близкой к противнику части цитадели. Даже в стенах  его  не  было  ни  одной
пробоины, и только куски штукатурки с потолка кое-где валялись на полу и  на
стеллажах.  Мальчик  с  радостью  думал  о  том,  как  восторженно  встретят
командиры и бойцы известие об этом складе.
 Но прежде чем  идти  обратно,  он  решил  посмотреть,  что  делается  в
расположении противника. Под потолком склада было небольшое окно, выходившее
в сторону Буга. Забравшись наверх, Петя выглянул оттуда.
 Внизу под солнцем ярко блестел Буг. Прямо против  окна  на  том  берегу
зеленой стеной поднимались густые  кусты  Западного  острова.  В  этой  чаще
кустарника ничего нельзя было разглядеть. Но зато ниже по течению реки  Петя
увидел совсем близко понтонный мост, наведенный немцами сразу за  крепостью.
По мосту с одинаковыми интервалами одна за другой шли машины с солдатами,  а
на песчаном берегу в ожидании своей очереди стояли конные упряжки с орудиями
и шевелились ряды выстроенной пехоты.
 Соскочив вниз, Петя тем же  путем,  перелезая  из  конюшни  в  конюшню,
добрался до Тереспольских ворот. Он успел  незамеченным  перебежать  к  окну
подвала, где ждал его Коля Новиков, и, лишь  когда  спрыгнул  с  подоконника
вниз, услышал протрещавшую во дворе очередь. Немецкий пулеметчик опоздал.
 Волнуясь, Петя доложил обо всем Потапову. Весть о складе,  обнаруженном
мальчиком, тотчас же разнеслась по подвалам. Наши пулеметы тут же взяли  под
обстрел окна Тереспольской башни, откуда стрелял гитлеровец, и заставили его
замолчать. А потом  вместе  с  Петей  бойцы  поспешили  в  склад.  Оружие  и
боеприпасы перетащили в подвалы полковых казарм.
 Сразу  нашлась  работа  минометчикам.  Минометы,  взятые   со   склада,
установили в дверях подвала, а в складское помещение был послан наблюдатель,
которому предстояло через окно корректировать огонь. И  вскоре  первые  мины
разорвались на понтонах и на берегу, в самой гуще скопившейся пехоты  врага.
Одна из немецких машин была подбита и застряла на мосту, загородив дорогу, и
грузовики, идущие следом за ней, беспомощно остановились. Спрыгивая с машин,
бежали по  мосту  солдаты,  спеша  укрыться  в  прибрежных  кустах.  А  мины
настигали  их,  и  вскоре  берег  опустел,  а  движение  по  мосту   надолго
прекратилось.
 В ответ орудия врага открыли по крепости  беглый  огонь,  но  минометы,
надежно укрытые в сводчатых дверях подвалов,  продолжали  обстрел.  Все  это
сильно подняло дух бойцов, а Петя стал настоящим героем дня.
 В одном из своих писем Клыпа рассказал мне,  что  видел  и  пережил  он
момент последней попытки прорыва, когда уцелевшие бойцы Потапова попробовали
вырваться из кольца врагов через Западный остров.
 Вместе со всеми  мальчик  с  пистолетом  в  руке  по  сигналу  старшего
лейтенанта бросился бежать через гребень каменной дамбы, перегородившей  Буг
около моста. Стремительно-быстрый, он,  ловко  прыгая  с  камня  на  камень,
вырвался вперед, обогнав товарищей. И вдруг на середине пути он остановился.
Прислонившись к большому камню и свесив  вниз  ноги,  на  краю  дамбы  сидел
командир с двумя "шпалами" в петлицах. Петя решил, что он ранен.
 "Товарищ майор, идемте с нами", - позвал он, наклонясь над командиром.
 Тот не отвечал, и Петя потормошил его за  плечо.  И  тогда  от  легкого
толчка руки мальчика майор в том же согнутом положении повалился на бок.  Он
был давно мертв. А сзади уже подбегали  бойцы,  и  кто-то,  дернув  за  руку
окаменевшего от неожиданности мальчика, потащил его за собой.  Медлить  было
нельзя - вот-вот противник обнаружит бегущих.
 И действительно, едва только первые группы бойцов, среди которых был  и
Петя, спрыгнули на берег Западного острова и вбежали в  спасительные  кусты,
как по дамбе и по  кустам  ударили  немецкие  пулеметы.  Пули  свистели  над
головами, осыпая людей сорванными листьями, ветви хлестали по лицу, но  Петя
и его товарищи яростно продирались сквозь чащу кустарника.  Несколько  минут
спустя они вышли на берег протоки,  разделяющей  Южный  и  Западный  острова
крепости. Этот рукав Буга был почти так же широк, как и основное  русло.  Но
нависшие над водой густые  кусты  противоположного  берега  казались  такими
безопасными, так манили к себе, что никто не остановился ни на миг.
 Петя бросился в воду как был - в сапогах, брюках и майке, зажав в зубах
свой пистолет. Он хорошо плавал, и широкая река не пугала его. Рядом, тяжело
дыша и отфырки-ваясь, плыли товарищи, и за  спиной  то  и  дело  раздавались
громкие всплески - другие бойцы, достигнув реки, кидались вплавь.
 Они доплыли уже до середины, как вдруг из  тех  самых  кустов,  которые
минуту назад  казались  такими  надежными  и  безопасными,  разом  затрещали
пулеметы. Вода Буга словно закипела. И тут же страшно  закричали,  застонали
раненые, тонущие люди.
 Это было так неожиданно,  что  все  как-то  сразу  смешалось  в  мыслях
мальчика. Теперь он действовал уже скорее по  инстинкту  самосохранения,  не
успевая думать ни о чем.
 Он глубоко нырнул и почувствовал, что намокшая одежда и  сапоги  мешают
ему.  Выплыв  наверх,  он  быстро  сбросил  сапоги  и,   барахтаясь,   сумел
освободиться от брюк. Сейчас, когда он остался  только  в  трусах  и  майке,
плыть стало легче.
 Петя нырял, сжав зубами пистолет, и каждый  раз,  как  опять  выныривал
наверх, оглядываясь, видел, что на поверхности, кипящей  от  пуль,  остается
все меньше голов. В рот ему то и дело набивалась плывущая по реке  трава,  и
мальчик, выхватив на миг из зубов пистолет, выплевывал  эту  траву  и  снова
уходил под воду, все ближе подвигаясь к берегу Южного острова.
 Наконец он достиг кустов и, ухватившись за свисающие ветки, перевел дух
и оглянулся. Его снесло течением, и он не видел из-за кустов, что происходит
в месте их переправы.  Но,  видимо,  большинство  его  товарищей  погибли  -
пулеметы в последний раз захлебнулись злым стрекотом и умолкли. На реке  уже
не слышно было всплесков. Зато где-то дальше по берегу, в кустах послышались
крики немцев и звонкий лай овчарок.
 Петя торопливо выбрался  на  берег  и  кинулся  сквозь  кусты  в  глубь
острова. Справа раздался топот ног, треск ветвей - и он увидел  еще  пятерых
бегущих мокрых бойцов. Он побежал вместе с ними, а сзади все ближе слышались
собачий лай и возгласы немцев.
 Они мчались через кусты, перебирались через  какие-то  рвы  с  тинистой
водой, пролезали под проволочные заграждения. Кое-как  им  удалось  уйти  от
преследования, и часа два спустя они присели отдохнуть на  маленькой  лесной
поляне. Здесь, в этом густом лесу, в нескольких километрах от крепости,  они
бродили день и часть ночи, а перед рассветом уснули крепким сном  смертельно
уставших  людей  и,  проснувшись,  увидели  наведенные   на   них   автоматы
гитлеровцев.
 О дальнейших событиях я уже кое-что слышал от Игнатюка и Сачковской. Но
меня интересовало, сумел ли Петя добраться до линии фронта после  того,  как
они вдвоем с Володей Казьминым осенью 1941 года ушли из деревни  Саки.  Этот
вопрос я и задал Петру в одном из писем.
 Оказалось, что  ребят  постигла  неудача.  Они  прошли  на  восток  уже
несколько сот километров, но в одной из деревень, где  они  остановились  на
ночлег, их схватили полицаи. Несколько дней спустя оба мальчика  врозь  были
отправлены на работы в Германию  вместе  с  партиями  молодежи  из  соседних
деревень. Петя потерял из виду своего товарища и вскоре очутился  далеко  от
Родины - в Эльзасе, где ему пришлось батрачить у одного из крестьян.
 Освобожденный в 1945 году, он вернулся на свою родину в  Брянск  и  там
работал и жил вместе с матерью, пока в 1949 году не был осужден. Так,  начав
в 1941 году войну на западном краю нашей страны, в Бресте, и исколесив потом
поневоле пол-Европы, он восемь  лет  спустя  так  же  поневоле  оказался  на
другом, восточном краю Советского Союза - неподалеку от Магадана.


 ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ ПЕТРА КЛЫПЫ

 Много месяцев продолжалась наша переписка с Петром Клыпой. Почти каждую
неделю я получал письма из Магаданской области с его воспоминаниями, которые
он писал по вечерам, в свободные часы после работы. В ответ  я  посылал  ему
новые вопросы, просил уточнить подробности тех или иных эпизодов обороны.
 Я обратил внимание на то, что в своих воспоминаниях Клыпа очень скромен
в отношении себя. Он почти ничего не писал о себе,  но  рассказывал  главным
образом о своих боевых товарищах. И вообще, по мере того как  развертывалась
наша  переписка,  из  его  писем  вставал  передо  мной  образ   отнюдь   не
преступника, а  человека  неиспорченного,  честного,  с  добрым  сердцем,  с
хорошей душой.
 В это время я  поближе  познакомился  и  с  его  семьей:  с  сестрой  -
переводчицей одного из научно-исследовательских институтов,  с  ее  мужем  -
инженером-нефтяником, с матерью Петра, которая тогда жила здесь, в Москве, у
дочери. Затем как-то приехал погостить  в  столицу  его  брат,  подполковник
Николай Клыпа.
 Они много рассказывали мне о Петре, познакомили меня с его  биографией,
своеобразной и нелегкой, но в которой не было никаких  оснований  для  того,
чтобы он стал преступником.
 Петр Клыпа был сыном старого большевика, железнодорожника из Брянска. В
раннем детстве он потерял отца и  еще  двенадцатилетним  мальчиком  пошел  в
качестве воспитанника в ряды Красной Армии, мечтая стать  военным.  Два  его
брата были офицерами  Красной  Армии.  Один  из  них  погиб  при  выполнении
служебного задания на Дальнем Востоке, а другой, Николай, как я уже  сказал,
был сейчас подполковником.
 Красная Армия стала для мальчика второй  матерью  и  родным  домом.  Он
полюбил строгую четкость, размеренную организованность  армейской  жизни,  и
требования воинской дисциплины никогда не  тяготили  его,  несмотря  на  всю
живость характера. В мальчишеских мечтах он уже видел себя командиром, и его
любимым героем был смелый пограничник Карацупа, о котором в  те  годы  много
писали в газетах и журналах.
 А сколько повидал он за эти два года  своей  армейской  службы!  Осенью
1939 года он с войсками  участвовал  в  освободительном  походе  в  Западную
Белоруссию. А еще год спустя, когда Красная Армия вступила в Латвию, он  шел
с барабаном впереди своего полка,  около  знамени,  аккуратный,  подтянутый,
гордый собою солдатик.
 Где бы ни находился  полк,  командование  и  брат  Николай  внимательно
следили за тем, чтобы Петя не прекращал учиться в школе. И  хотя  мальчик  в
глубине  души  предпочитал  строевую  подготовку  или  музыкальные   занятия
некоторым скучноватым урокам, он и в классе старался не отставать от других,
боясь  заслужить  замечание  командира.  Он  был  одновременно  и   полковым
музыкантом и школьником, бойцом и по-детски живым мальчуганом. И как-то  так
получалось, что его любили все  -  и  родные,  и  командиры,  и  учителя,  и
товарищи-бойцы, и сверстники по школе.
 Все, что мне рассказывали о Пете Клыпе его знакомые, друзья  и  родные,
говорили о нем только с положительной стороны. Его все  характеризовали  как
настоящего советского человека, как парня с  хорошими  задатками,  с  доброй
душой, бескорыстного, искреннего и честного,  прекрасного  товарища,  всегда
готового прийти на помощь другим.
 Было просто непонятно, как мог этот человек стать преступником. Я решил
в конце концов узнать, в чем заключается вина Петра Клыпы. В одном из  писем
я попросил его рассказать мне без утайки о своем преступлении, и он в  ответ
подробно описал сущность дела. Оказалось, что сам он  не  совершал  никакого
преступления. Это преступление, немалое и тяжкое, совершил в его присутствии
его бывший школьный  товарищ,  и  Петр  Клыпа,  поддавшись  ложному  чувству
дружбы, вовремя  не  сообщил  о  происшедшем,  дав  возможность  преступнику
продолжать свою  опасную  деятельность,  и  тем  самым  по  закону  оказался
соучастником преступления.
 Видимо, следователь отнесся недобросовестно  и  даже  предвзято  к  его
делу. Петр Клыпа был  объявлен  прямым  соучастником  преступника  и  потому
получил исключительно тяжелое наказание - 25 лет заключения - и отправлен на
север страны.
 Как ни закален он был всей своей нелегкой предыдущей жизнью, этот  удар
почти сразил его. Он видел смерть и кровь, он  ежечасно  рисковал  жизнью  в
страшные дни обороны Брестской крепости. Но то была война, и он,  как  воин,
боролся с врагами Родины, с врагами своего народа. Позже он испытал все муки
плена, все унижения рабского труда на немецкой каторге. Но он знал, что  это
творит с ним ненавистный враг.
 Теперь все было иначе. Теперь он получил  наказание  от  своей  Родины,
горячо любимой и бесконечно дорогой для него. И это наказание морально  было
страшнее всего, что он уже пережил.
 Он понимал, что виноват, и готов был понести заслуженную кару. Но  кара
оказалась слишком тяжкой для  него.  Да  и  не  в  нем  было  дело.  Главное
заключалось в том, что он как бы опорочил своих близких, как бы бросил  тень
на своих  родных  -  мать,  братьев,  сестру,  -  честных  советских  людей,
надеявшихся на него,  веривших  ему.  Одна  мысль  об  этом  заставляла  его
ненавидеть  и   проклинать   себя.   И   Петр   Клыпа,   неизменно   бодрый,
жизнерадостный, никогда и ни при каких обстоятельствах не  унывавший,  вдруг
впервые почувствовал, что он не  хочет  больше  жить.  Приговор  собственной
совести оказался строже чересчур строгого решения суда - он  сам  приговорил
себя к смерти.
 Он привык выполнять свои  решения.  Там,  на  севере,  где  заключенные
работали на стройке железной дороги, он в один метельный и морозный день  не
ушел после работы вместе с другими, а, незаметно отойдя  в  сторону,  лег  в
снег. Он лежал  неподвижно,  и  вскоре  холодный  озноб  сменился  приятным,
усыпляющим теплом, и Петр Клыпа заснул  легким  смертным  сном  замерзающего
человека.
 Его нашли уже полузанесенного вьюгой, но  еще  живого.  Три  месяца  он
пролежал в лазарете. Несколько  отмороженных  и  ампутированных  пальцев  на
ногах да частая ноющая боль в боку остались навсегда  напоминанием  об  этой
неудавшейся смерти. Но больше он уже не пытался  покончить  с  собой.  Жизнь
опять победила в нем.
 Он решил честно,  старательно  работать  и  скорее  заслужить  прощение
Родины. После постройки дороги его направили в Магаданскую область,  где  он
стал автослесарем в гараже, а потом был послан работать на  шахты.  Всюду  в
его личном деле отмечались поощрения, и никогда туда  не  было  записано  ни
одного взыскания. Так он отбыл шесть лет своего срока.
 [Собрав все, какие только удалось добыть, сведения о деле Петра  Клыпы,
я пришел к твердому убеждению, что вина его сильно преувеличена и наказание,
которое его постигло, явно было излишне жестоким. Я  попросил  товарищей  из
Главной  военной   прокуратуры,   которые   помогли   мне   в   свое   время
реабилитировать А. М. Филя,  теперь  ознакомиться  с  делом  Петра  Клыпы  и
высказать свое мнение. Дело было затребовано в Москву, его проверили, и  мои
предположения подтвердились. Вина Петра Клыпы была не столь  уж  велика,  и,
учитывая его героическое поведение в Брестской крепости,  смело  можно  было
ходатайствовать об отмене или смягчении наказания.]
 Я начал с того, что написал  старшине  Игнатюку  в  Брест  и  Валентине
Сачковской в Пинск. Я просил их обоих письменно изложить все то, что они мне
когда-то рассказывали о героических поступках Пети Клыпы  во  время  боев  в
Брестской крепости, а потом заверить свои подписи  печатью  и  прислать  эти
свидетельства мне. Сам же я написал подробное заявление на имя  Председателя
Президиума  Верховного  Совета  Союза  ССР  Ворошилова.  Приложив  к  своему
заявлению свидетельства Игнатюка и Сачковской, я отправил все эти  документы
в Президиум Верховного Совета СССР.
 Там,  в  Президиуме,  внимательно,  на  протяжении  нескольких  месяцев
занимались  этим  делом.  Были  проверены  все   обстоятельства,   запрошены
характеристики на Петра Клыпу с места его прежней работы  и  из  заключения.
Все эти характеристики оказались самыми лучшими. А существо дела было таким,
что давало полную возможность ставить вопрос о помиловании.
 Короче говоря, в начале января  1956  года  я  получил  от  Пети  Клыпы
письмо, которое было датировано кануном новогоднего дня -  31  декабря  1955
года.
 "Здравствуйте, Сергей Сергеевич! - писал мне Петя Клыпа.  -  Я  Вам  не
могу описать своей радости! Такое счастье бывает только один раз в жизни! 26
декабря я оставил жилье, в котором пробыл почти семь лет.
 В поселке мне объявили, что все перевалы, вплоть до Магадана,  закрыты,
машины не ходят, придется ждать открытия перевалов до Ягодного, где я должен
получать документы.
 Машины и открытия перевалов я не стал  ждать  -  пошел  пешком.  Прошел
благополучно перевал и пришел в поселок. Там мне сказали,  что  дальше  идти
нельзя. Ягодинский перевал закрыт, имеются  жертвы  пурги  и  мороза.  Но  я
пошел. Уже на самом Ягодинском перевале обморозил лицо немного и стал  похож
на горевшего танкиста. Но это через две недели будет незаметно.  И  вот  так
около 80 километров я шел, веря в свою судьбу. Вернее, и шел и полз.
 Придя в Ягодное, я узнал, что с Магаданом вторую неделю сообщения  нет.
Дали мне пока что  временное  удостоверение  до  получения  соответствующего
письменного документа из Москвы, который должен  скоро  прийти,  и  тогда  я
получу паспорт и смогу двигаться дальше. До получения паспорта  я  устроился
на работу в автобазу слесарем 6-го разряда. Буду работать,  пока  не  получу
паспорт, и тогда буду спешить встретиться с Вами и  моими  родными,  с  моей
мамочкой, которая потеряла все свое здоровье из-за меня".
 Так началась новая, третья по счету жизнь Петра Клыпы. Первой было  его
детство, внезапно  оборванное  в  1941  году  войной  и  пленом.  Потом  был
короткий,  четырехлетний  период  послевоенной  жизни  в  Брянске,   который
закончился так трагически в арестантском вагоне, увозившем его на  север.  И
вот уже взрослым, почти  тридцатилетним  человеком  он,  прощенный  Родиной,
снова вступал в свободную трудовую жизнь. И ему самому, и всем нам,  знавшим
его, очень хотелось, чтобы эта третья жизнь Петра Клыпы  была  счастливой  и
плодотворной.
 Спустя  полтора  месяца  Петя  Клыпа  приехал  в  Москву.  В   потертой
солдатской шинели, в больших сапогах пришел он  в  первый  раз  ко  мне.  Мы
крепко обнялись, и он от волнения долго не мог выговорить ни слова. А  потом
мы несколько часов беседовали с ним. Я был рад увидеть, что все пережитое им
не наложило на него никакого тяжелого отпечатка: передо  мной  был  молодой,
жизнерадостный, полный энергии и бодрости человек.
 А когда мы поближе познакомились с ним, я понял, что не ошибся, поверив
в Петра: в нем чувствовался  действительно  человек  хорошей  души,  доброго
сердца, и то,  что  произошло  с  ним,  несомненно,  было  какой-то  нелепой
случайностью в его до этого безупречной, героической биографии.
 Петя Клыпа пробыл в Москве некоторое время, а затем уехал жить  к  себе
на родину - в город Брянск. Я написал  письмо  первому  секретарю  Брянского
горкома партии с просьбой оказать помощь Пете Клыпе. Мне хотелось, чтоб  он,
начиная новую жизнь, мог устроиться в хорошем заводском коллективе, чтобы  у
него была возможность одновременно работать и учиться.
 Вскоре я получил ответ от секретаря Брянского  горкома  партии  Николая
Васильевича Голубева. Он сообщил  мне,  что  горком  уже  помог  Клыпе:  его
устроили работать на новый передовой завод в Брянске - завод "Строймашина" -
пока учеником токаря, и что ему  будет  предоставлена  возможность  с  осени
начать занятия в школе рабочей молодежи.
 С тех пор прошло уже несколько лет.  Петр  Клыпа  работает  на  том  же
заводе дорожных машин. Теперь он токарь  шестого  разряда,  один  из  лучших
рабочих, отличник производства, и его фотография не сходит с заводской Доски
почета. Он уже окончил семь классов вечерней школы для взрослых,  но  дальше
не стал продо