловской области. Вот что он пишет:
 "Для того чтобы строить воздушные телеграфные  линии,  необходимо  было
копать  ямы,  носить  и  ставить  столбы,  крепить  траверсы,   наворачивать
изоляторы, натягивать провод, вязать его. Все это  делали  сами  немцы,  но,
когда  началась  тотальная  мобилизация,   их   начали   заменять   русскими
военнопленными солдатами. В этих так  называемых  рабочих  командах  пленных
содержали приличнее, одевали чище и кормили лучше.
 Пленные  должны  были  копать  ямы,  носить  столбы,  ставить  их   под
руководством мастера. Остальную работу проводили пока еще немцы.
 Но пришло время - немцы стали заставлять и эти работы делать русских. И
вот одна из команд в количестве шестнадцати человек отказалась  наворачивать
на столбы изоляторы, мотивируя тем, что этой  работой  они  помогают  немцам
воевать  против  русских   и   фактически   будут   не   военнопленными,   а
добровольцами.
 Никакие уговоры и посулы  не  помогли.  Тогда  фельдфебель,  в  ведении
которого была эта группа, здесь же, на месте,  расстрелял  каждого  второго.
Остальные восемь человек полезли на столбы, но ни один из них не принялся за
работу. Фельдфебель хотел еще раз каждого второго расстрелять, но охранявшие
солдаты не дали.
 А сколько раз я сам  трусил  за  свою  шкуру  после  каждой  порчи  или
диверсии, правда, может быть, ничтожно мелкой, но  все  же  эти  диверсии  я
делал. То на каком-нибудь столбе противоиндукционные кресты перепутаешь так,
что звонящий в город попадает совсем в  другую  сторону  или  аппарат  Морзе
работает в  другую  точку.  А  чтобы  найти  такое  повреждение,  необходимо
прозванивать все линии. А то ткнешь топором или вколешь иглу  или  гвоздь  в
два кабеля на многокилометровом участке линии. Такая линия  выходит  надолго
из строя.
 Не я один так делал. Делали очень многие, и делали в одиночку. В случае
поимки каждый отвечал сам за себя.
 А более крупные диверсии! Взрыв эшелона в городе  Бреда  (Голландия)  с
боезапасом, снятым с линии  Мажино  и  следовавшим  на  Восточный  фронт.  А
расстрел в городе Гамбурге 2-го штаба обороны из зенитных  орудий  во  время
одной ночной тревоги, во  время  налета  английской  авиации!  Когда  охрана
попряталась, пленные начали бить из зенитных орудий по зданию штаба - и  вот
все раскрылось: самолеты ни единой бомбы не сбросили на  город,  а  высотное
здание все в огне, и никто не знает, кто же это сделал. В  это  здание  было
всажено более сотни снарядов, убит  гитлеровский  генерал  и  много  другого
сброда".
 "Я не являлся защитником Брестской  крепости,  -  пишет  офицер  запаса
Александр Рагоза из города Темрюка Краснодарского края. - Но я один из  тех,
который прошел ужасы фашистских лагерей. Я - бывший командир полка Советской
Армии. Был пленен в первые дни войны, будучи на границе вблизи Бреста.
 В Германии, в лагере,  где  находилось  двести  старших  офицеров,  под
руководством бывшего  прокурора  99-й  дивизии  товарища  Смирнова  возникла
подпольная патриотическая организация "Семья". Впоследствии наш лагерь,  как
большевистский - так именовали нас фашисты, - в 1943 году вместе  с  другими
офицерскими лагерями был вывезен на каторгу в Норвегию.
 Наша патриотическая организация в Норвегии распространяла свое  влияние
уже на тысячу с лишним советских офицеров. За этот период "Семья"  проделала
большую  работу.  Ее  работа  заключалась   в   агитационно-пропагандистской
деятельности, в организации диверсий и саботажа и так далее.
 Мне и моим товарищам по совместной работе в патриотической  организации
"Семья" хотелось бы, чтобы Вы осветили ее  работу  в  печати,  что  было  бы
большим делом. Ведь до 1956 года об этом, то есть о борьбе наших патриотов в
тылу врага, нигде не говорилось и не писалось".
 Интересные, волнующие  письма  присылали  женщины  -  жены  погибших  в
крепости командиров, которые много пережили в дни обороны, а потом  испытали
ужасы гитлеровской оккупации.  Свои  подробные  воспоминания  прислали  жена
павшего в крепости смертью героя батальонного комиссара Бенедиктова, живущая
сейчас в Воронеже врач Наталья Контровская - жена  пограничника  лейтенанта
Чувикова жена бывшего начальника  штаба  333-го  полка  Зинаида  Руссак  из
Бреста. Целую повесть, полную потрясающих фактов  о  жизни  и  борьбе  наших
женщин на оккупированной белорусской земле, написала родственница одного  из
командиров, сражавшихся  на  подступах  к  Брестской  крепости,  учительница
Татьяна Потапова из города Дрогобыча.
 "О, как бы я была счастлива побывать в крепости и отдать земной  поклон
братьям и сестрам, омывшим первыми землю своей  кровью,  защищая  Родину  от
напавшего врага, - пишет вдова защитника крепости Елена Кузнецова из  города
Фрунзе. - Теперь мы свободны, ничей сапог не топчет  нашу  землю,  работаем,
отдыхаем, учим детей... Правда,  трудно  быть  и  матерью  и  отцом,  как-то
однобоко получается, но, слава  богу,  старшая  моя  дочка,  Нонна,  кончила
медицинскую школу и работает в клинике, ей уже 21 год.  Младшая,  Латта,  17
лет, перешла в девятый класс, учится неплохо".
 "Жить нам, "советкам" (так называли немецкие приспешники жен офицеров),
не было где, не было и чего кушать, - вспоминает  жена  погибшего  в  Бресте
лейтенанта-артиллериста Мария Беспалова из Орла.  -  Мы  ходили  побираться,
вещи были разграблены, умирали наши дети, и, когда они умирали, нам попы  не
разрешали их хоронить на кладбище, потому что они некрещеные.  У  нас  могли
отнимать вещи, разуть, раздеть на улице. Что пережили наши женщины и дети, в
том числе и я, страшно вспоминать.
 Я обошла всю Брестскую область,  была  в  Бельске,  Белостоке,  Пинске,
Ковеле,  жила  в  Кобрине,  обошла  все  деревни  и  села.  Была  связана  с
партизанами и выполняла их поручения. Меня  немцы  шесть  раз  арестовывали,
избивали, вследствие чего я стала инвалидом второй группы".


 ПИСЬМО АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

 Среди писем, полученных мною от женщин, особенно выделяется одно. В нем
нет ни слова об обороне крепости, и оно имеет  лишь  косвенное  отношение  к
теме моего рассказа. Но мне кажется, что события, о которых в нем идет речь,
по своему духу сродни героическим делам  защитников  Брестской  крепости.  Я
хочу познакомить читателей с  этим  человеческим  документом  исключительной
силы.
 Мне пишет женщина-азербайджанка из города Баку  -  Асия  Серажетдиновна
Гусейн-заде, вдова бывшего офицера Советской Армии. Ее  муж,  гвардии  майор
Али Гейдар Ибрагимов, был командиром артиллерийского дивизиона. Три года  он
провел на фронте, сражался на Украине, в Белоруссии, на  Кавказе,  в  Крыму,
участвовал во взятии Одессы, был награжден орденом Красного  Знамени,  двумя
орденами Александра Невского, орденом Красной Звезды и несколькими медалями.
 Летом 1944 года его дивизион принимал участие в  боях  за  освобождение
Бреста, и там майор Ибрагимов был тяжело ранен.
 Письмо Асии Гусейн-заде касается последующих событий, и я привожу  его,
немного сокращая, но ничего не меняя в тексте.
 "3 сентября 1944 года, - пишет она, - мной была получена телеграмма  из
госпиталя города Пензы, в которой меня  просили  срочно  приехать  в  Пензу,
ввиду того что мой муж тяжело ранен.
 Получив в срочном порядке отпуск на выезд  в  город  Пензу  к  мужу,  я
выехала 7 сентября 1944 года. Мне пришлось испытать  самые  тяжелые  условия
передвижения - ехать на буфере, в тамбуре, сделать несколько пересадок,  где
станции были полностью разрушены, и только 17 сентября я добралась до города
Пензы в два часа ночи. Просидев до утра в зале ожидания  вокзала,  я  пешком
пошла  в  город  разыскивать  госпиталь,  а  расстояние  между  вокзалом   и
госпиталем было пять километров.  Госпиталь  находился  в  конце  города,  и
только к девяти часам утра я добралась до госпиталя,  где  спросила  гвардии
капитана Ибрагимова.
 Одна легкомысленная сестра тут же обратилась ко мне:
 - А, это тот слепой на оба  глаза,  который  больше  никогда  не  будет
видеть!
 Я перенесла жутко тяжелый удар. Ведь мне никогда не  приходило  даже  в
голову, что мой муж может оказаться слепым. От горя и  волнения  я  потеряла
сознание и упала.
 Очнулась в кабинете начальника госпиталя, где мне оказывали медицинскую
помощь. После этого меня повели на третий этаж,  в  палату,  где  лежал  мой
рслепший муж.
 Оказалось, что, когда мой муж узнал о том, что он безвозвратно  потерял
зрение (от той же медсестры), он объявил голодовку,  требуя,  чтобы  вызвали
меня. Поэтому мне дали срочную телеграмму о приезде.
 В  палате  лежало  восемнадцать  человек  офицеров.  Были  там  слепые,
безногие и с другими ранениями. Когда меня подвели к кровати моего  мужа,  я
его не узнала. Он был в ужасно изуродованном виде. Вместо глаз зияли красные
гнойные ямы, одной ноздри не оказалось, вся челюсть была разбита и  обтянута
металлической шиной, сломана была лопатка и перерезаны пять пальцев на обеих
руках. Всего у него было семнадцать ранений. Все лицо было забито осколками.
 Я подошла к нему и спросила его по-азербайджански:
 - Алиша, это ты?
 Он ответил:
 - Да.
 Я обняла его, прижала к своей наболевшей груди и почувствовала, что  он
плачет. Чтобы самой не разреветься, я прикусила настолько сильно губу, что и
по сей день у меня остался рубец. Врачи начали меня торопить,  чтобы  я  его
покормила ввиду того, что он уже тринадцать  суток  не  принимал  пищи.  Мне
принесли стакан какао, и я его начала поить с ложечки. После  этого  он  мне
задал  вопрос:  приехала  ли  я  за  ним  и  не  брошу  ли  я  его,   такого
изуродованного?
 Я ему ответила, что любила его раньше, а теперь люблю  вдвое  больше  и
очень его жалею. Сказала, что он пострадал за весь советский народ, за  нашу
дорогую Советскую Родину, а я патриотка своей Родины,  и  если  бы  даже  он
остался слепым и без рук, без ног, то и в таком случае я не оставила бы его.
Я сказала ему, что он мне очень дорог. Он с радостью начал пить какао,  и  у
него появилось желание поскорее поехать домой.
 Через  неделю  я  забрала  его  и  еще  одного  двадцатилетнего  бойца,
колхозника-азербайджанца из города Геокчай, который остался без одной  ноги,
и мы приехали в Москву. Мы пробыли в Москве целую неделю. Я добилась,  чтобы
мужа посмотрел академик Тихомиров, который его утешил, сказав,  что  у  него
через 14 месяцев откроется зрение, а мне  сказал  он,  что  больше  мой  муж
никогда видеть не будет и чтобы я его забрала домой подлечить раны.
 Я привезла его в Баку, устроила в госпиталь, где он пролежал в  течение
целого года. Оттуда я его взяла  домой  и  повезла  в  город  Одессу,  чтобы
показать профессору Филатову, хотя я очень  хорошо  знала,  что  он  никогда
больше белого света не увидит. Но чтобы утешить его, я пошла на все  жертвы,
продав последние вещи из дома.
 Когда мы приехали в Одессу, то оказалось, что профессора  Филатова  там
нет и что он  отдыхает  на  курорте  в  Гагре,  в  санатории  "Украина".  Мы
отправились туда. Заручившись документами, я добилась приема у Филатова.
 Когда профессор Филатов  осмотрел  глаза  моего  мужа,  то  он  тут  же
откровенно сказал ему, что он никогда больше  видеть  не  будет.  Я  сказала
профессору Филатову, что я хочу пожертвовать одним глазом  во  имя  спасения
одного глаза моего мужа и мы будем оба видеть, имея по одному глазу.
 Профессор мне ответил, положив мне и моему мужу на плечи руки:
 - Если нужно будет, то я найду для него другой глаз. - А ему он сказал:
- Больной Ибрагимов, ваши глаза - это ваша жена. Живите  друг  для  друга  и
берегите себя. Наука идет вперед, не теряйте надежды.
 После этого мы ушли оттуда, и я с большим трудом уговорила его остаться
в Гагре хотя бы на один месяц. Так мы и сделали. Ежедневно я  водила  его  к
морю купаться. Он, как бывший  спортсмен,  любил  плавать.  Но  слепому  ему
ориентироваться было очень трудно. Тогда я купила веревку,  привязывала  ему
за талию и пускала его в море,  держа  веревку  в  руках.  Если  он  уплывал
далеко, то давала ему дерганием веревки знать, чтобы он возвращаКся обратно,
и таким образом мы практиковались три-четыре дня.
 Мои переживания описать очень трудно. Муж плавал, а я сидела на  берегу
и плакала.
 Однажды ко мне подошел один полковник и сказал:
 - Гражданка, я наблюдаю за  вами  уже  несколько  дней.  Разрешите  мне
водить вашего мужа ежедневно купаться в море и больше  веревку  с  собой  не
приносите.
 Я познакомила с ним мужа, и они ежедневно ходили вдвоем купаться.
 Мы пробыли целый месяц в Гаграх, после чего выехали в Баку, где мой муж
начал приучаться жить жизнью слепых.
 В течение девяти лет,  которые  он  прожил  слепым,  он  никак  не  мог
примириться с жизнью слепого, очень нервничал и стал раздражительным. У него
начались  нервные  припадки,  и  мне  приходилось  форменным  образом   быть
артисткой, приноравливаться к нему. Если он говорил, что  это  черное,  хотя
хорошо знал, что это белое, я должна была говорить, что это  черное,  только
чтобы его успокоить. Физическим трудом заниматься он не мог. Мне приходилось
выдумывать всякого рода спорт. Я набивала мешок песком  килограммов  на  16,
который ему клала на плечи, и водила его по комнате или вокруг стола. Или же
он посадит нашу дочь себе на плечи и ходит  по  комнате.  Опять-таки  я  его
водила.
 Я описала вам только часть наших обоюдных страданий. Он стал замкнутым,
в театр и на концерты не ходил. Только  однажды  я  повела  его  на  концерт
Рашида Бейбутова, и, когда артист спел "Песенку слепого нищего", он во время
пения разорвал на себе рубашку в отчаянии, что он не может  видеть  певца  и
публики.
 Все это, конечно, отражалось на  нем  и  на  его  сердце.  Я  старалась
создать для него все возможные условия спокойной жизни. Но прожитые в  таком
состоянии девять лет отразились на нем очень тяжело, и 6 ноября  1953  года,
под праздник, он за 25 минут скончался от паралича сердца, и  не  стало  для
меня самого дорогого человека на сорок восьмом году его жизни".
 В  конце  письма  Асия  Гусейн-заде  обращалась  ко  мне   с   просьбой
похлопотать о том, чтобы на могиле ее мужа  был  поставлен  памятник  -  его
бюст. Трудно без сжимающего горло волнения читать это письмо - трагическую и
героическую повесть  о  двух  жизнях,  так  неразрывно  скрепленных  воедино
большой человеческой дружбой, любовью, преданностью.  И  мне  захотелось  не
только помочь Асии Гусейн-заде  в  исполнении  ее  скромной  просьбы,  но  и
рассказать ее волнующую историю как можно большему числу людей.  И  я  решил
включить ее письмо в одну из своих радиопередач о поисках  героев  Брестской
крепости. Выступая перед микрофоном в октябре 1956 года, я  огласил  это  ее
письмо и тут же обратился к ней самой с коротким словом. Я сказал ей:
 "Дорогая и глубокоуважаемая Асия Серажетдиновна!
 Я  прочитал  Ваше  письмо  по  радио,  для  того  чтобы   товарищи   из
правительства Азербайджана услышали его и помогли Вам в сооружении памятника
Вашему мужу. Но я прочитал его и с другой целью. Мне кажется, что  Вы  сами,
Асия Серажетдиновна, заслуживаете памятника при жизни. То, что сделали Вы, -
это истинный подвиг женщины,  подвиг  великой  любви  и  дружбы,  ничуть  не
меньший, чем любые подвиги героев Великой Отечественной  войны.  Для  героя,
для человека, совершившего подвиг, высшая награда заключается в том,  что  о
нем знает и помнит народ. И мне хотелось, чтобы наш народ,  наши  женщины  и
девушки знали бы о Вашем  замечательном  подвиге,  подвиге,  достойном  жены
героя Великой Отечественной войны. Я уверен, Асия Серажетдиновна,  что  все,
кто сидит  сейчас  у  своих  радиоприемников,  слушали  Ваше  письмо  затаив
дыхание, со слезами на глазах. Я  убежден,  что  многие  из  радиослушателей
захотят написать Вам, обратиться к Вам со  словами  сочувствия,  со  словами
дружбы и благодарности, и поэтому я сообщаю сейчас им Ваш адрес: Баку, улица
Бакиханова, дом  2,  блок  5,  квартира  36"  {Несколько  лет  назад  А.  С.
Гусейн-заде умерла.}.
 Мои  предположения  подтвердились.  Буквально  на  другой  день   после
передачи в квартиру на улице Бакиханова в Баку начали приходить письма, и  с
каждым днем их становилось все больше. Асии Гусейн-заде  писали  взрослые  и
дети, мужчины и женщины, люди самых разнообразных профессий со  всех  концов
страны и даже из-за рубежа.
 В азербайджанской печати появились статьи и очерки о  герое  войны  Али
Гейдаре Ибрагимове и его преданной  жене.  Писатель  Петр  Симонов  выпустил
повесть "Два сердца", где рассказал подробно историю жизни обоих супругов.
 Спустя несколько дней после моего рассказа по  радио  Асию  Гусейн-заде
посетили  ответственные  работники  Центрального  Комитета  Коммунистической
партии  Азербайджана.  А  вскоре  последовало  постановление   правительства
республики. По ходатайству