бретенный в Министерстве  обороны.  Я
помню многих своих пациентов. Летчиков  из  особых  секретных  эскадрилий,
летающих над чужой территорией. Командный состав атомных подводных  лодок,
которые многие месяцы дежурили под водой на стратегических ядерных  точках
у берегов Америки, туда они ходили подо льдом через Северный полюс.
     Помню профессионала-разведчика, который впервые за много лет попал на
родину.
     Офицеры, связанные с подземными объектами, редко бывали на солнце, и,
хотя  для  профилактики  их  облучали  ртутно-кварцевыми   лампами,   дозы
природного   ультрафиолета   оставались   низкими,   что    препятствовало
образованию меланина, красящего пигмента. Эти пациенты  отличались  особой
бледностью, глаза и волосы их выглядели блеклыми.
     Два-три раза я наблюдал альбиносов с полным отсутствием меланина. Они
обращали на себя внимание белыми волосами, необычайно  бледной  кожей,  но
главное - дьявольскими глазами: красный зрачок, горящий взгляд...  Правда,
в этом не было никакой мистики, просто сквозь прозрачную из-за  отсутствия
красящего пигмента радужную оболочку виднелось  глазное  дно,  кровеносные
сосуды.
     Глаза альбиносов -  зрелище  не  для  слабонервных.  В  ярко  красных
зрачках казалось, полыхают безумие и ненависть, к тому же глаза  светились
в темноте, как у животных, и отдавали жутью  -  увидишь,  кровь  стынет  в
жилах.
     Альбиносами я населил подземную Москву, историческую  и  современную,
секретные бункеры.
     Меня частенько пытают, почему я спускался один? Признаюсь:  я  вообще
индивидуалист. Так  устроен.  Коллективизм  мне  не  свойственен.  И,  как
говорится, никогда не снился.  Автор  -  должность  монаршья,  трон  редко
делят. И хотя есть удачные примеры  парного  сочинительства,  меня  так  и
подмывает осведомиться: кто из вас думает, а кто пером водит?  Вдвоем,  на
мой взгляд, лучше дрова пилить.
     Следует, вероятно, учесть, что по зодиаку  я  -  Лев,  по  восточному
знаку - Кот. Звери весьма самостоятельные, гуляют сами по себе.
     Как я уже говорил в молодости я был боксером. Это вам не команда, где
можно уповать на партнера. И хотя  боксеры  поднимаются  на  ринг  вдвоем,
каждый из них одинок: они соперники. Помню это мучительное  одиночество  в
переполненном зале, когда поверх перчаток смотришь сопернику в глаза.  Да,
на ринг выходят, чтобы победить, ничьей в боксе не бывает, на ринге каждый
одинок.
     Мне приходилось играть в команде - футбол, ручной мяч,  но  и  там  я
подыскал себе подходящее место: в воротах! И когда  я  бродяжничал,  когда
скитался с рюкзаком и спальным мешком, ходил всегда  один:  больше  народу
мне в дороге не вынести.
     Спускаться под землю одному  или  кого-то  с  собою  брать  -  вопрос
уместный и весьма спорный. Разумеется, если ты внизу один, никто  тебе  не
поможет, не подстрахует, а случись что, не  выручит.  Однако  на  двоих  и
риска вдвое больше. Как и вероятность оплошности, опрометчивого  шага,  не
говоря уже о степени молчания. Недаром кто-то из умных сказал: знают двое,
знают все.
     Но главная причина  заключалась  в  другом.  Я  не  проводил  научные
изыскания. Я писал свою книгу, явно враждебную режиму, который тогда был в
полном соку и силе: тех, кто перечил, гноили заживо, любое  слово  поперек
вызывало  неодобрение  властей,  тяжелые  последствия.  Сам  я  волен  был
располагать  собой,  как  мне  вздумается,  но  подставлять  еще  кого-то,
подвергать риску - зачем? Это была моя затея, моя ноша, и рисковать я  мог
лишь собой.
     Итак,  я  спускался,  как  правило,  по  ночам.   Ночь   имеет   свои
преимущества. Во-первых,  безопаснее:  многие  подземелья  так  или  иначе
связаны с  метро,  там  всегда  высокое  напряжение  и  только  ночью  его
отключают.  Во-вторых,  безопаснее:  меньше  чужих  глаз.   И   в-третьих,
безопаснее:  ночью  не  ходят  поезда.  К  слову  сказать,   токосниматели
моторного вагона выступают с  каждой  стороны  на  четверть  метра,  стоит
замешкаться или зазеваться, как рискуешь остаться без ног.
     Из дома я выходил заполночь. Большого желания никогда  не  испытывал,
напротив, уходил  неохотно:  мало  радости  натягивать  резиновые  сапоги,
старую робу и тащиться из дома в ночь. Да и вообще спуск под землю -  дело
скучное: пыль, грязь, сырость, зловоние,  крысы,  каждый  шаг  сопряжен  с
опасностью.  Не  говоря  уже  о  колоссальных  физических  и   психических
нагрузках - кому это в радость?
     Обычно   спуск   происходил   по   вертикальному   шахтному   стволу.
Окольцованный чугуном или бетоном ствол гигантской трубой прорезает  толщу
земли, изнутри по стене тянется железная лестница вроде тех, что висят  по
стенам домов на случай  пожара.  Спуск  на  большую  глубину  по  отвесной
лестнице - тоска  смертная.  Брошенный  вниз  камень  летит  долго,  целую
вечность, прежде чем снизу донесется глухой удар.
     На  тонкой  перекладине  (металлический  прут   толщиной   в   палец)
чувствуешь себя неуютно: внятно ощущаешь пустоту под собой и вокруг. И так
понятна, так очевидна бренность существования - врагу не пожелаешь.
     Само собой разумеется, что для спуска и  подъема  требуется  изрядная
подготовка. Цена физической и психической формы здесь одна:  жизнь!  И  не
чужая, не чья-то и не когда-нибудь  в  будущем,  за  тридевять  земель,  а
здесь, сейчас, твоя, твоя собственная жизнь, единственная,  Богом  данная,
неповторимая, потерять которую страшится всякий. В романе я тогда написал:
"Начав спуск, смельчак вскоре понимал, что поступил опрометчиво. В темноте
ничего не стоило сорваться, да и вообще на висячей лестнице  всякое  могло
стрястись: соскользнет ли с перекладины нога, рука ли занемеет, сил ли  не
хватит или испугаешься высоты - все, одним жильцом на свете  меньше".  Как
говорится, устанешь падать.
     Чтобы повысить надежность, я  разработал  целую  систему  тренировок:
каждый  день  бегал  многокилометровые  кроссы,  упражнялся  с  гантелями,
эспандером, штангой, учился складываться, группироваться, подолгу висеть и
ползать.
     Да, физическая подготовка играет под  землей  огромную  роль,  однако
психическая выносливость гораздо важнее: стоит поддаться страху, удариться
в панику, тобой овладеет отчаяние, и  никакая  физическая  форма  тебя  не
спасет: ты обречен.
     Длительный  подъем  и  спуск  опасны  еще   и   своим   однообразием,
монотонностью: лезешь, лезешь, без конца повторяешь одни и те же  движения
- рука,  рука,  нога,  нога  -  внимание  притупляется,  мышцы  наливаются
усталостью, кажется, что дремлешь  на  ходу,  что  время  остановилось,  и
только глянув на фосфоресцирующий  циферблат,  удивишься:  неужели  прошло
столько времени?
     Некоторый опыт у меня уже был. Юношей я не раз взбирался на  "Столбы"
- высоченные скалы в тайге под Красноярском. Честно говоря, это спорт  для
самоубийц: многие лазы, проложенные по стенам, названы именами их жертв.
     Обычно мы лазили вдвоем с приятелем, но порознь,  в  одиночку  и  без
страховки - лезли по отвесным стенам, проходили щели и карнизы,  и  когда,
вконец обессилев, мы одолевали подъем, и  оказывались  в  поднебесьи,  нас
била дрожь от страха и напряжения; с высоты скал  тайга  мнилась  мохнатым
ковром, выстилающим сопки.
     Спуск в шахту начинался с верхнего коллектора и проходил  вслепую,  в
полной темноте. В этом состояло известное преимущество: в темноте  не  так
страшит высота. Отдышавшись и передохнув, я внимательно изучал обстановку,
не обнаружив в нижнем коллекторе ничего подозрительного,  зажигал  фонарь.
Свет под землей - особая забота. Оказавшись без  света,  человек  обречен.
Вот почему приходилось запасаться фонарями,  батареями,  брать  фонарик  с
ручным приводом и рассовывать по карманам свечи,  спички,  зажигалки...  В
тех редких случаях, когда я ходил с проводниками,  они  признавались,  что
без света вряд ли выберутся.
     Итак, роман в полной тайне жил  своей  отдельной  жизнью  на  обочине
моего привычного обыденного существования - вдали  от  насущной  работы  и
будничных забот. Я писал прозу, сценарии, работал  в  кино  -  роман,  как
терпеливый затворник, ждал своего часа. Иногда я уделял ему какое-то время
и вновь удалялся, понукаемый спешкой, неотложными интересами, суетой.  Как
исправный сиделец, роман неспешно тянул свой срок скрытно от  чужих  глаз.
Иногда работа над ним вообще замирала, слишком безнадежной казалась  затея
- заведомо никчемный труд.
     Дыхание  цензуры  в  затылок   угадывалось   почти   во   всем,   что
публиковалось тогда. И потому  внутренний  редактор  властно  вторгался  в
работу каждого, кто думал  о  публикации.  О,  этот  внутренний  редактор,
искуситель и душегуб, могильщик многих прекрасных замыслов! Я  никогда  не
писал по заказу или в угоду, потому и хлебал сполна, однако мой внутренний
редактор которого  я  обычно  гнал  прочь,  нашептывал  иногда,  взывал  к
благоразумию; вкрадчивый шепот беса звучал за спиной у левого плеча, как и
положено нечистой силе.
     В мои намерения входило  написать  нечто  бесцензурное.  В  романе  я
пытался отделаться от внутреннего редактора -  прикончить  и  пуститься  в
свободный полет. Само собой разумелось, что даже не  касайся  я  запретных
подземелий, а выскажи в романе лишь свои воззрения на  строй  и  на  идею,
меня надолго упекут под замок; покушения на  идейное  целомудрие  карались
строго.
     Однако расправа стала бы  намного  строже,  проведай  власти  о  моих
посягательствах  на  тайны  номенклатуры.  Впрочем,  замысел  того  стоил.
Поначалу информация поступала разрозненно, урывками, от случая к случаю, я
за деревьями не видел леса. Когда накопился материал,  стала  явной  общая
картина: план номенклатуры выжить в будущей войне.
     Это был грандиозный план. С  его  помощью  номенклатура  намеревалась
отмежеваться от судьбы  народа.  Построенные  для  этой  цели  исполинские
тайные  подземные  сооружения  превосходят  самую  буйную  и  необузданную
фантазию. Я назвал их закрома Родины. Именно там, в  гигантских  невидимых
закромах исчезала значительная часть всего, что производил народ. Расхожий
штамп советской пропаганды был близок к истине: закрома оказались воистину
бездонными.
     Объекты поражают своим безумством. Невероятно дорогие, они в такой же
степени бессмысленны и бесполезны. Случись, не дай Бог, ядерная война, те,
для кого они построены, не успели бы в них укрыться: время подлета  ракеты
с баз в Европе исчисляется считанными минутами.  Они  не  успели  бы  даже
спуститься.
     И все же они строили на  большой  глубине  свои  бункеры,  без  счета
вколачивали деньги в  полном  смысле  -  в  землю!  -  деньги,  материалы,
ресурсы, труд людей - все то, чего так не хватало стране.
     С маниакальным упорством они продолжали стройку, когда ее никчемность
стала очевидной. Экономика корчилась в судорогах - они строили.  Строят  и
сейчас. Так им спокойнее.
     В строительстве комфортабельных  бункеров  и  подземных  транспортных
коммуникаций  для  номенклатуры  я  усматриваю  символ   безнравственности
режима. Номенклатура, как известно, никогда не  разделяла  судьбу  народа.
Даже в ленинградскую  блокаду  самолеты  специальными  рейсами  доставляли
Жданову и его окружению свежую клубнику и фрукты.
     Системой закрытых распределителей номенклатура отгородилась от своего
народа - отгородилась, отделилась, отстранилась. У нее  не  было  никакого
желания пожинать  плоды  своей  деятельности.  Гигантская  всеохватывающая
система   закрытого   снабжения   надежно    обеспечивала    существование
номенклатуры. С помощью этой системы номенклатуре удалось отмежеваться  от
результатов  своего  правления.   Как   ни   плачевны   были   результаты,
номенклатура не знала отказа в своих желаниях,  ни  в  чем  не  испытывала
недостатка. Участь  расхлебывать  последствия  своей  власти  номенклатура
уготовила другим. Нам с вами.
     Следует отметить, что  все  расчеты,  схемы  и  проекты  выживания  в
бункерах носили сугубо теоретический характер. Реального проку и пользы от
них  быть  не  могло.  Все  безумные  средства  и  ресурсы  тратились   на
умозрительную задачу. Только для ощущения безопасности.  Ради  мысли,  что
что-то делается. Повторяю: так им спокойнее.
     Ради этого покоя, ради химеры, столь же бессмысленной, что и другая -
построение коммунизма, они обрекли народ на прозябание. Нас с вами.
     Сторонники советской власти нередко  выдвигают  возражения:  дескать,
подземные сооружения на случай ядерной войны существуют во многих странах.
Верно, существуют. Я изучал характеристики бункеров конгресса и президента
США в горах Вирджинии и Западной Вирджинии. Могу сделать  вывод:  объем  и
стоимость сооружений обусловлены конкретной и узкой задачей  и  ограничены
рамками функциональной необходимости. Кстати, объекты  эти  уже  раскрыты,
туда водят экскурсии.
     У   нас   о   функциональной   необходимости,   здравом   смысле    и
целесообразности  говорить  не  приходится.   Объем   затрат   определялся
одним-единственным   фактором:   пользой   и   удобствами    номенклатуры.
Разумеется,  с  точки  зрения  самой  номенклатуры.   Апартаменты   высшей
номенклатуры  в  подземном  бункере  составляют  180  (сто   восемьдесят!)
квадратных метров: отдельный блок  6  на  30  метров,  приемная,  кабинет,
комната отдыха, ванная...
     Отмечу кое-что из области психологии... Номенклатура  позволяла  себе
маленькие  слабости:  интерьер  помещений  в  подземном  бункере  повторял
интерьер помещений конкретного лица на поверхности. Спустился  по  тревоге
на большую глубину и вроде бы ничего не изменилось, та же обстановка.  Так
им спокойнее.
     Понятно, что при строительстве  бункеров  никто  не  скупился.  Да  и
зачем, если затраты никак не ущемляли повседневную жизнь номенклатуры,  не
сказывались на ее комфорте. Строительство  египетских  пирамид  -  игра  в
песочнице в сравнении со строительством убежищ для номенклатуры. В  старых
ценах стоимость одного метра проходки под  землей  составляла  пять  тысяч
рублей. Прикиньте, во что это обходится сейчас.
     Рьяные коммунисты без конца приводят один и  тот  же  веский,  по  их
мнению, довод: народ недоедал, отказывал  себе  в  самом  насущном,  чтобы
обеспечить надежную безопасность государства. Обман! Народ не  спрашивали.
Его принуждали недоедать, отказывали ему в самом насущном.
     Для  номенклатуры  народ  был  рабочей  скотиной  и  дойной  коровой.
Комфортабельные  убежища  для   номенклатуры   -   это   не   безопасность
государства. Никто не  говорит  о  ракетных  шахтах,  подземных  командных
пунктах, узлах управления и связи. Не о том речь. Эти  объекты  составляют
малую  толику  того,  что  понастроили.  Так  уж  повелось:  свою   пользу
номенклатура объявляет пользой государства.
     Речь идет о целой сети громадных подземных сооружений, которые могли,
по мнению номенклатуры, хотя бы теоретически  обеспечить  ей  выживание  в
ядерной войне. Номенклатуре, проку от которой для страны не было ничуть, -
ни проку, ни пользы, ничего, кроме вреда,  по  той  простой  причине,  что
брали  в  номенклатуру  не  по  уму,  таланту  или  способностям,  не   по
естественному отбору, а лишь по преданности низших высшим.
     Вот почему все мы изо дня в день многие годы дивились повсеместно  их
сокрушительной бездарности. Единственное, в  чем  номенклатура  преуспела,
это в умении из всего извлекать пользу для себя.  И  когда  она  создавала
свою систему выживания на случай ядерной войны, она ничем не  поступилась:
ни льготами, ни привилегиями, ни привычными благами. Выжить они хотели  за
чужой счет. За наш с вами.
     ...И  вот  лезешь  в  темноте,  лезешь,  тело  постепенно  наливается
свинцом, немеет спина, руки и ноги, похоже, уже не держат. Тогда с помощью
карабина пристегиваешься к перекладине, чтобы перевести дух.
     Ты висишь  над  бездонным  пролетом  -  один,  в  кромешной  темноте,
пронзительное одиночество охватывает  тебя  и  кажется,  еще  чуть-чуть  и
одолеет вовсе. Но ты обязан совладать с собой, иначе не сдобровать: я знаю
немало случаев, когда люди погибали из-за приступа отчаяния.
     Время от времени мне задают вопрос, из которого следует,  что  автору
незачем рисковать и подвергаться опасности,  чтобы  побывать  в  местах  и
обстоятельствах, о которых он пишет. Тем более, что в сюжете  присутствует
вымысел.
     Читатель всегда чутко угадывает, когда его обманывают, и если  он  не
поверит в деталях, не поверит и в  целом.  Для  меня  очень  важен  эффект
присутствия: глаза очевидца - сильный довод,  опровергнуть  его,  оспорить
трудно, если вообще возможно.
     В работе над романом использована информация трех видов. Первый - то,
что я видел сам. Понятно, что это самый ценный вид информации. Второй  вид
- рассказы очевидцев, не менее двух, между собой никак  не  связанных.  Но
этого мало, я должен был  отыскать  объективные  признаки,  подтверждающие
рассказы.  Например,  обнаружить  на  поверхности  вентиляционные  выходы,
энергетику, силовые кабели или оборудование,  свидетельствующие  в  пользу
очевидца. Третий вид информации - молва, бытующая среди специалистов.
     Так рассказ старика-пенсионера, якобы  проектировавшего  в  молодости
транспортный тоннель между ближней дачей Сталина и  Кремлем,  я  отношу  к
информации  третьего  вида.  Рассказ  подтвердили  несколько  человек,  но
объективных данных не нашлось. Правда, после выхода романа бывший охранник
предложил мне удостовериться самому. Спуск, однако,  не  состоялся,  иначе
информация третьего вида могла бы перейти в первый.
     Читатель обнаружит  в  романе  некоторые  неожиданные  предположения.
Подчеркиваю: не утверждения, а именно  версии.  Чаще  всего  это  касается
исторических толкований. Так, на мой взгляд, на Руси издавна  существовало
стремление зарыться в землю. Это  как  бы  присутствовало  в  национальном
характере. Такого  жилища,  как  землянка,  по-моему,  не  было  у  других
народов. Спокон веку  существовали  подземные  монастыри,  скиты,  церкви,
галереи, катакомбы. Многие дома и усадьбы имели внизу тайники  и  укрытия,
которые сообщались под  землей  с  окрестностями  и  другими  постройками,
расположенными поодаль.
     Московские монастыри кольцом охватывали город,  каждый  строился  как
крепость, имел свои секторы пищального и пушечного боя, прикрывая Москву и
соседние монастыри в назначенном ему  направлении.  Это  была  продуманная
оборонительная система.  Как  крепость  монастырь  на  случай  осады  имел
скрытый доступ к источникам воды, обладал возможностью для тайных  вылазок
в тыл врага или для сношений со своими главными силами.
     Вот  почему  монастыри  в  большинстве  своем   имеют   разветвленные
подземные системы, еще мало изученные, как и  подвалы  церквей,  усадеб  и
подворий.
     В романе я  высказываю  предположение,  что  Храм  Христа  Спасителя,
взорванный большевиками, был обречен. Основанием для моей версии послужили
реальные события.
     Уничтожение Храма было несомненно гнусным  умыслом,  впрочем,  вполне
свойственным  режиму  уголовников.  Или  уголовному  режиму  -  кому   как
нравится. Однако не следует  забывать,  что  для  постройки  Храма  Христа
снесли древний Алексеевский монастырь. Случилось это в 1838 году, то  есть
задолго до большевиков.
     По первоначальному плану Храм  строили  на  Воробьевых  горах.  Позже
планы переменились, Храм решили строить на месте Алексеевского  монастыря,
простоявшего на своем месте свыше трехсот лет. Вместе с  монастырем  сносу
подверглась церковь Всех Святых, что на  валу,  построенная  в  1515  году
князем Репниным.
     Едва объявили о сносе монастыря, среди монахинь поднялся  ропот.  Они
возражали против сноса древних строений и  перевода  монастыря  в  Красное
Село  близ  Сокольников,  где  старинную  Тихвинскую  церковь   определили
монастырским собором.